И. Николаев - Новый мир.
А ночью бомбить цели в Средней Англии куда как безопаснее.
Когда уже стемнело, волнение генерала превратилось в самую настоящую тревогу. Он начал себя ругать за то, что поддался эмоциям и не выслал целую эскадрилью днем позже. Потеряв ценный самолет, а главное отличного разведчика.
Телефонный звонок раздался как гром посреди ясного летнего неба.
Трубку взял командир части полковник Малахов. Выслушав, он сказал несколько слов, после чего передал ее генералу.
- Голованов слушает.
- 83-й истребительный полк 11-й смешанной авиационной дивизии, к нам сегодня самолет упал. По документам смотрели - думали ждете вы его.
После нескольких минут путаных объяснений Голованов не выдержал.
- Кто говорит, представьтесь!
- Замполит восемьдесят третьего истребительного полка Минин! Временно замещаю командира полка на КП.
- А где командир?
- В штабе дивизии. Уехал за заданием.
- Кто к вам прилетел?
- По документам капитан Асташенков. На машине живого места нет. Спитфайры поймали уже над Каналом. Наши насилу едва отбили.
- Пилот как, пилот жив?!
- Пилот жив. Везучий парень. Слегка контужен, но цел. Отправили к вам с оказией на бомбардировщике.
Да что за чушь несет этот Минин. Сам голос в трубке раздражал начштаба.
- А фотоаппаратура как?! Как она?!
- Фотокамера вдребезги. Но пленка уцелела. Наши техники сняли кассету. Сейчас летчик к вам летит.
Настроение резко прыгнуло вверх, сменив полярность.
- Ах, ты мой родной! Вот тебе спасибо! Как тебя там, Минин? Товарищ Минин от имени руководства Воздушного Фронта объявляю вам и все личному составу полка благодарность! В письменном виде получите позже. Все, отбой.
Не выдержав, он вскочил из-за стола и начал ходить по комнате.
- Малахов, этот Минин говорит, вы в курсе каким бортом к нам летит Асташенков с кассетой?
- Да, конечно. Кроме них у нас сегодня никто не сядет.
- Сразу после посадки Асташенкова с кассетой ко мне. Ты, кажется чай предлагал? Сиди, жди, а я пока пойду, почаевничаю. Замаялся с вами.
Быстрым шагом генерал покинул комнату.
Везунчик Асташенков отделался только ушибами при посадке. Всю дорогу до штаба он клевал носом. Голованов отпустил бы пилота, но ему были важны личные впечатления. Потому, к приезду пилота уже были готовы термос с крепчайшим кофе, настоящий шоколад и стопка чистой бумаги с запасом карандашей.
Но Голованову хватило одного взгляда на заплетающуюся походку Асташенкова, чтобы отодвинуть бумагу. Влив в разведчика весь термос, начштаба долго говорил с ним, делая быстрые пометки в блокноте. После разговора Асташенков заснул прямо на стуле.
Несмотря на очевидное нарушение, Голованов распорядился не будить, дав задание дежурным аккуратно перенести капитана на диван, подложить подушку и укрыть одеялом, по пробуждении холить и лелеять, кормить от пуза и напомнить о письменном отчете.. Сам он сидел в кабинете и ждал расшифровки снимка.
Сказывалось напряжение последних часов, теперь и его накрывала сонливость.
Внезапно дверь распахнулась, и вместе с воздушным потоком туда ворвался Чкалов, излучая, не смотря на поздний час, энергию и оптимизм.
- Александр, приветствую тебя! Встретил Кожемяко. Орлы, рвутся в бой. У ребят один вопрос, когда в дело. А как твои дела?
- Нормально. Расшифровки жду, будет только к утру.
- Это дело долгое. Знаешь, что, день завтра, вернее уже сегодня тяжелый. Ложился бы ты спать. Да и я прилягу. Убедимся вскоре, что Рихтгофен лапшу нам на уши вешает.
- Пожалуй, ты прав.
- А то! Слушай меня, разнесем англичан в пух и прах.
Утреннее пробуждение было не столь приятным. Хотелось полежать еще. Но Голованов пересилил себя. Он выпил бодрящего чаю и без промедления пошел в фотолабораторию. К его удивлению там уже сидел Чкалов, изучающий с олимпийским спокойствием разложенные перед ним снимки. Майор в белом халате одетом прямо на военную форму аккуратно указывал маленькой указкой на различные объекты и деловито растолковывал. Валерий что-то отвечал.
Как же тебя зацепило, весело подумал Голованов. Сдержанный Чкалов, всматривающийся в махонькие точки смазанных снимков - это было редкое зрелище.
- Что нового? - Голованов не стал тратить время на формальные приветствия.
- Видишь ли, какое дело Саша.- Чкалов выглядел как-то озадаченно. - Как бы тебе сказать...
О, черт, подумалось Голованову, сердце упало Неужели...
- Оказывается Рихтгофен не такой уж и пустобрех... Мы тут с майором и так и этак смотрели, и глазом и под лупами... Думал, может промахнулись с координатами, не то снял разведчик, проверили привязку к местности
- И?.. - спросил Голованов, уже зная ответ. Прочитав его на ошарашенном лице члена военного совета.
- Целы заводы, - потерянно сказал Чкалов. - Следов разрушений даже не нашел.
- Сарковский, - сквозь зубы прошептал Голованов. - Наврал, скотина.
Он взял один из снимков, еще влажный после обработки, отливающий глянцем. На снимке отчетливо выделялась группа вытянутых прямоугольных зданий - хорошо знакомый с недавних пор основной комплекс сборки тех самых пресловутых "мерлинов". В отдалении. Среди паутины подъездных путей темнели несколько пятнышек, которые при большом желании можно было принять за воронки от взрывов. Но сами цеха были целы и невредимы.
Голованов выругался, грубо, зло.
- Брехун поганый! - полностью согласился Чкалов. - Уверил, что его соколы все видели и каждый квадратный сантиметр своими руками перещупали. И я хорош! Если бы не этот парень с разведки, сидеть бы нам в луже перед Ставкой. Астахову я верю. С причинами разбираться будем. Но мы здесь каждую улочку, каждый снимочек рассмотрели. И ничего не нашли. Хреновые дела. Набомбим мы ночью. В день надо уходить.
- В день...- ответил озадаченный Голованов, осмысляя сказанное и увиденное. - Уходить в день. Пошли. Доклад Ворожейкину готовить будем. Отдуваться за наши с тобой художества.
Глава 29.
- Я не могу, - беспомощно сказала Элизабет. - Я не могу. Я не готова...
Всю жизнь она считала себя особой причастной к государственным таинствам. Она общалась с людьми, вершащими историю Британии и Большую Политику, отец никогда не отказывал дочери в ответах на насущные вопросы. Со всем основанием Элизабет ожидала, что полноценное участие в управлении воюющей страной станет тяжкой, но посильной ношей. Тем более с помощью ее верных советников.
Реальность оказалась жестокой.
Четверть часа назад закончилось первое заседание "Собрания доверенных советников Ее Величества" под председательством собственно Ее Величества. Помимо нее в кабинете Черчилля собрались сам хозяин кабинета, руководитель секретной службы SIS Стюарт Мензис, начальник военной разведки MI Джек Личфелд, Патрик Хазбенд из военно-экономического министерства и Альфред Моррис от SOE, управления специальных операций, переориентированного на контрразведку. Все они были достаточно хорошо ей знакомы, помимо этого, премьер провел краткий экскурс в теорию и историю государственного управления Империей, описав еще раз механизм и ключевые фигуры движущие его.
Первое заседание планировалось как пробное, скорее для проверки и обкатки, нежели для принятия каких-то серьезных решений. Участники были скованны, сдержанны, крайне выдержанны и осторожны в репликах. Элизабет постоянно ловила на себе косые взгляды - всем было любопытно, что представляет новый председатель, как и в чем проявит себя новый правитель.
Премьер тонко чувствовал напряженность и вел беседу ловко, как лодку по бурному горному потоку, короткими продуманными фразами уводя от опасных тем, разъясняя суть особо сложных вопросов, раскрывая многочисленные сложные нюансы. Но даже, несмотря на его чуткую поддержку и комментарии, тактичные и уместные, Элизабет потеряла нить обсуждения после первых десяти минут, когда был затронут возможный выбор направления большевистской агрессии. Хазбенд и Мензис стояли на том, что главный удар будет нанесен на юге, по торговым путям Империи. Так же можно говорить о попытке новой "континентальной блокады" и рейдерстве на океанских коммуникациях. Это практичнее и экономнее, нежели лобовой штурм. Моррис и Личфелд полагали, что неизбежно как раз фронтальное наступление с попыткой форсирования Ла-Манша. От вопроса вторжения разговор плавно перешел к проработке строительства концентрических коммуникаций и реорганизации вооруженных сил.
Элизабет чувствовала себя маленькой девочкой. Присутствовавшие спорили, тактично перебивали друг друга, отстаивали свои позиции, мелькали числа, постоянно упоминались совершенно незнакомые ей люди, известные всем остальным. Предполагалось, что она так же свободно ориентируется во всех темах, знает всю упомянутую статистику и всех упомянутых персон. Поэтому она изо всех сил сохраняла на лице маску спокойной, чем-то даже покровительственной рассудительности и доброжелательного внимания. А в душе ей больше всего хотелось расплакаться от чувства собственной малозначимости и беспомощности.
