Татьяна Апраксина - Изыде конь рыжь...
- Дорого. Цены поднялись с 32 года нашей эры. - Вынул руку из кармана, встряхнул в воздухе сложенный вчетверо лист бумаги за уголок, развернул, протянул. - Вот. Кстати, это позволит вам быть уверенным в моей... временной лояльности.
***- Знаете, Александр Демидович, что мне все это напоминает? - говорит господин директор, грустно глядя на экран. Это была хорошая идея, большой экран с проектором, потому что бумаги мало. Всего мало. Электричество, впрочем, пока есть. Электричество, тепло и люди.
- Что? - Проще спросить, чем вычислять очередную ассоциацию.
- Модернизацию начала прошлого века. Бессмертные пятилетние планы... Наше доказательство теперь занимает не девятьсот, а всего пятьсот страниц. Мы сократили число приводимых конфигураций с 1400 до 633. Это выдающийся прогресс. А, между прочим, в БеллЛэбз и вычислительные машины помощнее наших, и люди к ним приставлены не худшие. Обойдут нас американцы, и вымрем мы, как динозавры, каковыми и являемся.
Жалобы пленного турка. И в который раз...
Вот сейчас американцы беженцев расселят и побегут нас обгонять.
- Я вам говорил, что нужно публиковать.
- А я вам говорил, Александр Демидович, что девятьсот страниц машинного бреда я публиковать не буду. Вы - как хотите, а я не буду. Интерес лаборатории я блюду, в Стокгольм я результаты отослал, приоритет какой-никакой - за нами. Но Илья Андреевич, - на имени Павловского даже зубы оскалил, - вряд ли бы порадовался, узнав, что все, что мы сумели сделать после его смерти - это улучшить алгоритм.
В других обстоятельствах это было бы даже смешно.
Проблему четырех красок решали два с лишним века. А решила вычислительная лаборатория при тогда уже почти отсутствовавшей кафедре вычислительной математики Петроградского университета, присвоившей руины кафедры статистического моделирования, которой ранее заведовал Штолле. Решила полгода назад. И пакет в Стокгольм ушел за именами Павловского, Штолле и Рыжего et al... Штолле протестовал. Павловский уже не мог. А теперь господин директор на стену лезет, потому что решение, видите ли, некрасивое, потому что три четверти работы сделали вычислительные машины и потому что человеку - даже математику - отследить его начисто не под силу. И еще потому, что за следующие полгода они, уже имея решение, ничего принципиально нового не сделали. Все стало чище и проще, но отсутствие прорыва - это явное доказательство застоя в лаборатории и некомпетентности руководства, не так ли?
Не будем говорить о том, что состав лаборатории сменился на две трети из-за войны и желтухи. Не будем говорить о том, что лаборатория три четверти своего времени решает прикладные проблемы для всех подряд - и придумывает новые способы для решения прикладных проблем, исправно публикуя оные, причем имя Штолле идет первым, потому что объединенными кафедрами заведует теперь он, а субординация - это святое. Не будем говорить о том, что господин директор три четверти своего времени занимается организацией заказов, меновой торговлей, черт знает, признаться, чем занимается, и на вопрос "Когда вы работаете?" недоуменно отвечает: "Я же пешком хожу, тогда и думаю".
Не будем. А лучше скажем:
- Вы все-таки найдите время и запишите мне свои соображения по снаркам. У меня самого есть кое-какие прикидки, да и вашей интуиции я склонен верить. Вдруг зацепим что-то с этой стороны. Со слуха оно звучит неплохо...
- Но со слуха многое звучит неплохо, - согласился Рыжий. Кивнул. - Завтра-послезавтра обязательно сделаю. А потом сядем и обсудим. Если что-то нащупаем, остальных позовем.
Встал. Запрокинул голову.
- Ложь, беспардонная ложь и логистика.
Только логистика - это уже не ложь, а чудо. Цифры становятся хлебом.
- Скажите, все хотел спросить - зачем военным такие средства связи?
Директор пожал плечами.
- Во-первых, разбойников ловить. Те из них, кто посерьезней, на связи и транспорте не экономят, вот и армии приходится. А во-вторых, они путч готовят.
Ну что ж, неудивительно. Ожидаемо. Нашелся, значит, кто-то честолюбивый. Или просто разумный. Хорошо, если так. Хорошо, что нет атомического оружия. В СШСА было, путчисты ударили по Мехико, теперь большей части страны не до науки, даже до прикладной.
- Мы будем им помогать?
- Мы? - смеется. - Мы будем помогать всем. - И сразу, без перехода, оглоушил очередной порцией виршей: - Белый кружевной дым над Василеостровкой, серый кружевной лед на глазах и в сетке морщин, а война и чума - это просто мотивировка, чтобы не просыпаться в Петербурге без веских на то причин...
***"Война не доспала семь лет до юбилея..." - вывел и задумался, не слитно ли пишется "недоспала", и верна ли цифра: хоть и студент математико-механического факультета, Марк плохо считал в быту. Растер между ладонями пластиковый стержень ручки, подул в полый конец. Зачеркнул "семь". Выходило, что одиннадцать - если считать, что та закончилась в 1916-м. Но размер...
"Пушкин тоже всегда очень много исправлял", - совершенно серьезно говорила Марго и перебирала прозрачными пальцами рыхлые желтоватые листки, где авторучки оставляли углубления и даже дыры. Владимир Антонович начинал всякий раз с констатации "Шмидтов, как поэт вы бездарны! Пойдите решите задачу!" - а потом разбирал образы и рифмы так сурово, что от досады начинало колоть под ребрами.
Это было плохо, что под ребрами, справа. В Петербурге Марк оказался едва ли не первым, кто переболел "желтухой", его и лечили-то еще от болезни Боткина. Прошло четыре с лишним года - самый срок для начала поздних осложнений, цирроза. Когда Марк оставался один, за спиной тикали неслышимые остальным часы. Он не знал, чего больше боится: умереть или умирать долго, в тягость себе и другим. Марк видел, как это происходит.
"Война недоспала одиннадцати лет...". Если бы, если бы тогда, век назад, не началась эпидемия испанки! Если бы только волнения в Петербурге не закончились всего лишь отречением уже успевшего заболеть Николая II и принятием новой Конституции! Если бы прошловековые социалисты пошли до конца, упразднив монархию и установив народовластие, вот как в Германии...
Марк, для всех, кроме Владимира Антоновича Марик, младший в компании, младший в гостиной профессора Павловского, не знал толком, что там за "если бы". Просто - все было бы лучше. Не было бы образовательных и сословных рогаток. Промышленные рывки тридцатых и семидесятых не остались бы одинокими пиками, славными страницами истории... Тысячи мелких проблем не превратились бы в снежный ком. Глупый коронованный фанфарон не влез бы в войну, не было бы эпидемии, развала и под конец всего - переворота. Эшелонов с беженцами, карантинных лагерей, погромов, бомбежек, голода, тифа, мертвых домов, слепых окон. Марк не отправил бы еще весной по министерским спискам - доктор Рыжий устроил - мать и сестер на Урал, в эвакуацию, с тех пор не получив ни единой весточки. Не был бы должен кругом и за все, и не считал бы своей обязанностью быть пажом и шутом, Панургом и Труффальдино при Ане, и может быть, осмелился бы даже ревновать.
Листок отправился под резинку блокнота, в компанию к трем десяткам других, на радость Марго - ей нравилось, что Марк записывает и правит до упора пришедшие в голову строчки; еще и ее, и Анну забавляла игра на гитаре, и вот гитару-то нужно было притащить со старой квартиры обязательно, не ожидая, пока потеплеет.
На улице стоял сухой безветренный мороз, редкое везение. Обычно влажность пробирала насквозь, пропитывала белье, леденила руки. Марк здесь родился, и все гимназические годы с ноября по апрель у него болели уши и горло. Он поплотней закутался в платок, выдохнул, отталкивая от губ колючую шерсть. В последнюю пару зим грубые старушечьи платки уже никого не смешили, а помогали добежать от дома до дома.
Улица была пустой и привычно неубранной. Пышные сугробы доходили до окон первого этажа - местами и выше, там, где под снегом прятались брошенные еще в Ту Зиму частные автомобили. До прошлого года в снегу пролегали две колеи, следы от колес, в этом - три-четыре параллельных кривоватых пешеходных тропинки, исчерканных полозьями санок. Все три квартала пути Марку вспоминались привязчивые как припев слова "белое безмолвие". Иссиня-белый снег то тут, то там проели плеши ярко-черной золы. По стенам домов легко было догадаться, где еще живут: стены обитаемых комнат серели влажными пятнами на фоне заиндевевших брошенных.
Марк покосился на пепелище, присыпанное снегом. Даже в разгар эпидемии по трубам шла горячая вода, и даже в Ту Зиму, которая пресекла разгул заразы, но и сожрала половину отопительных станций, городские власти снабжали жителей углем и дровами. Нынешней осенью по-прежнему выдавали вместе с хлебными и отопительные талоны - не было только самого топлива. Пункт выдачи в конце концов разломали, может быть, на гробы, а что не унесли - сожгли.
