Александр Владимиров - Волонтер: Неблагодарная работа
Князь Ельчанинов поднялся на крыльцо, и еще раз посмотрел на пленных. Он так и не смог для себя решить, повезло ему или нет, что государь назначил его конвойным. Что было-бы хуже, быть здесь в Москве или там под Нарвой. Уезжая, князь осознавал, что, скорее всего осада города проиграна. Из слухов, ходивших в лагере, ему было известно, что Карлус со своей тридцати двух, а не то сорока двух (все говорили по разному) армией, вот-вот должен был подойти к крепости, и зажать русских в клещи. Ельчанинов чувствовал, что при первом столкновении лоб в лоб, стрельцы и иррегулярная конница дрогнут, а весь удар придется принимать на себя Преображенцам и Семеновцам, которые только и научились под музыку маршировать, да со шпагами штурмовать крепости. Он слышал от князя Трубецкого, что солдаты не доверяют командирам немцам. Особенно герцогу де Круа, что был надменен и хвастлив.
Князь взглянул на немцев и улыбнулся. Из всех их только Ларсон представлял собой отличного человека. Незаносчивый. Гордость в нем, конечно, есть, но умеренная. Не даром государь на счет него отдельное письмо для Федора Юрьевича отписал. Он толкнул дверь и вошел.
В сенях князь Ельчанинов наткнулся на старого своего приятеля — полковника Квятковского. Вояки бравого, а собутыльника отменного. Князь даже сначала не признал его в новеньком немецком кафтане, к тому же тот сбрил бороду.
— Какими судьбами? — поинтересовался полковник, обнимая друга.
— Да вот из-под Нарвы, — ответил Ельчанинов, — пленных в Москву шведов привез.
— Ну, и как там?
— Что как. Когда уезжал, дела шли не шатко не валко. А сейчас только бог один и ведает. К тому же, за день до отъезда Ян Гуммерт к шведам переметнулся.
— Изменник?
— Увы. Но я спешу. Мне бы князю-кесарю пленных передать, да на постой к какой-нибудь молодке определиться.
— Тогда вечером приходи в наш старый трактир. Там и погуторим. А Ромодановского ты в царских палатах найдешь. Только ты бы сгоряча, не совался туда, князь-кесарь сегодня лютует.
— Спасибо друг.
Князь Ельчанинов, еще раз обнял приятеля и прошагал в сторону царских палат. У дверей сдернул стрелецкую шапку с головы и приоткрыл дверь. Князя-кесаря он застал за беседой с боярами. Ельчанинов прокряхтел, стараясь привлечь его внимание. И это у него получилось. Ромодановский перестал кричать на бояр, и повелел им оставить его, когда же дверь за последним из них закрылась, спросил:
— Из-под Нарвы? Ельчанинов кивнул, и достал из дорожной суммы письмо.
— Ну, что там? — проговорил Федор Юрьевич.
— Тяжело, — вздохнул князь. Ромодановский развернул письмо пробежался по тексту и сказал:
— Пленных шведов привез. Так. Значит, совсем там Петруше плохо приходится. Гуммерт предал. Говорил я ему, не разумному, бери русских воевод. Так нет, все немцев привлекает. Что мне теперь со шведами делать. Не в казематы же их сажать. Задачу ты задал мне царь-батюшка, ох задачу. Федор Юрьевич замолчал. Дочитал письмо и спросил:
— А что это за гусь такой Андрес Ларсон?
— Золотарь его величества. — Сказал князь и улыбнулся.
— Карлуса? — уточнил князь-кесарь.
— Да нет Петра.
— Ну, что ж всех шведов, окормя Ларсона, отправь на Кокуй. Ельчанинов хотел, было уже идти, но Ромодановский его остановил:
— Не спеши.
Князь-кесарь подошел к столу. Склонился над листком бумаги. Что-то быстро написал, свернул и протянул конвойному офицеру.
— Отдашь это племяннику Лефорта. А он уж сам решит, как с пленными поступить. А сейчас ступай. Уже у дверей, он вновь остановил князя.
— Пришли сюда этого золотаря, — молвил Федор Юрьевич. — Эко Петруша учудил, — хихикнул он, когда дверь за стрельцом закрылась.
II
Не знаю, что ощущает человек оказавшийся в царских палатах, где по краям стен стоит вереница лавок, а в самом дальнем конце зала от низких дверей, в которые и войти можно только нагнувшись, стоял резной деревянный позолоченный трон. Но чувства, овладевшие Андресом Ларсоном, были ему немного знакомы. Казалось, что он очутился в кабинете начальника, когда от того ожидаешь всего что угодно. Князь-кесарь тучный человек среднего роста в венгерском кафтане, оглядел его с ног до головы и проговорил:
— Хорош. Ох, хорош. Потом встал с трона и подошел поближе.
— И чего это государь решил тебя в золотари назначить. Не надо не говори, сам понимаю. Я не Петр Алексеевич, о тебе ни чего не знаю, так что прежде чем допустить тебя к твоей службе во дворце, хотел бы узнать о тебе побольше. Так что не стесняйся и рассказывай все. Нет у меня желания в нашей беседе прибегать к помощи заплечных дел мастеров. А они люди такие, что и мертвого смогут разговорить. После этих слов сел на трон.
— Ну, начинай.
«Вот она судьба, — подумал Ларсон, не сводя глаз с Федора Юрьевича, — придется вновь рассказывать ту же самую историю, что я поведал Петру Великому. Как шпион вынужден врать и сочинять. Ладно, тот, это делает, чтобы ввести в заблуждение, но я то должен делать это, чтобы выжить. Скажи я им правду, что попал сюда из прошлого, и клещей ката[11] мне не избежать. И мне тогда, но уже под пытками придется врать».
Андрес вздохнул и поведал ту же самую историю, что рассказал государю. Упомянул и про свой бизнес. Когда он это сделал, Ромодановский, как и тогда в рыбацком домике Петр, попросил объяснить, что это за мастерство такое, а когда теми же словами Ларсон объяснил, засмеялся. Казалось, что вот-вот тот лопнет со смеха.
— А я гадаю, с чего он тебе должность такую предложил. — Когда смех прошел, уточнил, — а в лагерь то Петруши, как попал?
До встречи Андреса с солдатами Шереметева, ему вновь пришлось сочинять. Хотя честно выдумки там было не так уж и много. Он только «Мерседес» на карету заменил, добавил пару слуг, приплел болото, в которое его завез кучер. Ну и добавил, что ехал по делам в Нарву. На вопрос, знал ли он, что крепость была уже второй месяц в осаде, Ларсон прикинулся дурачком, сославшись на то, что попытался бы незаметно проскочить. Потом описал, как его взяли солдаты.
— М-да, — молвил Федор Юрьевич, когда тот закончил свой рассказ, — сказки ты складываешь складно. Да вот только я тебе не верю. Петр поверил, так молод он и зелен, а я вот не верю. Но раз государь направил тебя сюда, службу золотаря справлять, так и быть обойдемся без заплечных дел мастера. Сделаем вид, что и я поверил. Да вот только учти, мои люди за тобой следить будут. Ромодановский посмотрел на дьяка, сидевшего в углу и поинтересовался:
— Все записал?
— Да ваше сиятельство.
— Вот и хорошо, а теперь отведи нашего золотаря в его покои. Прошлый то перед самым отъездом Петра Алексеевича почил, а тот мальчонка, что сейчас не справляется. Будем, надеется, что этот справится, если конечно не лжет. Уж больно он на золотаря не похож. Холенный больно, может и в правду шпион. Да только, что у нас шпионить то, армия сейчас под Нарвой, флот… — тут князь-кесарь плюнул на пол, — какой к черту флот, так два корабля, да и те под Азовом. А те, что на озере стоят, больше на рыбацкие лодки похожи, — тут Ромодановский посмотрел на Ларсона и улыбнулся, — какие тут секреты.
Эстонец в сопровождении дьяка вышли. Когда шли по коридору, и он разглядывал секретаря, который был одет в потрепанный коричневый кафтан, коричневые брюки и черные сапоги. За правым ухом гусиное перо, на голове непонятный головной убор. Всю дорогу до домика, а им пришлось покинуть дворец, обойти его кругом, он молчал. Ларсон сделал несколько попыток его разговорить, но у него ничего не вышло.
Остановились они у небольшого одноэтажного домика. Дьяк толкнул дверь. Вошли в помещение. Опять пришлось нагнуться, ведь дверь была намного ниже. Прошли небольшие сени и вошли в комнату. В дальнем углу русская печь, с которой торчат чьи-то голые ноги. На полу, у самой печки под лавкой сапоги, валенки. В воздухе неприятный запах.
Дьяк подошел к печке, достал из-за уха перо и стал щекотать им ногу. Кто-то там, на верху заворочался, затем заругался. Сначала исчезла за занавеской одна нога, потом другая. В место них показалась голова, принадлежащая молодому парню лет семнадцати.
— Спишь? — проворчал дьяк, — от работы прячешься.
— Да, что вы Акинфий Акинфич, — проговорил тот, — всю ночь умаялся вот и прилег отдохнуть.
— Прилег, — вновь проворчал писарь, — а на улице полдень. А ну слезай, ирод проклятый. Я вон это золотаря нового привел.
— Золотаря! — воскликнул парнишка, посмотрел на эстонца и спросил, — этот шо ли?
— Этот, этот. Швед.
— Эстляндец, — поправил его Ларсон, но дьяк махнул рукой, — мне хоть хранцуз, все равно немец. Вот, — тут он вновь обратился к мальчонке, — покажешь ему все. А я пойду.
Дьяк вышел в сени, и тут же парнишка соскочил с печи, и кинулся за ним следом.
