Андрей Кивинов - Герои. Новая реальность (сборник)
– Не «кто», а «что», – бодро ответил Рунге. – Я давно это понял. Может быть, изначально мы и были людьми, не знаю, но сейчас мы – пучок электромагнитных импульсов. Мы записаны на одном диске и будем двигаться по кругу до тех пор, пока диск не износится. Тогда нас выбросят в помойное ведро и заменят новыми, точно такими же. Поймите же, друзья, – к тебе, Кальтенбруннер, это слово не относится, – здесь все ненастоящее. Ваши мундиры, моя арестантская роба, ваш коньяк, Штирлиц, ваше салями, генерал, и даже ваши пули, дорогой Гельмут, при всем уважении к их убойной силе… Вы когда-нибудь видели осциллограф? Хотя откуда вам его видеть… Словом, мы все – исчезающие следы на лучевой трубке.
Несколько мгновений вся пустота обдумывала слова физика.
– Любопытная теория, – вежливо проговорил наконец пастор. – Но не оригинальная. Все мы прошли через искус солипсизма…
– Да уж, Рунге, вы тут явно хватили через край, – сказал Штирлиц. – Я еще мог бы поверить, что Барбара – пучок электронов, но чтобы коньяк? Я отлично помню его вкус, и, уверяю вас, это очень хороший коньяк, разлитый во Франции. Знаете, как трудно в апреле 1945 года достать настоящий французский коньяк?
– Извините меня, Рунге, но ваши идеи – черт-те что, – добавила Кэт. – Мои дети просят есть, и это самые настоящие грудные дети, а никакие не электроны на трубке.
– Почему же тогда, Кэт, у вас все время разное число детей? – коварно поинтересовался физик. – То ребенок один, то два, то снова один. Вы никогда об этом не задумывались? А вы, Штирлиц, никогда не обращали внимания на цвет вашего мундира? Вас не удивляет, что в некоторых местах ваша униформа – черная, а в некоторых – она еще с каким-то сиреневым отливом? И почему у нас у всех такие странные лица? И почему у той бутылки, которой вы бьете Холтоффа, часть этикетки – цветная, а часть – серая?
– Вот именно! – сказал Клаус. – И главное, почему я никак не могу поесть сардин – вы же обещали, штандартенфюрер, целый ящик! Мне плевать, из чего сделаны эти консервы, из рыбы или из электронов, но вы мне обещали целый ящик!
– Я вам и сейчас обещаю, Клаус, – непроницаемым тоном произнес Штирлиц. – Я вам и дальше буду обещать. Хотя не понимаю, зачем вам, мертвому…
И в этот момент мир вернулся обратно – кабинет, шторы, два кресла, бутылка, рука Штирлица, затылок Холтоффа… И штандартенфюрер, размахнувшись, ударил гостя тяжелой граненой бутылкой по черепу, обтянутому редкими белесыми волосенками…
Дверь приоткрылась. В щель просунулась взъерошенная голова и спросила:
– Ну как, Олег Борисович?
Человек у монитора пожал плечами.
– Мундиры еще так-сяк, но морды лица никуда не годятся. Они там все как будто в солярии побывали или желтухой переболели.
– Опять переделывать? – печально вздохнула взъерошенная голова.
– Ладно, не парься, сойдет, – ответил тот, кого называли Олегом Борисовичем. – Пипл схавает, а эти, – он кивнул на экран, где разноцветный, как хвост павлина, Штирлиц увозил на машине побитого им радужного Холтоффа, – возражать, я думаю, не станут. Правда ведь?
– А то! – засмеялась голова и пропала. Дверь захлопнулась.
Человек у монитора сморщился и потер зеленоватую щеку. Ему было немного не по себе – и вовсе не из-за покрашенного телесериала. По непонятной причине его уже шесть раз подряд вызывали в Администрацию Президента и шесть раз элементарно доставали его одной и той же хренью. Кто он им – хозяйственный магазин, что ли? Неужели они там сами не в состоянии купить эти дурацкие шведские лезвия?
Василий Щепетнёв
Лето сухих гроз
– Определенно, Лондон уснул. Весь мир спит. Всеобщее царство сна, – Холмс педантично присоединил «Таймс» к стопке других сегодняшних газет.
Все это мне не понравилось: аккуратное обращение с газетами предвещало Большую Хандру со всеми ее атрибутами – раздражительностью, револьверной стрельбой в комнатах и ночным музицированием под кокаин.
– Холмс, вы немилосердны к бедным обывателям. Могут же они хоть недолго пожить без сенсационных убийств, грабежей, краж и исчезновений?
– Могут, дорогой Ватсон, разумеется, могут. Я не могу. А я – не меньший лондонец, нежели остальные. – Он внезапно смолк, дотянулся до каминной кочерги и начал бесцельно вертеть ее в руках.
Сказать мне было нечего. Отсутствие громких дел означало отсутствие клиентов, а нет клиента – нет и гонорара.
Мои читатели, боюсь, получили превратное впечатление о мотивах деятельности Холмса. Некий скучающий джентльмен в поисках острых ощущений. Отчасти вина лежит на мне, отчасти – на условностях: воспитанные люди не обсуждают на публике денежные вопросы, а джентльмену и вообще не к лицу зарабатывать на жизнь сыском. Детектив-любитель – так характеризуют Холмса и отдел криминальных новостей, и литературная критика. И характеризуют неверно. Холмс – профессионал до мозга костей. Ни одно значительное преступление, будь оно в Королевстве или на континенте, не прошло мимо его внимания; новейшие труды по криминалистике проштудированы им от корки до корки, внимательно, въедливо, с пристрастием; наконец, сложнейшие, запутаннейшие дела, раскрытые им самим, – разве это не доказательство высочайшего профессионализма?
Но Холмс – профессионал и в ином, обыденном смысле. Расследованием преступлений он зарабатывал себе на жизнь. И, констатирую с горечью, состояния себе не сделал. Он даже не имел своего дома и по-прежнему квартировал у миссис Хадсон – «недорогое жилье для джентльмена» нашей молодости. Значительная часть посетителей приходила на Бейкер-стрит в полной уверенности, что не только не придется платить гонорар, но и все издержки по ведению дела мистер Шерлок Холмс возьмет на себя. Изредка так и случалось – если случай выдавался особенно загадочный, интригующий, бросающий вызов гениальному уму моего друга. Но зачастую, сталкиваясь с необходимостью вознаградить услуги Холмса, посетитель мялся, говорил, что подумает, и исчезал навсегда.
Когда работы было много, Холмс являл собой образчик деятельного, бодрого, активного человека, но стоило наступить паузе, и настроение его в корне менялось. Он страшился оказаться ненужным: это влекло за собой нужду, нищету. И с годами беспокойство росло.
Это чувство знакомо и мне. Чего скрывать, преуспевающего врача из меня не получилось. Люди с удовольствием (надеюсь!) читают мои рассказы, но лечиться предпочитают у других, не отвлекающихся на посторонние дела врачей.
Купленную практику я растерял моментально – что это за доктор, постоянно оставляющий пациентов ради участия в расследовании жутких преступлений?
Не застав меня на месте раз и другой, они быстренько перебежали к моим коллегам. Но я ничего не мог поделать – литература требовала все больше и больше времени, а писательские гонорары я находил слаще врачебных.
Мое участие в расследованиях Холмса объясняется не только связывавшей нас дружбой. Подлинные случаи служили основой моих рассказов, питали фактами мою фантазию и воображение; в свою очередь, благодаря этим рассказам известность Шерлока Холмса распространилась далеко за пределы Королевства, что обеспечивало более-менее постоянный приток клиентов. Но порой, увы, выпадали и дни штиля, как сейчас. Десять дней – и ни одного стоящего дела.
– К вам посетитель, мистер Холмс, – заглянула в гостиницу Мэри, племянница миссис Хадсон, помогавшая ей по хозяйству, – годы брали свое.
– Хорошо. – Холмс не выказал особой радости. – Дело о пропаже любимого кота.
– Полноте, Холмс, – укорил я его.
– Здравствуйте! – Перед нами предстал молодой румяный человек, средний средний класс, таких в нашем районе двенадцать на дюжину. Пожалуй, спортсмен, – я попробовал на посетителе методу Холмса.
– Позвольте… Позвольте мне самому… – Молодой человек напряженно переводил взгляд с Холмса на меня.
Холмс молчал. Я тоже.
– Вы – мистер Шерлок Холмс, – наконец решил вошедший, шагнул к Холмсу и затряс его руку. – А вы – доктор Ватсон.
– Совершенно верно. Так что же привело к двум английским детективам… – (О, Холмс! Он знал, что званием детектива я гордился еще больше, чем званием литератора, и никогда не упускал случая польстить мне.) – К двум детективам проницательного студента-химика? Вероятно, выполняете поручение родных? Получили телеграмму из России?
– Как… Как вам это удается? – Студент выглядел скорее восхищенным, чем озадаченным. – Я, конечно, много читал о вас, но… Это непостижимо!
– Всего лишь умение видеть и делать выводы. – Холмс порозовел от удовольствия. – Россия – у вас определенно славянский тип лица, затем произношение – слишком безупречное, академичное; наконец, шнурки не заправлены в туфли. Студент – галстук и возраст; химик – пятна от реактивов на руках, в свое время у меня было довольно таких отметин.
