Богдан Сушинский - Восточный вал
Фон Тирбах четко уловил саркастические интонации в голосе Скорцени, но даже они не очень-то смутили барона.
— Если фюрер все же решит встретиться с таким диверсантом, то я готов уделить ему несколько минут своего времени.
— Кстати, он и в самом деле как-то поинтересовался князем Курбатовым и вами. Но Курбатов — русский, а вы — германец. И это возымело свое влияние на образ мыслей фюрера. Его больше заинтересовал русский казачий офицер, который всегда в диковинку. Несмотря на то, что вы русский германец.
— Я всегда чувствовал себя просто германцем, — несколько напыщенно объявил фон Тирбах. — И никогда — русским.
И вновь Скорцени отметил, сколь непринужденно держится барон, и что его манера говорить по-прежнему остается все такой же снисходительной и небрежной, ни к чему не обязывающей. За этим, несомненно, скрывался некий особый характер.
— Интересно: находясь в составе русской армии, вы, дьявол меня расстреляй, тоже решались на подобные заявления?
— Во всяком случае, никогда не скрывал своих убеждений. И хотелось бы, чтобы в Германии о моих чисто германских корнях и чисто германской душе знали все, вплоть до фюрера.
— Вплоть до фюрера, говорите?! — молвил Скорцени, явно не поощряя его стремлений.
— В своих прогерманских убеждениях я тверд, как никто иной, родившийся за пределами рейха.
— По правде говоря, Курбатов был о вас того же мнения, — согласился с его утверждением Скорцени.
— Курбатов — истинный русский офицер, еще той, царской закалки.
Скорцени так и не предложил барону кресло, и тот продолжал стоять посреди кабинета. В то время как сам обер-диверсант рейха внимательно рассматривал его, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги так, что из-под стола выглядывали носки уже дня три нечищеных (особой аккуратностью Скорцени никогда не отличался, что, очевидно, объяснялось его «венгерской наследственностью»[50]) сапог.
— Он утверждает, что еще там, в Манчжурии, вы проявляли черты нордического характера, и насаждали мнение о себе, как об истинном арийце. Хотя происхождение ваше по материнской линии, прямо скажем, не может служить образцом для определения чистокровности истинного арийца, дьявол меня расстреляй.
— В таком случае я желал бы, чтобы мне наконец-то показали хотя бы одного чистокровного арийца, — оскорбленно парировал барон. — Особенно когда речь идет о высших чинах рейха. С меня достаточно того, что я — потомок рыцарского рода фон Тирбахов, о древности которого свидетельствуют благородные развалины нашего родового замка «Шварцтирбах».
— Что-что? — приподнялся со своего места Скорцени. — Вы требуете показать вам хотя бы одного чистокровного арийца?!
— Хотя бы. Для начала. Причем уверен, что найти такового будет непросто.
— То есть вы утверждаете, что на самом деле в рейхе уже не осталось чистокровных арийцев? Что их попросту не существует в природе?
Тирбах вновь попытался что-то сказать в свое оправдание, однако Скорцени прервал его потуги таким громоподобным хохотом, который способен был приводить в тихий ужас даже людей, очень близко знавших его и пользовавшихся особым расположением.
От нервного срыва фон Тирбаха спасало только то, что он все еще не освоился в германской реальности. Да, он успел надеть мундир офицера СС, но все еще продолжал чувствовать себя в этой стране, в этой системе нравов, страхов, традиций и прочих атрибутов рейха, человеком случайным. В большинстве случаев он уподоблялся бродячему актеру, волею судеб оказавшемуся в толпе фанатичных паломников, осаждающих так и не понятые и совершенно невоспринятые им святыни.
— Вполне допускаю, что не существует, — все же не удержался барон, решив идти ва-банк. — Если уж ставится под сомнение чистота крови фон Тирбахов.
— Забавная мысль. Попытаюсь предложить фюреру отобрать для вас наиболее приемлемые экземпляры из числа его ближайшего окружения. Но пока он будет заниматься этим, — вмиг посуровело исполосованное шрамами лицо первого диверсанта рейха, — советую впредь подобными идеями походно-диверсионную голову свою не забивать. Дабы не потерять ее вместе с идеями.
— Вот этот язык мне вполне понятен, — спокойно признал его правоту фон Тирбах. — Прямо, откровенно, чисто по-германски.
— Тем более что в число этих избранных я тоже не попаду, — окончательно добил его Скорцени. — Родословной не вышел.
— Что было бы несправедливо.
— Однако перейдем к сути операции. Фюрер решил посетить один из самых секретных объектов рейха — подземный город СС, именуемый «Регенвурмлагерем», то есть «Лагерем дождевого червя», — счел Скорцени, что тема чистоты арийской расы окружения Гитлера исчерпана. — Вам понятно, что подобные поездки в любое время сопряжены с определенными опасностями?
— Так точно.
— Но особенно сейчас. После того, как на фюрера было совершено покушение.
— Было бы странно, если бы его не совершили, — не упустил случая выразить свое личное отношение к этому событию фон Тирбах.
— Своим белогвардейским вольномыслием, барон, вы доведете меня до инфаркта.
— Но ведь оказывается, что в ставку фюрера пропускали офицеров, в портфели которых не удосуживался заглянуть ни один ефрейтор из охраны «Вольфшанце»! Потрясающая безалаберность. Такое впечатление, будто охрану ставки формировали исключительно из русских.
— К счастью, не из них.
— Причем самое удивительное, что ни одного офицера охраны после покушения на фюрера не вздернули.
Скорцени удивленно уставился на барона и решительно передернул подбородком, словно сам только что освободился из петли.
— А ведь действительно, ни одного. Я почему-то об этом не задумывался.
— Как такое могло произойти? Если бы подобное покушение совершил один из офицеров советского генштаба, Сталин бы перевешал всю охрану Кремля или своей служебной дачи.
— Действительно, странно, — признал обер-диверсант рейха.
— Фюреру тоже стоит задуматься над этим.
— Но-но, барон, — насторожился Скорцени. — Только не вздумайте провоцировать его на новую волну репрессий.
— У нас будут другие темы для разговора, — самонадеянно произнес вольномыслящий русский германец.
«А ведь этот парень и в самом деле закончит свой земной путь в газовой камере!» — в своем, неподражаемом, духе восхитился его воинственностью Скорцени. Как бы там ни было, а чем ближе фон Тирбах подступал к воротам крематория, тем все больше нравился ему.
— Так вот, с нынешнего дня одним русским в этой охране станет больше, — спокойно продолжил он свои мысли вслух. Слова недоумения, которые только что произнес этот легионер, лично он, Скорцени, готов был высказать фюреру еще год назад. Странно, что не высказал.
— Из этого следует, что меня приблизят к фюреру?
— Прежде чем вздернуть.
— Заманчивая перспектива, господин Скорцени.
— Вы назначаетесь личным телохранителем вождя лишь на время его инспекционной и, подчеркиваю, совершенно секретной поездки в «СС-Франконию». При этом вы одновременно будете исполнять также роль офицера связи и адъютанта. Надеюсь, вы понимаете, что это налагает на вас особую ответственность?
— Еще бы! — воскликнул фон Тирбах, на время забыв об этикете. — Но неужели фюрер согласится на это?
— Уже согласился. И запомните: фюрер не боится новых людей, которые вызываются служить ему со всем возможным фанатизмом и службу эту почитают за великую честь.
— Странно. Новые люди, особенно в личной охране, всегда должны вызывать опасение: откуда появились, почему пришли к нему, каково их отношение к нацизму и какова их родословная? Причем особую бдительность следует проявлять сейчас, когда германская армия постепенно начала терять вкус побед.
— Терять вкус побед, — изобразил некое подобие улыбки Скорцени. — А ведь она и в самом деле стала катастрофически терять их.
— Достаточно взглянуть на карту боевых действий, чтобы убедиться в этом.
— Тем не менее подобных новичков, «людей со стороны», фюрер не опасается. Он видит в них таких же романтиков нацизма, каким в начале своего восхождения был сам, и большинство тех, кто с ним начинал.
— Он прав. Я знал многих членов «Русского фашистского союза», организации, существовавшей в Маньчжурии. Там действительно было много не только сторонников, но и истинных романтиков, и даже фанатиков арийского движения. Если бы их перебросить сюда, арийское движение Германии получило бы немало свежей крови, силы и энергии.
— Возможно-возможно, — задумчиво проговорил Скорцени. Появление в рейхе новой свежей славянской крови, в общем-то, его не воодушевляло. — Пока что фюрер опасается тех людей, которые давно служат ему, но, потеряв веру в идеи рейха, так же давно вынашивают планы о его свержении и даже убийстве.
