Олег Измеров - Ответ Империи
Мысли его переключились на камин; он подметил, что, в отличие от особняка имперской службы безопасности, этот отопительный прибор был размерами поменьше и находился здесь скорее для уюта, чем по прямому назначению. В отделке чувствовалась некая нарочитая простота, напоминавшая о том, что настоящему охотнику, подобно своим древним предкам, проводящему дни и ночи в открытой природной среде, тепло огня важнее излишних украшений. Пожалуй, все это было даже не оттого, что хозяин увлекался охотой; городской человек легко переходит от своего мимолетного хобби к привычной обустроенной среде, меняя обстановку. Скорее, в убранстве гостиной чувствовалось стремление не уходить далеко от того, что напоминало бы некогда родное человеческому организму окружение — стремление, прямо противоположное тому, что испытывали сельские жители, которые только что переехали в город и спешили убрать с глаз долой все, что напоминало бы им о прежних неустроенностях быта. Человек возвращался к самому себе — гордому, сильному существу, готовому спорить со стихией, а не только укрываться от нее за хрупкими благами цивилизации.
— А давайте теперь наши споем!..
Вечер плавно перешел в то блаженное состояние, когда все проблемы выговорены, и остались лишь чувства — а чувства можно выразить только под звуки гитары.
— Подожди, Лена, наши не сбегут. Вот Виктор Сергеевич, может вы знаете какую-нибудь там популярную латиноамериканскую? Там вообще народ на вечеринках что поет?
Последнее из латиноамериканского, что помнил Виктор, была ламбада. Но она была как-то не к месту, а удивлять народ песнями из будущего как-то не хотелось. И не столько потому, что кроме "Любэ", мало кто в наше время сочинял вещей для такого момента, а просто каждый попаданец, залетая в прошлое, стремится поразить предков тем, что для него дорого, и прежде всего почему-то Высоцким, хотя, с другой стороны, ясно, что чего бы не пел попаданец, так лишь бы не попсу, потому что и в прошлом от попсы народ точно так же плеваться будет. Зная это, Виктор в прошлом пел редко и избегал репертуара Высоцкого, а заодно и Окуджавы; путь эти две великие звезды навсегда остаются достоянием нашей реальности. Да и потом, не хотелось как-то в этом мире тотальных умельцев и изобретателей сиять за счет чужого творчества.
— А вы не против, если я представлю свое скромное любительское сочинительство? — спросил он. Знаете, иногда приходит что-то в голову, записываю.
— Конечно, просим! — тут же подхватила публика. — Сейчас многие пишут! А про что песня?
— Песня… Это песня путешественников в другие года.
— По времени? А что за мелодия? Саша подыграет.
Сашей оказалась дама, которую до этого ему представили, как Александру Николаевну. Она расчехлила специально притащенную на этот вечер гитару и вопросительно посмотрела на Виктора.
— Собственно, это вальс. Тарарарам-тарарам-тара… Да, вот так, примерно. Прошу, конечно, простить, потому что голос у меня далеко не оперный…
"Господи, что я делаю? Ведь столько хороших песен есть. А я тут неизвестно с чем… Ладно, все равно поздно отыгрывать."
— Паровозы ушли — навсегда,
И теплушек на рельсах не стало,
Семафоры уже никогда
Не помашут навстречу составу.
И вокзальные колокола
Не пробьют расставанья, я знаю,
Уезжая в другие года, навсегда,
Что-то в прошлом мы все же теряем…
— Уезжая в другие года, навсегда, — подтянули припев голоса, и Виктор начал следующий куплет уже смелее:
— Ну и бог с ним! Не стоит грустить,
Впереди еще всякого много,
Не забудьте вы лишь прихватить
Пару песен любимых в дорогу,
Майский запах родного гнезда,
И слова колыбельной из детства.
Уезжая в другие года, навсегда,
Оставляйте открытое сердце.
Он видел, как теплеют глаза людей; казалось что-то неуловимое, какая-то тонкая дрожащая ниточка протянулась меж ним и другой реальностью. Не оборвать бы…
— Прихватите счастливые сны,
Мягкий шорох дыханья любимой,
И минуту одну тишины —
За того, кто бокал не подымет.
Остальное прикупим всегда
В привокзальной палатке торговой,
Уезжая в другие года, навсегда,
Не прощайтесь, чтоб встретиться снова…
Они его понимали. Они его понимали, подумал Виктор, они не видели в нем гостя, иностранца, гастарбайтера, какую-то экзотику. Что-то нашлось, нащупалось такое, что их роднило, что когда-то роднило на шестой части суши всех нормальных людей, независимо от того, что они там у себя писали в паспорте, а теперь, в этой гостиной, роднило людей России и Союза. Не логическая идея, не религиозные обряды, а — душа. То, что нельзя ни вогнать в строгие рамки одного государства, но, и, к счастью, нельзя разделить этими рамками.
А песня заканчивалась, и под все то же потрескивание осиновых дров и отблески огня на лицах при убавленном тиристорными регуляторами верхнем свете затаенная надежда проскальзывала сквозь последние слова.
— Ваш билет — календарный листок,
Вас разбудят в пути до рассвета,
Проводницы полощет флажок
Теплый ветер из давнего лета.
Вам счастливая светит звезда,
Вы прокатитесь в мягком вагоне…
Уезжая в другие года, навсегда,
Не забудьте себя на перроне.
— Ну вот, а вы скромничали, — сказала Саша, когда отзвучали аплодисменты за смелость, — похоже на Тостолева. Слышали такого?
— Нет. Я, собственно, недавно приехал…
— Потом дадите списать слова? На следующем слете КСП хочу показать. Теперь, как в эпоху Возрождения, всем нужна новая музыка.
— Света, Саша, а теперь давайте нашу! — крикнула Валерия. — Ту, что Пахомов на втором курсе принес! Помните, в колхозе? Под Карачевом?!
…Расходиться начали где-то к десяти; Светлана стала собираться в числе первых.
— Слушайте, если это из-за меня, — предложил Виктор, — давайте я поеду, а вы еще посидите. Я эти места знаю. Надеюсь, гопников тут бродит по вечерам не больше, чем у нас.
— Еще чего, — ответила она, — в конце концов, я за вас отвечаю. Поедем на прямой маршрутке в Старый Аэропорт.
— Без вопросов. Огромное спасибо за вечер. У вас восхитительные друзья. Вообще после такого тяжеловато будет возвращаться.
— Ну, это общая проблема. У вас там, например, многие не хотят возвращаться в Союз, даже если знают, что там будет лучше.
— Почему?
— Они замешаны в его развале. И теперь будут придумывать всякие оправдания себе и пачкать прошлое. Например, обзывать его колониальной страной или еще как-то. Зато эти люди не будут чувствовать себя преступниками, виновными во всех мерзостях, в бандитизме. Не будут чувствовать себя убийцами детей, погибших в локальных войнах и от террористов. Не будут чувствовать себя виновниками аварий из-за развала промышленности, энергетики и транспорта, их не будет мучить совесть, когда они видят бомжей или наркоманов.
— Ну, если боятся, что их будет мучить совесть — не все еще потеряно. Есть такие, которых не будет. И у вас, наверное, тоже.
— Да, попадаются… Кстати, об этих, как у вас говорят, попаданцах. У меня тут вдруг такой вопрос возник. Вот, допустим, я попала из двадцать первого века в двадцатый, и я знаю, что на крупной АЭС в Японии произойдет авария из-за ошибки оператора. Как ее предотвратить? Обращаться к властям я в этот момент не могу.
— А почему именно в Японии?
— Ну не в Союзе же. У нас сейчас сама безопасная ядерная энергетика в мире, официально, по заключению МАГАТЭ. Наверное, еще не слышали про программу "Мирный атом-90"?
— Благодаря попаданцу?
— Ну, лучше благодаря ему, чем… Тем более, что в Японии станции в сейсмозоне. Так все-таки, как действовать?
— Ну, не знаю. В большинстве таких произведений просто убирают оператора.
— Убрать — это грубо. И где гарантии, что другой не сделает эту ошибку? Впрочем, мысль такая. Проанализировать причины ошибки, мало ли, может, он с женой поругался, не знал какой-то вещи, мало ли что. Можно познакомиться с оператором, войти в доверие, подсказать ему что-то необходимое в личном плане, профессиональном и так далее. В общем, исключить возможность, чтобы он в критический момент думал так, что это ведет к ошибке. Минимально необходимое воздействие.
"А не готовит ли она меня в качестве хроноагента в нашу реальность?"
Когда они вышли на Бульваре Информатики, на остановке их встретила Варя.
— Здравствуйте! Вы домой? Нам по пути.
— Из рук в руки? — спросил Виктор, когда они отдалились от группы ожидающих под навесом. — Правда, я не против таких рук.
