Старые недобрые времена 2 (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич "Маленький Диванный Тигр"
Город — портовый, и потому не то чтобы очень уж чистенький, но всё равно — нарядный, праздничный, с фахверковыми домами, барельефами и прочей готикой, которая, пусть не всегда удобна, но смотрится… ах, как она смотрится, особенно если вы архитектор, пусть и не доучившийся!
И люди! Не всегда хорошо одетые, но… черт дери, какойконтраст!
Всё они, бедные и богатые, граждане Франции, и права у них, пусть даже формально — равные. Никто не спешит прочь с тротуара при виде офицера, не сдёргивает издали старую фуражку, ломаясь в поклоне, при виде чиновника.
Это…
… странно!
Настолько всё отличается от России, от Петербурга, да ещё и солнечный свет, весна, тепло…
Попаданца закоротило, и он долго, не замечая времени, ходил по улицам и улочкам, вглядываясь в дома, в лица, в быт… но прежде всего — в людей. Не лучше, не хуже… но другие, совсем другие.
Ошалевший и наконец проголодавшийся, он остановился, и, достав из кармашка часы, сверился со временем, которое, оказывается, приближается к полудню. Сразу, будто получив разрешение, забурчал живот и загудели ноги, истоптанные на булыжчатых мостовых Руана.
— Нужно найти какое-нибудь кафе, — постановил он, не слишком разбираясь в разновидностях французской системы общепита, но задача оказалась не такой простой, как казалось, ибо всевозможных кафе, кабачков и едален оказалось слишком, чёрт подери, много! И везде — носатые, усатые и отменно любезные месье, готовые предоставить услуги своего заведения.
' — Да почему они, чёрт возьми… — внезапно разозлился Ванька, — почему они… почему они — такие⁈'
Он не может сформулировать даже для себя, а почему он, собственно, разозлился⁈ Здесь, наверное, всё разом — и французы, и русские, и…
… ничего из этого, ему, чёрт подери, не нравится! Всё не так…
Ссутулившись, крепче вцепившись в саквояж, он хмуро побрёл куда глаза глядят, но управление в итоге перехватил голодный желудок, и он сам не заметил, как оказался возле неприметного заведения в переулке, где, судя по запаху, подаются рыбные блюда. Во всяком случае, доминирует здесь не запах мочи, а морепродуктов, притом без сладковатой мусорной нотки.
В сравнении с несколькими заведениями аналогичного типа, чешуя, косточки и раковины моллюсков не создают возле заведения того, что, пусть и с некоторой натяжкой, можно назвать «культурными слоями».
— Месье желает позавтракать? — коротко и деловито осведомилась вышедшая навстречу немолодая хозяйка, грязным полотенцем вытирая красноватые натруженные руки от рыбьей чешуи и кишок. Низенькая, коренастая, ширококостная и широкоскулая, с массивной челюстью и выпирающими вперёд кривыми зубами, она очень далека от разрекламированного типажа француженки, и таких, как уже успел отметить попаданец, здесь как бы не большинство.
— Да, — буркнул месье, несколько настороженно озираясь по сторонам, — что там у вас? Недорого и сытно чтоб, и без риска нагадить в штаны.
— Шестьдесят сантимов, месье, — не обратив внимания на лёгкую колкость, равнодушно ответила женщина, тряпкой указывая на стол в полутёмной глубине заведения, — подавать?
— Да, подавайте, — буркнул попаданец, проходя внутрь и усаживаясь. Саквояж под ноги, на пол сомнительной чистоты, и ногами же придерживать, во избежание. Чёрт его знает…
Сидр в качестве аперитива несколько поднял настроение, а еда за шестьдесят сантимов хотя и выглядела сомнительным набором всего того, что не доели предыдущие клиенты, оказалась очень даже вкусной, и кажется, свежей. Заедая моллюсков неопознанной зеленью и ещё горячим хлебом, он оглядывается по сторонам, желая к хлебу — зрелищ.
Лица соседей уже не кажутся маргинальными — обычные, в общем-то, мелкие клерки, припоздавшие работяги да тому подобный люд, не всегда интеллектуальный, но в общем, вполне законопослушный. В меру — с поправкой на среду и эпоху.
Былая злость непонятно на что прошла, к чему он отнёсся философски. Не первый раз накатывает этакое, и наверное, не в последний. Бытие эмигранта, оно и так-то усеяно разного рода сравнениями и ностальгическими ловушками, а умноженное на временну́ю инаковость, и подавно.
— Кофе, месье? — коротко осведомилась хозяйка, увидев, что он завершил трапезу.
— Нет, благодарю, — поспешил отказаться парень, выкладывая на стол шестьдесят сантимов и матерно вспоминая предложенный наглым портье завтрак за франк, и прикидывая, насколько его уже обманул месье Гранвилле, и насколько обманет ещё.
Вопреки подсупдным ожиданиям, останавливать его, запрашивая дополнительные су и сантимы хозяйка не стала, и он спокойно вышел на улицу. Там, постояв некоторое время, тревожно ожидая оклика и не дождавшись его, он пошёл мерить шагами улицы, бездумно глядя по сторонам, выискивая, куда бы сесть с чашечкой кофе.
Заведений, как нарочно, полно, и это тот случай, когда избыток выбора — зло! Отвык…
Да, это далеко не туристические улочки в будущем, с заведениями где только можно, и где нельзя — тоже, но выбор, чёрт подери, есть, и на любой вкус! А его сознание, исковерканное лакейством, всё время ищёт какие-то подвохи, какие-то незримые, но явственные для местных социальные границы, из-за которых могут…
… попросить. Вот просто подойти, и, едва заметно морща нос, предложить удалиться из заведения, в котором не место таким, как он. Здесь, сударь, бывают приличные люди…
А это… ну его к чёрту! Самолюбие, гордость, гордыня — называйте как хотите, но он, Ванька, уже не раб!
За намёк, пол намёка — в морду, и это — если где-то по-простому, в кабаке. А так… стреляться, драться на шпагах, на ножах… насмерть!
Он представил, как во Франции ему попадается кто-то из былых хозяев, или офицеров, бездумно и очень часто — бессмысленно, гнобивших его в штабе, или позже, на Бастионе, и как он, посреди бульвара или людной улицы, да в морду шакалу, в морду! А потом стреляться… или лучше — на саблях, да не до первой, чёрт бы её побрал, крови, а насмерть!
Здесь, во Франции, это можно… и нет, смерти он не очень-то боится, отбоялся. А вот унижения больше не потерпит…
Да и… х-ха! Офицер русской армии с саблей… в Европе, притом, наверное, в любой стране, это анекдот! В училищах дурно учат, а после они, наверное, и вовсе не берут в руки боевое оружие[ii].
Усмехнувшись криво, он постарался выбросить из головы нелепые мысли, несколько раз глубоко вздохнул, и кажется, помогло.
Наконец, нашлась кофейня средней руки, и он, по-прежнему настороженный, уселся за столиком на улочке, глазея на прохожих, и всё ещё не до конца осознавая, что вот так вот — просто сидеть в кафе, за чашечкой кофе, это не привилегия, а право!
Не только у него, но и вообще, любого человека…
… просто не везде. Не в каждом государстве.
Не почувствовав толком вкуса кофе, он расплатился, сгрёб, не глядя, сдачу, и пошёл к ратуше. Где-то там он может получить комплект документов, максимально возможный для человека, не являющегося гражданином Франции, но дающий не то чтобы равные… но всё-таки — права!
— К кому? — вяло поинтересовался медалированный немолодой швейцар при входе.
— К месье Леблану, документы получать, — коротко ответил попаданец, избыточно ясно ощущая каждое произнесённое слово, и пространство вокруг, и готовый, если надо…
— А… так нет его, уволился зимой ещё, — отозвался служащий, — это вам теперь к месье Карно.
Месье Карно оказался одышливым красномордым мужчиной титанических пропорций, которого не интересовали договорённости прежнего хозяина кабинета ни с поляками, ни с кем бы то ни было ещё. Он, не то после вчерашних излишеств, не то в принципе, брюзглив и недружелюбен.
— Да, месье, — кивает попаданец, пришедший от такой встречи едва ли не в отчаяние, — вот…
В потную руку месье Карно ложится очередной документ, выписанный на Аландах, а вместе с ним и сто франков банкнотами.
