Владимир Свержин - Фехтмейстер
Некоторые мастера легко забивают головой железный гвоздь. Потом страдают.
Ю Сен ЧуНебольшой городок, названный в честь апельсинового дерева Ораниенбаумом, первоначально был подарен великим Петром своему доблестному сподвижнику Александру Меньшикову. Он возник и разросся вокруг дворца бывшего пирожника, ставшего в рассвете лет почти единовластным правителем российской империи. После ссылки царского фаворита его имение перешло в казну, а затем принадлежало внучатому племяннику царя-труженика — Петру III и его молодой жене. Здесь последний из природных Романовых, по примеру великого предка, строил потешные фортеции и устраивал смотры «голштинским войскам».[35]
Здесь же юная супруга наследника престола делала первые шаги в жестоком искусстве придворных интриг. Впоследствии Екатерина Великая не слишком любила Ораниенбаум. Возможно, он напоминал ей о заговоре и цареубийстве. Императрица не забывала, с чего началось ее восхождение к трону, и потому немало сделала для того, чтобы очернить в глазах потомков память о свергнутом муже.
Сей замысел удался ей блестяще. Но Ораниенбаум помнил все, и ему не было дела до пожеланий матушки-государыни.
Ораниенбаум помнил все, но молчал. Летом загадочно глядели сквозь густую листву парка Китайский павильон с его огромной коллекцией восточного фарфора и павильон Катальной горки, в былые времена знавший удалые забавы будущей императрицы и ее первых фаворитов. Летней порой в парке всегда было многолюдно. Он был прекрасен, романтичен и хранил тайну, которую всяк надеялся разгадать на свой манер.
Зимой городок почти вымирал, дачники разъезжались, веселый шум и звуки полкового оркестра, игравшего в парке вальсы Штрауса, смолкал до весны, ожидая, когда рядом в Петергофе заговорят фонтаны и жизнь снова вернется в город апельсинового дерева.
Пока же лишь вдалеке над плацем школы прапорщиков слышались отрывистые звуки команд, порою доносились дробные хлопки выстрелов с испытательного стенда мастерской оружейника Федорова, да крики чаек над колокольней смешивались с вороньим граем.
Трудно сказать, что именно повлияло на выбор места встречи. Возможно, безлюдье, возможно — странная и практически неуловимая для европейца ассоциация, — плод апельсина на белом снегу напомнил майору Азуми знамя Японии, будто бы суля победу. Он шел по расчищенной аллее парка меж тоскливо голых деревьев, сплетающих черные ветви над головой, между озябших статуй, засыпанных снегом. В уме у него крутились строки:
На выпавшем снегу упавший апельсин.
Жизнь победит —
Я поклонюсь поднять.
Две фигуры, идущие навстречу, согревали сердце японского офицера, наполняя его радостью, точно вместо снежных хлопьев на ветвях вдруг распустились яркие соцветия сакуры. Без малого одиннадцать лет майор Азуми, сменивший полковника Мияги на посту руководителя российского направления в организации «Черный океан», искал случая поквитаться с обидчиками.
Все эти годы великий западный сосед был закрыт для Страны восходящего солнца. Конечно, большая протяженность русско-китайской границы позволяла засылать агентов, которые, маскируясь под старьевщиков-китайцев или мелких торговцев, добирались порой и до Санкт-Петербурга. Прикажи им Мацумото Азуми, и они бы не пожалели своей жизни, чтобы отнять жизнь у заклятых врагов. Но майор Азуми медлил, ибо настоящему самураю надлежало свято помнить смысл высокой добродетели — гамбари.
Японский толковый словарь переводил это слово довольно бестолково:
«1. Работать усиленно и настойчиво. 2. Настаивать на своем. 3. Занимать какое-либо место и никогда не покидать его».
Все это было так, но суть этой самурайской добродетели таилась не в этом. Именно «гамбари» повелевало благородному воину выполнить свою миссию во что бы то ни стало, даже если на то понадобится вся жизнь без остатка.
Ротмистр Чарновский, пленивший некогда его командира, должен был пасть в честном бою, как подобает воину. Но прежде он должен был услышать, за что умирает. И конечно же, не кто иной, как он, Мацумото Азуми, обязан был оборвать ток дней опасного врага.
И к его спутнику у «Черного океана» тоже имелся немалый счет. Он был врагом умным и опасным, это он расстроил планы самого Мияги, сорвав поставку оружия этим мятежным длинноносым варварам. Но все же руководство «Черного океана» готово было сохранить полковнику жизнь в обмен на записи инженера Филиппова и чертежи его оружия, которое должно было дать Японии подобающее ей могущество.
Не доходя нескольких шагов, Азуми церемонно поклонился, выражая свое несомненное уважение к опасному непримиримому врагу.
«Хороший враг лучше плохого друга, — как говорил великий Токугава Иэясу[36] в день битвы при Сэкигахара. — Хороший враг учит жить, плохой друг помогает умереть».
Приближающиеся офицеры молча козырнули.
— Что у тебя там? — поднося пальцы к виску, спросил ротмистр Чарновский.
— Луна наяривает, но все без толку! Пока все тихо. С нашей колокольни подкреплений не видно. Если бы кто-нибудь поблизости заныкался, в тепловизоре его бы враз расшифровали. Может, эти знойные японцы промерзли так, шо слились с фоном? Но, как говорится, «не видать ничьих следов вкруг того пустого места». Это я, понятное дело, не о тебе. А, нет, стой! Вон на окраине парка появились какие-то объекты. Точно! Есть засечка! Три человека. Один, судя по манере двигаться, не один, а одна.
— Господи, когда-нибудь ты научишься говорить нормальным языком?
— Не-а, я умею только тем, который у меня во рту приделан. А он уже какой ни есть — Всевышнего работа, так шо язык у меня божественный! Ладно, ты пока с этим желтым драконом перетри насчет тяжелого материального положения детей Анголы и Анбосы, а я пошел на перехват. Как сказал поэт: «И поскакали кашевары в Булонский лес рубить дрова».
— Ладно, не зарывайся, будь осторожен! Наверняка это опытные бойцы.
— Отроюсь, не боись. Они еще не видели школу «Пьяный миргородский кулак» и его обрез!
— Мацумото Азуми, — представился майор, глядя холодными внимательными глазами на противников. — Я вижу, вы действительно смелы, и это делает вам честь.
— Где Лаис? — не вдаваясь в долгие церемонии, коротко спросил ротмистр.
— Недалеко, — столь же коротко ответил Азуми, глядя на двухметрового гиганта. Взгляд того был, несомненно, дерзок. В прежние времена любой уважающий себя и традиции самурай просто обязан был немедленно выхватить меч и снести голову обидчику. Но теперь на календаре империи восходящего солнца значилась иная эпоха.
— Давайте по порядку. — Самурай остановился, не доходя трех шагов до собеседников. — Я пришел сюда убить вас. — Он посмотрел на Чарновского. — А вероятно, также и вас, господин полковник. Убить за тот вред, который вы нанесли нашей организации. Покарать за те потери, которые произошли по вашей вине.
Однако же у вас обоих есть шанс. Для вас, господин ротмистр, это возможность сразить меня в честном бою. Для вас же, ваше высокоблагородие — возможность быть к нам до конца лояльным и дать то, что мы хотим получить. И в том и в другом случае, надеюсь, мне удастся одержать победу. Но можете не сомневаться, ваша победа или же ваше поражение в одинаковой степени принесут свободу нашей пленнице. Это я вам обещаю.
Честно говоря, мы, японцы, не понимаем, отчего вы, европейцы, так дорожите своими… — Азуми старательно углубился в недра памяти, силясь подыскать подходящее слово. Просто «женщины» здесь не годилось, среди них имелись вполне почтенные матери и жены. Пленница же, по сей день незамужняя, и в то же время не гейша, по-японски значилась «урэнокори», то есть «залежалый товар». Но говорить такое воину, с которым предполагаешь скрестить клинки, непристойно, и, стало быть, не подобает самураю.
— Давайте быстрее! — без оглядок на этикет досадливо произнес Лунев. — Михаил Георгиевич, надеюсь, вас не затруднит сразиться с этим господином?
— С превеликим удовольствием! — кивнул конногвардеец.
— Что ж, тогда извольте. — Азуми поднял руки и хлопнул, подавая сигнал приблизиться остановившимся вдали помощникам. — Но помните, если вы попытаетесь отбить женщину, она умрет. И сколько бы вам ни осталось жить, ее смерть будет лежать на вас.
Чарновский промолчал. Он глядел, как приближается один из воинов «Черного океана» с большим длинным свертком в руках.
— Это катаны, — перехватив взгляд ротмистра, пояснил Азуми. — Надеюсь, вам знакомо это оружие?
— Конечно! — с усмешкой проговорил конногвардеец. — Кто ж не читал «Пять колец» старика Миямото Мусаси?
