Владимир Романовский - Добронега
— С чего это?
— Ну, как. Есть город Новгород.
— Да, есть такой.
— У него есть повелитель. Его иногда называют — посадник. Знакомо?
— Да. И что же?
— И это ты.
— Согласен.
— Но ведь ты — не тот, кто действительно повелевает?
— Как это — не я? А кто же?
— Тот, кто при тебе состоит. Его зовут Константин. Говорят, он сын Добрыни.
Ярослав странно посмотрел на Марию.
— Но тогда, — рассудительно заметил он, — твое предложение неуместно. Тебе нужно было сразу идти к нему.
— Во-первых, я не знаю, где он.
— Я мог бы тебе сказать.
— Во-вторых, тебе Неустрашимые нужны больше, чем ему. У него уже есть власть.
Некоторое время Ярослав молчал.
— Сестренка, — сказал он наконец. — Подойдем к окну, я хочу тебе кое-что показать.
Мария улыбнулась светски, встала, и присоединилась к брату.
— Смотри, — сказал Ярослав. — Видишь дым?
— Да.
— Это дом один сгорел давеча. А вон еще один, дымится. Знаешь, почему?
— По неосторожности? Забыли потушить печь?
— Нет. Сколько у тебя с собою охраны?
— Десять человек.
— А ведь ты как правило ходишь по городу одна, или со служанкой.
— И что же?
— Почему на этот раз с тобой охрана?
— Время беспокойное в городе.
— А ты вглядись. Видишь?
— Что?
— Народ. Вон на той улице. А вон еще. Из-за деревьев плохо видно. Но людей на улицах много. И все спокойны. Никто никуда не бежит. Никого не грабят. Почему?
— Почему же?
— Три часа назад в городе не было власти, поэтому горели дома, а жители заперлись на все засовы. Пустые улицы и горящие дома. А теперь — нет. Потому что в городе есть власть. И власть эта — моя. И знаешь, Мария, мои люди мне очень хорошо служат. Поэтому я многое могу. Например, я могу прямо сейчас взять под стражу всех Неустрашимых, находящихся в Киеве. И спокойно дождаться Эймунда. И сказать ему, что данная ветвь Содружества более не существует. Но мне это не нужно. Я также не собираюсь идти на поводу у Содружества. Тоже не нужно. А вот о равноправном союзе с Содружеством я бы подумал. Но для этого Неустрашимые должны сперва оказать мне какую-нибудь услугу, а вовсе не наоборот.
Мария внимательно смотрела на Ярослава. Она помнила его совсем не таким. В отрочестве он был медлительный, нерешительный, вялый, трусливый. Сейчас в глазах посадника новгородского была стальная решимость, весьма напоминающая решимость Владимира. Я неправильно действую, поняла Мария. С ним нужно было говорить совсем по-другому. А теперь уже поздно — он знает, он видел, он все взвесил, оценил, и принял к сведению.
— Я подумаю о союзе, — сказала она, вставая. — Ты очень изменился, брат мой. Я подумаю… Впрочем, услугу тебе я оказать могу. Она тебя ни к чему не обяжет.
— Я тебя слушаю.
— Насколько я знаю, ты в хороших, действительно братских отношениях с Глебом.
— Да, пожалуй, что так.
— Он несколько раз гостил у тебя в Новгороде.
— И такое было.
— Ты ему доверяешь.
— Да.
— Его хотят убить. До него дошла весть об отце, и он едет в Киев. Обычным путем. Его убьют по дороге. Но тот, кто должен это сделать, еще не выехал. Твой гонец может его опередить и предупредить Глеба.
Ярослав побледнел.
— Тебе это точно известно?
— Совершенно точно.
— Это ты отдала такой приказ?
— Нет. Я не люблю смертоубийства.
— Хорошо. Спасибо.
— Я пойду. Но к разговору этому мы еще вернемся, надеюсь.
— Когда тебе будет угодно.
— Благодарю тебя.
* * *Живописные остатки аскольдовых укреплений на берегу не произвели никакого впечатления на группу из десяти варангов, прибывшую к Скальду по важному тайному делу. Группа вооружена была топорами, палицами, и свердами, но также веревками, а у одного из варангов имелась в походной суме плотничья пила. Варанга этого привел к Эймунду в последнюю минуту один из членов группы, объяснив, что это его кузен, очень хорошо разбирающийся в таких делах, плотник изрядный. Эймунд оглядел новоприбывшего, задал ему несколько вопросов, нашел, что человек ловок и сметлив, дело свое любит, а то, что никогда не участвовал он в военных схватках — беда небольшая. Длинный тонкий шест, принесенный плотником, восхитил Эймунда. К шесту с помощью зажимов прилаживалась веревка с петлей, и, держа шест одной рукой, а веревку другой, человек затягивал петлю на конце шеста. Очень кстати.
Тут же плотник принес ощутимую пользу, найдя, что четыре топора, имевшиеся в наличии, наточены арсельно, и, вынув из сумы необычного вида точильный камень, показал свое умение. После его заточки топором можно было на лету разрезать волос, что парень и продемонстрировал. Эймунд, ценивший людей умелых, остался парнем чрезвычайно доволен.
Выбрали заросли погуще, чтобы менее заметны были следы вырубки, и срубили несколько молодых деревьев, тут же заточив их в колья. Сориентировавшись на местности, выбрали еще один сгусток флоры, у кромки поля, и высокую гибкую березу в нем. Ловкий малый, точильщик топоров, и здесь оказался очень полезен — он без всяких усилий, обмотав конец веревки вокруг пояса, проворно залез к самой верхушке и там веревку приладил и стянул хитрым узлом. Оставшиеся внизу ухватили веревку и стали отходить, пригибая березу к земле. Когда вершина оказалась на расстоянии человеческого роста от земли, плотник спрыгнул вниз. Под руководством плотника и под наблюдением Эймунда, орудуя палицами, варанги вогнали в землю колья под углом и намотали на них веревку. Дерево таким образом осталось пригнутым к земле. Тут же к нему приладили вторую веревку, вдвое длиннее первой. После этого вся группа спряталась в аскольдовых укреплениях, выставив часового, дабы не быть застигнутыми врасплох. Рагнвальд, правая рука Эймунда и один из членов группы, сурово поглядывал на плотника, завладевшего вниманием и благоволением начальника, но придраться было не к чему — парень действительно оказался очень полезен делу.
— Слушайте, дети мои, — сказал Эймунд. — Что бы ни случилось, когда мы сойдемся полукругом у шатра, какие бы непредвиденные обстоятельства не возникли у нас на пути, первым делом следует умертвить военачальника. И пусть тот, кто окажется к нему ближе всех, сделает это. И пусть он же, если не будет ранен, взвалит его на плечи и несет бегом к лодкам, и не ждет нас, оставшихся и сражающихся, но отчаливает и идет водою к Днепру, и дальше, вниз по течению, к уговоренному месту. А если ранен окажется, то пусть тот, кто не ранен, и ближе всех, взвалит на плечи. И дальше все тоже самое. А как только отбежит он на хорошее расстояние, такое, что догнать его уже невозможно до тех пор, пока он не сел в лодку и не отчалил, либо я, либо, если меня убьют, кто-то из вас, увидав, крикнет по-латыни — «Сатис!» И тогда мы все перестаем сражаться и отходим к лодкам, прикрываясь. Поняли ли вы меня, дети мои?
* * *Вести из Киева дошли до Бориса утром. Войско продолжало двигаться к городу весь день, а ближе к закату стратегически расположилось на ночлег в поле, а не в лесу, ибо поле труднее поджечь, чем лес, да и приглянулось это поле кому-то, кто стал агитировать остальных за остановку именно здесь.
Борису было все равно, где останавливаться на ночлег, и он согласился с мнением большой части войска. Князь пил, истериковал, временами впадал в ступор, и действовал на нервы своим воеводам.
Разбили шатры. Двое самых главных воевод уединились с Борисом в его шатре.
— Веришь ли ты в судьбу, Борис?
Борис выпил, подышал, вытер потный лоб шершавым рукавом, и сказал так:
— А?
— Веришь ли ты в судьбу?
— Как не верить, — ответил Борис. — Как не верить!
— Подумай, князь. Вот у нас войско, и вот мы будем завтра или послезавтра в Киеве.
— Да, — сказал Борис. — Осиротел Киев.
— Святополк в Берестове.
— Да, — подтвердил Борис. — В Берестове.
— Ярослав в Новгороде, — настаивал воевода (весть о прибытии Ярослава в Киев еще не дошла до борисова войска).
— В Новгороде, — согласился Борис.
— Тебя Владимир любил больше всех детей своих.
— Да, — сказал Борис и заплакал.
— Горе твое огромно.
— Да, — подтвердил Борис, плача.
— Тебе нужно продолжить дело отца. Ты не только любимый сын. Ты ведь еще и старший сын.
— Я-то? — удивился Борис, размазывая кулаком слезы.
— Старший законный сын. Первенец крещеный. Престол принадлежит тебе. Святополк не по праву занял его.
— Святополк-то?
— Не по праву. Во грехе он зачат, и даже, говорят, не Владимиром, но братом его.
Борис вытер лицо рукавом.
— Это не важно, кем он зачат, — сказал он, всхлипывая. — Раз отец признал его, значит он и есть старший сын.
— Отец хотел, чтобы после него правил ты.
