Журналист: Назад в СССР (СИ) - "товарищ Морозов"

Журналист: Назад в СССР

Глава 1

На пороге тьмы

Одиночество — вещь заразительная.

Стоит только однажды предаться ему, и пиши пропало: все твои благие планы и установки на жизнь рушатся прахом. Тотчас найдётся немереное число причин и отговорок, чтобы и сегодня не покидать своей квартиры и отсидеться в лучшем случае у компьютера, а в худшем — перед телевизором, который моя суровая и упертая бабка, ярая коммунистка и сталинистка, всю жизнь именовала не иначе как «фонарь для идиотов». Мол, стоит ему зажечься, как идиоты всех мастей немедленно сбегаются к нему, как бабочки, жуки и прочая насекомая живность стремятся на свет во тьме кромешной ночи.

А если вы — пенсионер, который ещё не привык к эйфории безделья и возможности валяться в постели хоть сутки напролёт, пусть и за нищенскую пенсию, то у него тотчас найдутся ещё и умные слова-объяснялки вашей лени, такие, например, как самодостаточность. А ведь когда-то в юности, которую я все ещё прекрасно помню, я не мог и дня провести, чтобы не выбраться куда-нибудь в город, к девчонке, приятелям или, на худой конец, просто ностальгически попинать мяч с местной дикорастущей детворой на дворовой площадке.

- Заставлять себя надо! — назидательно молвил я собственной персоне этим вечером, чувствуя себя, по меньшей мере, королем Людовиком, отечески журящим своих поданных-крестьян, сетующих, что не в состоянии поесть даже элементарного хлеба.

- А своё тело надо насиловать! — добавил я давнюю присказку нашего армейского старшины, одновременно натягивая летние джинсы из ткани-«облегчёнки» и силясь попасть носками в зашнурованные кроссовки.

В данном случае насилие над собой заключалось в походе до ближайшего магазинчика за бутылочкой минералки, а в идеале — холодного пива, потому что жестяные банки я терпеть не могу, а потягивать холодное пенистое — это все-таки традиция, а я — рьяный сторонник традиций. И всё это называлось «прогулять себя», благо собаки у меня нет, а пеший моцион, согласно философии моей соседки по лестничной клетке тёти Розы, является наилучшим массажем абсолютно всех внутренних органов.

Для человека, который получает маленькую пенсию, позволяющую лишь как-то сводить концы с концами, а каждое утро которого начинается с приема семи таблеток, которые ему нужно принимать еще «неопределённое время», а, значит — всю оставшуюся жизнь, пешая ходьба была и остаётся лучшим лекарством.

Поэтому мой прогулочный маршрут включает в себя помимо магазина маленький скверик, разбитый неподалёку, и небольшую городскую площадь, окружённую летним цветником длинных клумб с розарием, и широким каменным постаментом памятника павшим в войнах минувшего, XX века — Вечного огня. С детства помню, что возле этого огня стояли в почетном карауле пионеры, непременно мальчик и девочка, в белоснежных рубашках с тщательно отглаженными красными галстуками. Их по разнарядке назначали в школах нашего города и, по слухам, брали не всех, а только отличников и всяких там активистов. В последние годы детские караулы куда-то запропали, особенно в вечерние часы, да и общий контроль властей над площадью заметно увял — видать, больше полагаются на видеокамеры. Но свято место, как известно, пусто не бывает. Еще с 80-х годов тут разъезжали на роликовых досках скейтеры, бороздя асфальтовое полотно площади вдоль и поперек. На смену им сразу пришли брейкеры и прочие стрит-дансеры, тусовавшиеся тут, покуда уличные танцы тоже не вышли из моды. К тому же милиция по распоряжению властей теперь все чаще разгоняла разношерстные сборища неформалов и уличных музыкантов, поэтому в скором времени каменная площадка у огня окончательно опустела. Лишь в государственные праздники сюда, к плещущему нервными алыми языками пламени, чиновники возлагали официальные букеты цветов и иногда — венки.

Об этом я рассеянно думал, направляя свои стопы к площади, норовя обогнуть ее и закруглить, наконец, традиционный вечерний прогулочный маршрут с чувством исполненного долга перед своим порядком запущенным пенсионерским организмом.

У меня уже давно вошло в привычку на ходу мысленно напевать всякие любимые песенки. Вот и теперь я медленно шагал в сгущавшейся тьме, мурлыча себе под нос любимую песню детства:

Словно сумеpек наплыла тень,

То ли ночь, то ли день.

Так сегодня и для нас с тобой

Гаснет свет дневной.

Этот сумрачный белёсый свет,

То ли есть, то ли нет,

И стоим с тобою pядом мы

На поpоге тьмы.

И еще я лениво размышлял на ходу о том, что свято место и впрямь пусто не бывает, и если река по каким-то причинам перестает течь, на ее месте очень скоро образуется гнилое и затхлое болото. Не случайно в последнее время по вечерам тут, на площади, нередко собирались всякие темные личности — местные алкаши, наркоши и прочие бездельники со всей округи. Поутру на площадь наведывались еще и бомжи, собирать пустые бутылки и скудные остатки закуси.

Вот и сейчас я заприметил несколько темных силуэтов, отчетливо выделявшихся в вечерней полутьме на фоне священного огня. Приключений на свою пятую точку я в нынешнем моем пенсионерском существовании никогда особо не ищу, и потому круто заложил вираж, намереваясь обойти постамент с огнем подальше. И черт меня дёрнул обернуться!

В эту злосчастную минуту я отчётливо увидел, как один из алкашей поднялся с постамента и, подковыляв шатающейся, нестройной походкой к огню, неспешно прикурил от него. А затем — или мне это только почудилось в неровном свете огня? — небрежно сплюнул прямо в бьющееся пламя.

Никто из нас не знает наверняка, как он поведёт себя в критические минуты своей жизни. Заслонит ли собой любимую женщину от хулиганов, шагнёт ли смело в горящий дом, где остались плачущие дети, первым поднимется в атаку, или даже по-простому, в лёгкую — однажды скажет, наконец, своему начальнику, что тот хам и самодур, хлопнет дверью и уйдет из опостылевшего офиса навсегда. В одном я уверен: я сделаю что-то, не раздумывая, и никакой дьявол не заставит меня в эту минуту прикидывать, взвешивать и рассуждать. Просто рвану вперед, а там будь что будет.

Вот и сейчас: я резко развернулся и твердой, насколько это возможно, походкой направился прямиком к этим уродам.

В душе я, конечно, клял себя за дурацкую привычку ввязываться во все тяжкие, повинуясь глухому, но все еще явственно звучащему в моей душе голосу совести. Жизнь преисполнена конформизма, а когда ты перевалил за рубеж шести десятков лет, тут тебе уже не до геройства. Времена юношеского гусарства и даже зрелого ковбойства для меня по идее уже давно должны были миновать, но раз за разом я с завидным постоянством наступаю на одни и те же грабли и влезаю в очередную историю, как правило, крайне невыгодную для меня.

Я знаю, тому причиной — моя профессия. Журналистика, будучи одной из древнейших профессий на земле, якобы занимает в истории человечества «почетное» второе по счету место после проституции. Интересно, почему второе? Потому что проституткам платят больше?

Так или иначе, у меня в крови, видимо, все еще вяло плещется этот вечный огонь профессионального интереса, любопытства, неравнодушия ко всему происходящему — называйте, как хотите. И хотя я знаю, что все они не сулят мне ничего хорошего, такие критические ситуации обойти я никак не могу. Особенно когда речь идет о святынях.

Мое явление алкаши восприняли с мрачным любопытством. Было их пятеро, но я уже закусил удила. Недолго думая, выдернул у куряги его чинарик и резко ткнул ему в морду, больше для острастки.

- Вот что, голуби, — рассудительно сказал я. — Тут вам не курилка, а памятник — не зажигалка. — У меня, между прочим, дед воевал, под Прохоровкой в танке горел. За таких как вы кровь проливал. И совсем не для того, чтобы вы тут прикуривали. От памяти народной…

Закончил, конечно, немного пафосно, но уж как есть. Буду я еще перед этими чмориками расшаркиваться.