Виктор Тюрин - Ангел с железными крыльями
— Так. Вот только не пойму к чему вы все клоните?
— Сейчас все поймешь, Васильев. Видишь лежащую передо мной книгу? Молодец. Кивнул головой. Так вот это новый сборник положений и указов, предельно ужесточающих ответственность за политическую деятельность. Теперь дошло до тебя, товарищ Василий?
При этих словах на лице следователя проступило неприкрытое торжество. Он смаковал этот момент, которого так долго ждал. Революционер, наоборот, растерялся при виде радости следователя. Он еще не понимал, что произошло, поэтому пока не испытывал никакого страха, а только растерянность и тревогу. Все же он постарался не потерять лицо закаленного борьбой с псами империализма революционера и с натужной улыбкой спросил: — Так теперь меня на поселение не на год, а на два отправят?
— А четыре года каторги не хочешь?! В Нерченском остроге?! Вместе с убийцами?!
Ликующая радость на лице следователя подтверждало его правоту даже больше самих слов. Внутри у подпольщика похолодело, но он все еще не мог поверить.
— Вы не можете такое со мной сделать, — при этом голос, несмотря на все его усилия, задрожал.
— Не только могу, но и сделаю. Уж поверь мне. Поселения для вас кончились, господа революционеры, остались только тюрьмы и каторги, причем меры наказания предусмотрены вплоть до виселицы.
Теперь Васильев не сомневался, что следователь накрутит ему полный срок, даже не особенно пытаясь уличить его на допросах. Краем уха он слышал о новых законах, но мельком и уж тем более не примерял их к себе. Ведь ему только 24 года. Вся жизнь впереди, а стоило только представить себя в кандалах, среди воров и убийц….
"А Маша? Как она? Дождется ли? Ведь четыре года каторги. Да и вернусь ли я сам? Господи! Даже голова закружилась!".
— Да, Васильев. Четыре года каторги — это тебе не фунт изюма. К тому же в город ты больше не вернешься, так как после отбытия срока отправишься в свои родные края, под надзор полиции. И не дай бог тебе сбежать оттуда или снова начать агитацию разводить! Второй срок до шести лет предполагает. Как ты думаешь, парень, хватит у тебя здоровья на десять лет каторги?! Ну, говори! Чего молчишь, революционер?! Помнишь, как ты два года назад в этом кабинете Марсельезу пел? Спой! Я прошу! Я тебе удивляюсь! Какой‑то ты сегодня не разговорчивый, Васильев?! Или случилось что?! Брось! Ты же пойдешь на каторгу за правое дело! За народ!
— Перестаньте, господин следователь!
— А что так, товарищ революционер?! Я радуюсь! Теперь на моей улице праздник! Понимаешь! Праздник!
— Я отказываюсь с вами говорить! Отведите меня обратно в камеру!
— И правильно! Потому что больше мне с тобой говорить не о чем! Что ты смотришь на меня?! Не понимаешь?! Ладно, я сегодня добрый и потому объясню тебе причину своей радости. Ведь у тебя уже был один суд, где тебя обвинили в подстрекании к свержению царизма. Так?
— Так.
— Сейчас тебя взяли, когда ты распространял листовки, которые потом нашли у тебя в комнате. То есть, взяли с поличным. В твоих листовках что написано? Долой самодержавие. Значит, ты уже второй раз идешь по одной и той же статье. О чем это говорит по нынешним законам? Что ты закоренелый преступник, подрывающий основы государственной власти. Следишь за моей мыслью? Это хорошо. А государственная власть она кто? Его императорское величество. Поэтому твои действия пока определяются не как прямое покушение на государя, а как преступление, которое этому могло способствовать. Видишь, товарищ Василий, как все ладно складывается? Именно поэтому допросы мне уже не нужны, я закрываю дело и передаю его в суд. Так что теперь мы с тобой не скоро увидимся. Конвойный!
— Погодите. Что…. Что вы предлагаете? — с трудом протолкнул через горло сухой комок слов уже бывший товарищ Василий.
Вследствие пересмотра жизненных позиций из многих, примкнувших по тем или иным причинам к революционному движению, людей начинали сыпаться новые фамилии и явки, ведущие к новым арестам. Параллельно с работой политического сыска в воинских частях и на флоте начали работу специальные комиссии по выявлению революционной деятельности. Здесь перечень процессуальных наказаний был намного жестче, вплоть до виселицы, так как внутренний подрыв армии и флота согласно новым законам рассматривался как измена родине. На фоне всех этих событий оппозиция съехала за границу или растворилась на просторах родины, газеты предпочитали обходить молчанием опасную тему, а народ, не слыша подстрекателей, с молчаливым одобрением наблюдал за действиями властей.
Неудача покушения говорила о простом везении, но никак о нашем профессионализме, но хуже всего было то, что мы знали о предателях в окружении царя, но ничего не могли сделать. Мы удвоили меры предосторожности, но исключить того, что выстрел может прогреметь прямо во дворце, исключить не могли. К тому же царь не желал стеснять своей свободы ни в малейшей степени, отказываясь от большей части от мер о его безопасности. Как‑то я завел с ним разговор о бронежилете, то он посмотрел на меня так, что я оборвал фразу на полуслове и замолчал.
Время шло, а мы так ничего и не смогли узнать. Арон сейчас был для нас той единственной нитью, которая должна была способна привести нас к заговорщикам. Все полицейские и жандармские "стукачи" получили приказ: искать, днем и ночью, не покладая сил, любые следы, которые могли привести к группе Арона.
Полиция, которая все это время продолжала прочесывать город в поисках Хлыста, наконец, добилась "успеха". Его нашли, правда, только в качестве хладного трупа, в подвале одного из брошенных домов. Теперь у нас в руках оставался только один невнятный и мутный персонаж — подполковник или полковник — жандарм, с мясистой рожей. Его уже искали, но с двойной осторожностью, что еще больше замедляло поиски. Трудно сказать, что дали бы все эти поиски, если бы не помогла человеческая жадность, помноженная на трусость и подлость.
Ротмистр Неволяев Андрей Николаевич, довольно видный мужчина, тридцати одного года, любил красивую жизнь, а так как был сыном далеко не зажиточных родителей, то считал себя обделенным судьбой. Модная одежда и дорогие рестораны требовали денег, а их‑то как раз и не было. Так бы и жил ротмистр от получки к получке, если бы полтора года тому назад судьба не прислала ему нового начальника, подполковника Мерзлякина, которому понадобился верный помощник в его грязных делишках. Будучи неплохим психологом и разбираясь в мерзостях человеческой души, подполковник какое‑то время присматривался к Неволяеву, пока окончательно не убедился, что это именно тот человек, что ему нужен. Хитер, жаден, подл, но при этом имеет деловую хватку и неплохо соображает головой. Проверив ротмистра в паре неблаговидных делах, подполковник стал использовать его напрямую в своих махинациях и аферах. Именно поэтому ротмистру был передан информатор по кличке Бурлак, благодаря которому осуществлялся негласный надзор над боевой группой Арона.
Сам Бурлак, Кукушкин Николай Тимофеевич, начинал свою карьеру вором, но отсидев два срока, понял, что статьи для политических куда мягче и подался в революционеры. В группу Арона не входил, но был на доверии, осуществляя связь между боевиками и уголовниками. Через него они получали наводки на склады и магазины, помощь в виде профессионалов по вскрытию замков и сейфов, да и сам Бурлак не чурался участвовать в грабежах и налетах. Получая свою долю от грабежей, Кукушкин считал, что хорошо устроился, пока не случилось покушения на государя. Стоило ему узнать о нем, как он сделал для себя несложный вывод. Его ждет виселица. Единственным спасением из создавшегося положения было немедленное бегство из города, но страх, в конце концов, переборола жадность.
Будучи профессиональным "стукачем", он с самого начала догадывался, что жандармы собираются устроить какую‑то аферу с группой Арона, но будучи секретным агентом охранки, он считал себя неприкосновенным, но только до вчерашнего дня. Сейчас его уже не могли спасти никакие покровители. Он уже был готов бежать из города, как неожиданно увидел в этой ситуации возможность сорвать с жандармов денег. Сумма в пятнадцать тысяч рублей давала ему возможность отсидеться, где‑то с полгода, в каком‑нибудь провинциальном городке, а главное, он понимал, что в сложившейся ситуации у него есть неплохой шанс сорвать с жандармов денег. При этом Кукушкин понимал, что получит их не сразу, а значит, ему был нужен запас времени, в три — четыре дня. Но для этого ему было необходимо обрубить за собой все хвосты. Многие уголовники его знали, но Бурлак так искусно обставлял свои дела, что никто из них даже не догадывался о том, что вор сменил масть и теперь работает на политических.
"Если убрать Хлыста и Пролазу, то до меня не одна полицейская сука не докопается. Выбора нет. Или они или я".
