Татьяна Апраксина - Изыде конь рыжь...
Разруха. Это разруха и только она. Много дыр, мало сил, и все из рук валится. Сланцев в Сланцах - до второго пришествия, в Ревеле завод есть, на газ перерабатывать. Целенький, потому что расконсервировать не успели. Марк знал - его отец как раз тот завод и консервировал, когда в Поволжье пошла нефть. Вот он, газ - и все свое. Но свести... да что там. Хоть бы торфоразработки подняли.
После того, как власти Петербурга отказались признать московских "бунтовщиков", колесница, управляемая Разрухой Вавилонской, понеслась по улицам и проспектам. Марк только по обрывочной брани Владимира Антоновича представлял, до какой степени в Таврическом не видят, как жить дальше, где брать горючее и продовольствие, запчасти и лекарства, как содержать тех, кто ничего не умеет, и сохранить уцелевшие рабочие руки. Город потихоньку выедал сам себя, последний подкожный жир, тратил стратегические военные запасы.
"Подсечная урбанистика", говорил Владимир Антонович и, кажется, имел в виду не только людей, вселяющихся в пустые здания, переводящих мебель, полы и перекрытия на топливо и оставляющих за собой пустую коробку...
Марк не гнал мрачные мысли - вот так задумаешься о чем-то нехорошем, и не заметишь, как дошел.
***В доме, где живут трое холостых мужчин и две незамужние женщины, должен был бы царить веселый разврат, но разврата не было никакого. Лелька, вдова благодаря желтухе, бессловесная прозрачная Марго, несостоявшаяся невестка, не дождавшаяся жениха с фронта, угодивший в карантинный лагерь под городом Саша и прослуживший с первого дня эпидемии до последнего в городской санитарной дружине хромой Андрей - какое уж тут веселье...
У Анны едва хватало на них жизни, воздуха, тепла. Ее отрадой был Марик, круглоглазый и круглоухий, невесть зачем в нее влюбленный, шалопаистый и столь же платоничный, сколь и невежественный: пытался именовать себя Тристаном, был с хохотом наказан томиком Бедье и обещанием пожаловаться Владимиру Антоновичу.
Владимир, правда, тихо путал Тристана с Ланселотом, а Зигфрида с Парцифалем, поэтому шутку оценить не смог бы, но служил непререкаемым авторитетом. Марик успел закончить его курс в прошлом году, перед "временным роспуском" университета, и с тех пор профессора ревностно, ревниво, нахально и стеснительно обожал.
Нынче опоздал к обеду и попался в коридоре, замерзший, на воротнике иней, в руках куль старых одеял, перетянутых веревками.
- Шмидтов, что это у вас?!
- Гитара, Владимир Антонович! - Марик покрепче обнял сокровище.
- На растопку?
- Найдете нам патефон, такой, с ручкой, и пластинки к нему - отдам, ей-Богу!
- Найду ведь.
- В тот же день, Владимир Антонович! Вот вам крест! - пытался перекреститься кулем с торчащим из него грифом Марик. Заехал себе колками по носу - добезобразничался.
- Шмидтов Марк Карлович, из дворян, вероисповедания лютеранского, 1992 года рождения, Петроград, студент Императорского Петроградского университета, факультет математико-механический... пойдемте-ка со мной, - поманил Владимир пальцем. - Есть мужской разговор.
***Библиотека очень подходила для серьезных разговоров: кожаные, бумажные и матерчатые переплеты по стенам, угловатые стеллажи, многослойные, несколько лет назад - для тепла - повешенные шторы. Книгами в этом доме еще не топили и наверное не будут, а вот большой дубовый, кажется, стол уже выпал где-то пеплом - невозможно работать зимой в библиотеке, холодно. И осенью тоже невозможно.
Только началась беседа со странного.
- Марк, скажите пожалуйста, - голос у профессора Рыжего был обычным, слегка сварливым, только прорезалось в нем что-то совсем нехорошее, - это что у нас за модернистские красоты над входом в дом?
- Владимир Антонович, простите...
- Марк, вы не пробовали ходить по улицам, подняв голову? Вы бы тогда заметили, что сосульки у нас над дверью заканчиваются сантиметрах в пятидесяти над головами входящих. А если бы вас чему-то учили в гимназии, вы могли бы рассчитать их вес, прочность, вероятность надлома и силу удара после него. Если это ловушка для воров, то она странно неизбирательна.
Сосульки они с Андреем честно пытались сбить снизу при помощи старой лыжи в день переселения. Ледяные сталактиты (или сталагмиты?) держались непреклонно, тут нужно было подбираться с крыши, а как? Дамы распищались - шеи поломаете. А теперь вот, пожалуйста. Сказать Владимиру Антоновичу "мы пытались, у нас не вышло" - лучше сразу застрелиться, он меньше ворчать будет про похороны, чем браниться за "не получилось". Только...
- Застрелиться не из чего.
- У вас и с утюгами сложности, вы хотите сказать? Если все так плохо, может быть, вам и правда стоит пойти и застрелиться. Я вам дам из чего и даже объясню как. А если нет, то вспоминайте, сколько вам лет. И что вы - мужчина.
Марку как всегда хотелось возразить, что он давно мужчина - с тех пор, как отец пропал без вести по дороге с работы, и мать с сестрами остались на нем, и он еще как-то учился, так, что доктор Рыжий был доволен, и подрабатывал в городской управе, и помогал Павловским, и, и... Как всегда не смог: рядом с Владимиром Антоновичем, который везде успевал и все умел, он был и правда - ребенок и нахлебник. Лет ему было девятнадцать, от чего было стыдно.
- Я почищу крышу.
- Вы возьмете Андрея, позаботитесь о страховке и почистите крышу. Страховка обязательна, для самоубийства, как я уже сказал, есть более простые способы. Потом вы обойдете дом - и составите список того, что нужно сделать. Подумайте, посоветуйтесь, вычеркните ненужное. Распределите по важности. И займитесь. Не обязательно сами. Если это требует больших вложений или усилий, скажете мне. Все остальное - делайте. Изучите район - хотя бы вокруг дома. Где опасно, где не очень, кто где живет, куда привозят хлеб, не появились ли в округе подозрительные люди.
- Зачем, Владимир Антонович? - В округе было сравнительно тихо, днем не стреляли, ночевали все дома. Андрей унес со службы револьвер и патроны; к тому же Марк очень хорошо знал, что в дом доктора Рыжего ни один городской бандит не сунется иначе как с приношениями.
Профессор закрыл глаза, помотал головой, упер вертикально ладонь в стену стеллажа. Потом спросил:
- Марк, вы вообще представляете себе, что творится в городе? Вы знаете, что повального всегородского голода пока нет только благодаря желтухе и тифу, но эта благодать уже подходит к концу? Вы знаете, что в Парголово заседает специальная комиссия по людоедству? Постоянная комиссия, Марк.
Он знал - а кто не знал? - но все эти рассказы и россказни сливались в единую картину, которую он называл Разрухой Вавилонской: разбой и людоедство, похищение пришлыми женщин в рабство и продажа детей якобы для работы на земле, облавы на торговцев мясом, которых жандармерия вешала на месте, рассказы о трактире, где подавали задешево сладкий наваристый бульон, и трактир этот в рассказах кочевал по всему городу, а, может, просто был не один. Сам Владимир Антонович еще недавно наорал на Лельку за пересказ подобных сплетен, заклеймил их "чушью и дичью" и запретил "таскать в дом панический словесный мусор".
- Что-то случилось?
- Ничего не случилось. У нас уже шесть лет совершенно ничего не случается, вы не обратили внимание? Почему вы позволяете себе роскошь считать, что камень, который под собственной тяжестью ползет вниз по наклонной плоскости, остановится именно на этом микроскопическом бугорке? Я не говорю о катастрофах, тут вы ничем помешать не можете - разве что следить за погодой и постараться вовремя сбежать. Я говорю о вещах вполне бытовых - в городе все меньше еды, все меньше тепла и почти нет лекарств. И у этого есть прямые практические и уголовно-практические последствия. В частности, любой из нас может умереть. В любой момент и по самой дурацкой причине. А вы уже не можете позволить себе, чтобы вас зарезали на подходе к дому, потому что у вас в авоськах хлеб на всю компанию. Или потому, что вы - несколько пудов мяса, костей и требухи, вполне годящейся в пищу.
Марку настойчиво казалось, что Владимир Антонович имеет в виду отнюдь не его, просто не говорит прямо, чтобы не накликать беду.
- Вчера на Крестовском острове в дом к семейству из пяти человек - две женщины, инвалид, двое детей восьми и одиннадцати лет, вломилась банда с Выборгской стороны. Эти пока еще человечину не едят... к сожалению. - Юноша недоуменно моргнул, и профессор с неприятной усмешкой пояснил: - Скотину просто режут, а не забавляются с ней. Начали гости с того, что изнасиловали всех... думаю, кроме инвалида, впрочем, не уверен, продолжили расспросами, где те хранят ценности. Подручными средствами - печь и кочерга, гвозди, ножовка. Закончили... вам интересно, чем они закончили, Шмидтов? Что же вы такое лицо мне строите, это полицейская сводка. Одно из примерно сорока однотипных происшествий... То, что этих происшествий за день было сорок, а не двести - заслуга жандармерии, полиции, мороза, снежных заносов и отсутствия транспорта. Банда заводит себе несколько нор в относительно заселенном районе и начинает его понемногу выедать. Коммуникаций никаких, на помощь звать некого, а если наутро в хлебную очередь никто не пришел - кому какое дело? Вот свидетелей при этом оставлять нежелательно. Они и не оставляют.
