Журналист: Назад в СССР (СИ) - "товарищ Морозов"

Тут подъезжает милиция в «ПМГ», народ разогнали. Некоторых в машину затолкали — нормативы же и у ментов есть, по задержаниям нарушителей общественного порядка. А первым делом повязали этого мужика и — на допрос.

— С какой целью вы спровоцировали беспорядки?

— Что вы, даже и не собирался!

— А зачем тогда незаконную торговлю на улице организовали?

— Никакой торговли я не организовывал, просто людей квасом угощал, у меня вся толпа — свидетели.

— Но вы же бесплатно угощали?

— Ну, да.

— Так значит, ваш квас, наверное, ворованный?

— Помилуйте, никакого воровства, всю бочку на свои деньги купил, на кровные. А что, не имею права разве?

Милиция и так, и эдак — делать нечего, нет состава преступления, придется отпускать. И уже на пороге отделения самый дотошный, лейтенант молоденький, понизив голос, спрашивает его доверительно:

— Ладно, мужик, бог с тобой, шагай до дома. Но только напоследок мне объясни, зачем ты это сделал? Какого лешего ты свои деньги тратил, а квас бесплатно раздавал? В чем тут смысл?

Мужик вздохнул.

— Да скажу, конечно. Я уж не молод, на пенсии. Прикинул, сколько стоит бочка кваса — как раз половину пенсии моей. До коммунизма, сынок, я теперь уж точно не доживу. А мне так хотелось посмотреть, как оно это будет-то всё… При коммунизме!

Студенты расхохотались, засмеялся и я. А потом негромко, но так, чтобы парни слышали, сказал им в спину:

— Сто восемь.

Они разом обернулись.

— Сто восемь, — повторил я.

— Чего «сто восемь»? — озадаченно воззрились они на меня.

— Сто восемь рублей надо.

— Кому надо?

Вся троица глядела на меня в полнейшем недоумении, даже, кажется, про квас забыли, хотя их очередь приближалась.

Вот и пришло мое время блеснуть эрудицией. Дурацкая привычка, но до сих пор так и не сумел от нее избавиться. Вечный огонь внутри, чего уж там…

— В этой бочке девятьсот литров, а не пятьсот. Простая арифметика: двенадцать копеек за литр умножить на девятьсот — получится сто восемь рублей. И ноль-ноль-копеек, — картинно вздохнув, подытожил я и пожал плечами.

Студенты переглянулись. А потом вновь уставились на меня.

— Откуда знаешь — про литры?

Они еще спрашивают! Тридцать с лишним лет моего журналистского стажа обусловили мне такой багаж самых разнообразных знаний, сведений и фактов, что можно смело носить титул «ходячей энциклопедии».

— Еще Козьма Прутков говорил: специалист подобен флюсу, поскольку полнота его одностороння. А журналист обязан знать всего, но помаленьку.

Студенты с подозрением оглядели меня с ног до головы, а я мысленно лягнул самого себя: совсем забыл, старый дурак, что сейчас выглядишь как молокосос-десятиклассник!

— А ты что ли журналист? — недоверчиво поинтересовался один из них, студент-историк.

— Будущий, — кивнул я. — Вот иду документы подавать в приемную комиссию.

Они переглянулись и разом заулыбались.

— Абитура, значит?

Один одобрительно похлопал меня по плечу.

— Значит, к нам в университет? Молодца, паря! Верной дорогой идешь, товарис-ч-ч-ч!

Тут подошла наша очередь, и мы со студентами с удовольствием выпили квасу. После чего я получил несколько ценных практических советов, как себя вести при подаче документов и на сдаче вступительных экзаменов, что преподы любят слушать от абитур, а что — нет, и заодно выслушал краткую молитву, как вытянуть счастливый билет. Бойко повторив ее наизусть, я удостоился одобрительных рукопожатий, и мы расстались. Студенты зашагали куда-то по своим делам, а я, наверное, впервые за эти двое суток, с лёгким сердцем отправился в главное здание университета.

Приёмная комиссия размещалась на втором этаже.

Огромный актовый зал, уставленный столами с табличками, на которых значились названия факультетов. Отделение журналистики я отыскал сразу, в блоке филологического факультета. Покопавшись немного в памяти, я вспомнил, что именно в этом, 1980-м году, наш истфилфак разделился на два факультета, исторический и филологический. Когда-то и отделение журналистики здесь станет отдельным факультетом, но до этих светлых времен еще было далеко.

Оглядев весь зал, я пришел к выводу, что более всего он, наверное, походит на деловито гудящий пчелиный улей. Если вы бывали на пасеке, то знаете, что я имею в виду. За большинством столов сидели молодые люди и девушки; их документы деловито перебирали секретари, после чего упаковывали в папки и конверты, словно мёд, только что принесенный крылатыми труженицами — рабочими пчелами в родной улей. Кроме того по залу беспрерывно сновали люди, направляясь от одного стола к другому, передавая и забирая бумаги. Опытный аналитический взгляд мог бы сразу отделить сугубо женские факультеты от прочих: в этих секторах зала за столами сидело множество дев, девиц и девах. Оттого-то эти сектора особенно пестрели разнообразием и многокрасочностью одежд, привлекая мое мужское внимание разнообразными прическами, от завитых кудряшек и смелых каре до модных стрижек «гарсон», пришедших на смену «гаврошам», обладательницы которых пленяли нас, мальчишек, еще на школьной скамье. И что было особенно отрадно моему новому юношескому организму, плотность очаровательных абитуриенток на квадратный метр площади приемной комиссии, при взгляде на зал с птичьего полета парадной лестницы, была максимальной именно в области филологического факультета. Причем, выше всех — на порядок!

Предвкушая предстоящие мимолетные и не только знакомства с очаровательными абитуриентками, будущими моими однокурсницами, я устремился в зал, бороздя его пространство и огибая чужие столы, словно линкор в пенящемся бурном море. Проходя мимо, я поймал на себе несколько быстрых, осторожных, но любопытных девичьих взоров, ответил некоторым благосклонным взглядом и вступил на территорию, как я был уверен, моего будущего факультета. В самом деле, если судьбе будет угодно задержать меня еще на какое-то время в двадцатом веке, неужто моих знаний и опыта журналиста с более чем тридцатилетнем стажем окажется недостаточно, чтобы выдержать вступительные экзамены? Да, не смешите меня!

Однако чем дальше я продвигался, тем больше сомнения закрадывались в мое сердце. Я нигде не замечал стола отделения журналистики. Словно бы его и не было. А, ну, как у них в этом году отменен набор? Или приехали целевым поступлением и заняли все места какие-нибудь группы медалистов-активистов из очень Средней Азии или с весьма Дальнего Востока? Нет, быть того не может!

Наконец я вздохнул с облегчением: в самом углу зала я обнаружил-таки стол с табличкой «Отделение журналистики. Филологический факультет». За столом сидела секретарь, а спиной ко мне, у высокого окна стоял какой-то мужчина в фирменных штатовских джинсах и модной рубашке с короткими, по летней погоде, рукавами. Я уселся напротив и передал документы даме-секретарше, предварительно вынув из стопки бумаг лишние документы и фото моих псевдо-родителей.

Дама тотчас углубилась в чтение, а мужчина медленно обернулся и внимательно посмотрел на меня. После чего его лицо неожиданно расплылось в лучезарной, восторженной улыбке, и он радостно протянул:

— Так это вы-ы-ы? Ну, наконец-то… А ведь мы вас, признаться, уже заждались — с самого утра ожидаем!

И он вдруг подмигнул мне, как закадычному другу.

Глава 5

Я шагаю в профессию

Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать. Кому это, интересно бы знать, я тут понадобился аж с самого утра? Я что, здесь кому-то что-то обещал?

Должно быть, немой вопрос в моих глазах был столь явным, что переспрашивать не пришлось. Однако мужчина — лет сорока пяти, но вполне моложавый, с короткой стрижкой, не стал ничего объяснять, а молча указал на висевший на стене стандартный лист объявления, написанного от руки красным фломастером,

«Уважаемые абитуриенты! Срок подачи материалов для участия в творческом конкурсе при поступлении на отделение журналистики завершается…»