Аннелиз - Гиллхэм Дэвид

— Я буду носить его каждый вечер. Помню, как Марго расчесывала мои волосы, накрыв им мои плечи, — говорит Анна. — Мы могли ссориться целый день, но момент расчесывания волос перекрывал всё. Он сближал нас, и в тот момент я не могла чувствовать ничего, кроме любви. Больше, чем любви. Нас сближало что-то волшебное, возможное только между сестрами.

Она смотрит за спину Беп, где должна была находиться Марго, но никого не видит.

— Анна, — говорит Беп, но та прерывает ее неожиданными для самой себя словами.

— Я убила ее, — объявляет она, и легкий озноб пробегает по ее телу. Беп смотрит на нее в замешательстве.

— Ты… ты что?..

— Я убила ее, Беп. Убила. Я убила свою сестру в Берген-Бельзене.

Беп открывает рот.

— Я не… — начинает она, но затем качает головой, словно стряхивая слова подруги. — Анна… — шепчет она.

— Во мне говорит не вина, — говорит Анна. — То есть вину в том, что я выжила, а она умерла, я ощущаю. Это ведь тоже своего рода преступление. Но мое преступление в другом. — Слезы уже стекают по подбородку, но она их не стирает. — Мы были тогда… — продолжает Анна, давясь слезами. — Мы с Марго были тогда в первом блоке в Бельзене. Нас обеих привезли из Биркенау. Погода была ненастная. Лагерь утопал в грязи. Тиф, дизентерия, цинга. Мы обе были ужасно больны. И еще меня мучили эти… эти ужасные картины — крысы величиной с тарелки, бегающие по нашим телам. И еще слепые кошки с ямками вместо глаз, дрожащие и мяукающие в агонии, а когда я пыталась взять их в руки, они кусали мои пальцы до крови. Наверное, я была в лихорадке. И я была страшно истощена. Все, чего я хотела, — спать! Уснуть глубоким, глубоким сном и никогда не просыпаться. Но в бараке стоял шум. И Марго кашляла так громко. Мы лежали рядом на одном тюфяке на нарах. А в соломе жили вши. Вши были везде, в ушах и в подмышках. Повсюду. В каждой морщинке, каждой выемке тела. Зуд во всем теле не давал уснуть. Я готова была содрать с себя кожу. А Марго все кашляла и кашляла. Я помню, как кричала на нее: «Тише! Ты не можешь потише?» Но она все равно кашляла. Я только хотела спать, — продолжала она, и слезы струились из ее глаз. — Я только хотела спать.

Она снова видит все это. Пропитанные болезнью бараки. Тюфяк, на котором она лежала рядом с Марго. Она чувствует одуряющую вонь грязной завшивленной соломы. В ушах — кашель Марго. Она чувствует вспыхувшее безумное желание заткнуть ей горло. Оттолкнуть от себя. Она проглатывает что-то жесткое и тяжелое.

— И я оттолкнула ее, — признается она. — Она лежала ко мне спиной, и я оттолкнула. Я хотел только, чтобы она прекратила кашлять и я могла заснуть. Я не хотела ее толкать… толкать так сильно. — Она умолкает. Потом продолжает: — Так сильно, что она скатилась с нар. Но я толкнула ее. Наверное, толкнула. И этого падения было достаточно. Она была такой слабой. Мы обе были такие слабые. Сотрясение оказалось слишком сильным для нее. Она была мертва, — шепчет Анна. Ее сестра на земле. Ноги и руки раскинуты. Тело неподвижно. Глаза открыты, но не видят. Анна чувствует, как крик запечатал ей горло, но она слишком слаба, чтобы исторгнуть его, а те, что вокруг, стали сдирать с трупа все ценное. Мертвой не нужны носки. Мертвой ни к чему вязаный свитер.

Беп не сводит с Анны сочащихся болью глаз. И медленно говорит:

— Анна, Анна, выслушай меня, прошу!

Она вытирает глаза, и в тот же момент странное спокойствие меняет выражение ее лица.

— Ты слышишь? Ты слушаешь меня? То, что ты рассказала мне, — ты только думаешь, что это случилось на самом деле. Но это только кошмар, видение. Ты слышишь меня, Анна? Ты была так больна. Ты была в лихорадке. Это была — я уверена в этом — всего лишь галлюцинация.

Анна упирается в Беп тяжелым взглядом.

— Галлюцинация, — повторяет она.

— Ты была так молода, Анна, — говорит Беп. — Просто беззащитный ребенок. Поверь, ты не должна считать себя виновной в смерти сестры. Вина лежит на тех, кто совершил это преступление. Не на тебе, ты понимаешь это?

Анна качает головой и вытирает слезы.

— Я знаю то, что знаю.

— Нет, ты не знаешь, Анна, — настаивает Беп. — Ты не знаешь. Ты думаешь, что была достаточно сильна, лежа там в этом ужасном месте? Это не так! Если Марго скатилась с нар и умерла, то потому только, что вся сотрясалась от кашля. А не от какого-то жалкого толчка. Не из-за тебя.

Анна не находит слов. Все, что она может, это сдерживать слезы. Теперь уже Беп обнимает ее.

Прощая.

С любовью.

Как сестру.

35. Исправление мира

В квартире темно, если не считать желтоватых отсветов уличного освещения. Анна, не включая лампу, сразу проходит на кухню к столу у окна, выходящего на пожарную лестницу. На столе портативная пишущая машинка Мип, уже потрепанная старушка, с заправленным в нее листом тонкой лощеной бумаги.

На стене — старые фотографии.

Когда из печати вышел перевод ее дневника на иврит, она получила письмо из Тель-Авива. Там была фотография Ханнели с мужем и ребенком, сидящим на коленях у матери. Каждая из них считала другую погибшей, но вот это фото — свидетельство жизни. Рядом в маленькой рамочке фотография Мип — а рядом Анна в шапочке и платье выпускницы колледжа Барнарда. И тут же выцветшее цветное фото Пима, обнимающего за талию Дассу, — они сняты на фоне древней архитектуры Иерусалима. Пим улыбается и щурится от яркого солнца, глаза Дассы в тени.

А где же Марго? Вот она вместе с Анной на пляже в Зандворте. Они сняты более двадцати лет назад. И заключены в серебряную рамку. Заперты во времени.

Она открывает сумку и достает полушалок. Сердце бьется быстрее. Бледно-бежевая ткань украшена розами и маленькими фигурками. Анна подносит ее ближе к лицу: почувствует ли она запахи былого, сохранившиеся в ней, однако саше ее ранней юности давно выветрилось, остались только затхлые следы времени.

Она садится за стол и закуривает «кэмел». Рыжая кошка Мина трется о ее лодыжку и убегает.

— Как странно после всех этих лет узнать правду, — говорит Анна, глядя Марго в глаза. — Я-то думала, что испытаю чувство посильнее. Но нет, не испытала. — Она вот-вот засмеется. — Оказалось, все это не так уж важно. Получается, нас выдала Нелли. Ну и что? Даже если это верно, мертвых не вернуть.

Марго сидит с ней за столом, школьница с желтой звездой Давида, аккуратно пришитой на свитер. Опершись щекой на руку, она глядит на сестру из-за стекол очков и чуть улыбается. Анна тоже на нее смотрит. И только тут понимает, до чего Марго еще молода. Подросток, который не станет старше.

Ты не чувствуешь облегчения?

— Облегчения? — Анна задумывается. — Беп сделала свои признания. Я сделала свои. Но я сомневаюсь, что когда-нибудь почувствую то, что ты называешь облегчением.

Но Беп могла быть и права. В Бельзене был сущий ад. А мы обе были очень больны. Я упала с нар. Может быть, никакой твоей вины и нет.

Она пожала плечами. Кто знает? Кто знает наверняка?

— Иногда я чувствую себя такой одинокой, Марго. Такой отдаленной от остального мира. Словно меня и нет. Словно я всего только тень, — говорит она. — Как ты.

Она выдыхает дым и видит, как Марго растворяется в нем.

Резкий телефонный звонок, и она идет к стене, чтобы снять трубку. Она слышит старческий голос: «Er is er een jarig, hoera-hoera. Dat kun je wel zien dat is zij! — Старик радостно хрипит слова поздравительной песни. — Zij leve lang, hoera-hoera, zij leve la-ang hoera!» [20]