Владимир Свержин - Фехтмейстер
Первым делом, заполучив вожделенный кинжал, Барраппа устремился к особняку в Брусьевом переулке. Тот шумел, будто потревоженный улей. Создавалось впечатление, что его хозяин готовится к небольшой войне. Покрутившись вокруг дома в поисках лазейки, он наконец решился на отчаянный шаг и, подойдя к воротам, постучал в окно сторожки.
— Что надо? — выглянул краснощекий детина, страшный более габаритами, нежели реальными воинскими навыками.
— Барыня сказала, кучер нужен.
— Проваливай, хозяйку саму умыкнули! — прикрикнул тот, отмахиваясь.
Барраппа не заставил себя упрашивать. У него нехорошо заныло в груди. Он знал лишь одного человека, который мог пойти на такое, и сколь бы ни виновата была его сестра перед своим народом, какие бы кары ни грозили ей, у них теперь был единый враг. Враг, ужасней которого и придумать-то было сложно.
А потому теперь он сидел в табачной будке напротив дома на Гороховой и, время от времени выдавая страждущим дымной отравы, не спускал глаз с окон квартиры Распутина. Связанный продавец с кляпом во рту находился тут же под стойкой, искренне недоумевая, что, собственно говоря, происходит.
«И низверг архангел Михаил в адскую бездну врага рода человеческого и возмутителя ангельского племени. И пребудет тот в адском пламени во веки веков до урочного часа.
Искры же, от тех мечей сыпавшиеся, где только пали на землю, обратились в железо огненное — те, что от меча архангела Михаила изошли. Прочие же в аспидов ядовитых.
Когда же велел Господь наш царю возлюбленного народа своего построить храм, то рек ему: „Из того огненного железа будет тебе перстень — знак власти, коему подчинятся и люди на Земле, и демоны в преисподней, и птица, и зверь, и рыба морская, и все прочие, на Земле живущие“.
А дабы оградить сей перстень от злого умысла, пусть будут скованы двенадцать кинжалов из того железа, что и перстень. Раздай их первейшим воинам из каждого колена народа твоего, и не будут они знать устали, и сокрушат всякого недруга во Имя Мое».
* * *Поручик Семков валялся в ногах у Старца, то и дело пытаясь ухватиться за один из пропахших дегтем сапог.
— Не погуби, отец родной! Не дай пропасть, кормилец! Не по своей воле. Принудили, как есть принудили! Сам едва жив остался, мать убить грозили!
— Да что мне? — гневно процедил Распутин. — Мне что ты, поскребыш, что мать твоя, потаскуха, — тьфу и растереть! Да как язык твой гадючий повернулся супротив меня слово молвить?!
— Как есть, — взвыл поручик. — Ни слова напраслины, ни единой буквочки! Чарновский про девку свою узнавал. Я ему про китайца, что видел, то поведал. А о вас — ни-ни.
— Дурья башка, клоп паскудный! — взрыкнул Старец. — Сказывай, что далее было?
— Так, почитай, ничего не было. Ротмистр переспросил, как тот узкоглазый кричал, сказал, что был то японец, и умчался, только и видели.
— Японец? — медленно проговорил любимец императрицы. — Вот, стало быть, как! Тогда вот что: возьми людей, сыщите Чарновского и приклейтесь к нему, как банный лист. У него, по всему видать, мысли имеются, где свою кралю искать. А на его горбу и мы, глядишь, в Царствие Небесное въедем. Да запомни, на сей раз упустите — сгною! — Он поднес к физиономии поручика волосатый кулак, вдруг начавший раскаляться, совсем как подкова в кузнечном горне.
— Свят! Свят! Свят! — на коленях попятился Семков. — Сыщем-с!
— Давай, и помни: я за вами оттуда, — Распутин воздел к потолку указательный палец, — в оба глаза приглядываю!
* * *Чарновский был задумчив. Он теребил ус, словно полагая, что выдернутая из него или из бороды волосинка поможет выполнить любое желание. Однако надлежащего эффекта его действие не производило.
— …Итак, похитители требуют, чтобы я и Михаил Георгиевич прибыли в Ораниенбаум. Там мы должны гулять по парку неподалеку от павильона Катальной горки. К нам подойдут и изложат дальнейшие требования.
— Рупь за сто даю, это засада, — недобро хмыкнул атаманец, по-ковбойски вращая на указательном пальце револьвер.
— Там сейчас лежит снег, деревья стоят голые, парк хорошо просматривается. Подойти, не оставив следов, довольно сложно, — покачал головой контрразведчик.
— Ага, Платон Аристархович, это вы не видели, как ниндзюки по деревьям скачут — макаки ж нервно курят в углу клетки. Они в темноте парк взад-вперед три раза пройдут, хрен кто увидит.
— А если, к примеру, взять роту жандармов да хорошенько прочесать этот парк? — рубанув воздух рукой, предложил Вышеславцев.
— Хорошо придумал! — хмыкнул сотник. — Тогда на снегу такая уйма следов будет, что даже пресловутый верблюд в игольное ушко проскочит, шо намыленный!
— Там в Ораниенбауме школа прапорщиков, если и ее поднять под ружье, оцепить район — не уйдут!
— Уйдут, — коротко проговорил Чарновский. — А если они просто решили нас с полковником убить, то и подходить не станут. Ночь для них — самое привычное время. Вопрос, чего в этих акулах «Черного океана» больше: самурайской чести или же целесообразности ниндзя.
— А сам-то как думаешь? — Холост вопросительно поглядел на боевого товарища.
— На днях один из японцев приезжал ко мне в зал и желал вызвать меня на поединок. Если в его намерениях не было какого-то подвоха, то манера эта скорее напоминает законы честного боя.
— Одним слово, бусидо! Сам у рай — у рай соседа! — завершил его мысль нетерпеливый казак.
— Это лишь предположение, — напомнил Чарновский.
— Может, все же жандармы и школа прапорщиков? — вновь предложил Вышеславцев.
— Господин поручик, — недовольно хмурясь, заговорил Лунев, — прошу вас вспомнить, что госпожа Лаис Эстер — все же частное лицо, к тому же подданная императора Франца-Иосифа, и никто не позволит нам проводить ради нее этакую войсковую операцию. А потому извольте умерить свой пыл.
— Так что же тогда делать? — насупился жандарм.
— Значит, так. — Лунев встал из-за стола и поправил ремень портупеи. — Христиан Густавович, до завтрашнего утра мне необходимо знать, снимали ли в Ораниенбауме или его окрестностях, включая Петергоф и Большую Ижору, квартиры или дачи люди азиатской наружности. Если да, то сколь давно, а также все, что об этих господах можно выяснить: словесный портрет, поведение, как часто приезжают и уезжают гости. Прямых встреч и проверок документов следует избегать, но если что, необходимо аккуратно повыспросить у соседей, ближайших торговцев и местных полицейских чинов.
Официальная версия: некий азиат, маскируясь под офицера японской военной миссии, втирается в доверие к состоятельным господам и весьма ловко грабит их квартиры.
— Слушаюсь! — привстал со своего места коллежский асессор Снурре.
— Я сам понимаю, что сделать подобное за столь краткий срок почти невозможно, но потому и обращаюсь к вам.
Глаза полицейского чиновника за толстыми стеклами пенсне азартно блеснули.
— Если это вообще возможно, то непременно будет сделано!
— А мы тем временем посмотрим на местности, что еще можно предпринять.
* * *Когда князю Миклошу Эстерхази сообщили, что его спрашивает некий Конрад Шультце, он поглядел на своего лакея молча и лишь кивнул, не произнеся вслух того, что подумал: «Единственная более или менее приятная новость за последние дни». Замок Лек, куда он приехал вместе с генералом Мартыновым, был одним из множества владений могущественного рода Эстерхази. Эта родовая твердыня уже давно не видела хозяина, большую часть времени проводившего в Вене при императорском дворе. Замок нельзя было назвать запущенным, но отсутствие хозяина сказывалось. Теперь застоявшаяся в блаженном ничегонеделании челядь вовсю суетилась, силясь придать княжескому поместью обитаемый вид. Но генерал Эстерхази лишь одаривал их старания мрачным тяжелым взглядом, нагоняя на слуг почти суеверный ужас.
— Я приму его в аметистовой гостиной, отведите господина Шультце туда, — словно прессом выдавливая каждое слово, вымолвил князь Миклош, буравя лакея холодным немигающим взглядом.
— Слушаюсь, — попятился слуга.
Аметистовая гостиная была любимой комнатой князя. В свое время там подписывались многие брачные союзы, придавшие роду Эстерхази невиданное в этих землях могущество. В Средние века, когда строился этот замок, аметистовые украшения считались изысканным подарком для любимых, что, вероятно, и послужило достаточно веской причиной для того, чтобы украсить столь замечательным камнем целую гостиную. Выложенная пластинами от густо-фиолетового цвета до почти золотого, эта комната производила волшебное впечатление на посетителей.
Кроме того, об аметисте говорили, что он придает бодрость и отгоняет дурные мысли. И то и другое князю Миклошу Эстерхази сегодня требовалось, как никогда. Молча, сцепив зубы, он слушал приходящие в Лек сообщения о прорыве русских через Карпатские перевалы. Если это и было отвлекающим маневром, как о том говорил пленный русский генерал, то маневр этот развивался чересчур успешно!
