Богдан Сушинский - Восточный вал
— Я даже предвижу, что найдутся официальные лица, которые будут убеждены, что свастику следовало бы высекать арийцам, лучшим скульпторам Германии. Но, во-первых, лучшие либо бежали за рубеж, либо оказались на фронтах или же погибли в концлагерях. А во-вторых, не следует забывать, что величие империи всегда сотворялось руками рабов. Именно рабов, в этом вы, Отшельник, правы.
— Но затем руками этих же рабов, только уже восставших, они и разрушались
— Опасная мысль, — заметил Штубер. — Хотя и верная. Руками рабов и варваров эти империи создавались и руками же рабов и варваров разрушались. Вы мне все больше нравитесь, Отшельник. Вот почему я не стану спешить с экспериментом, в котором вам отведена та же роль, что и в библейских сказаниях Иисусу Христу.
— Каким еще экспериментом? — Отшельник давно заметил, что отношения его с этим эсэсовским офицером складываются как-то по-особому. Штубер был не менее жесток, чем многие его одетые в мундиры СС соплеменники. Тем не менее в его рассудительном спокойствии находилось место для того, чтобы сохранять некую видимость человечности и даже доверительности.
— По превращению вас в зомби.
— Меня? В зомби?!
— Вам объяснить, что это значит — зомби?
— Уже не нужно. Это — все те нелюди, которыми вы стали заполнять новые выработки, чтобы иметь там исполнительных полумертвецов?
— Понимаю, Отшельник, что такая перспектива вас не прельщает, — одной рукой Штубер сжимал рукоять лежащего у него в кармане брюк пистолета, другая легла на расстегнутую кобуру. — Но вы должны понять меня, зомби-скульптор. В основе — потрясающая идея: талантливейший из славянских скульпторов, превращенный в зомби, продолжает создавать статуи распятий. Ничего подобного мир искусства еще не знал. Однако возникает вопрос: повлияет ли сие превращение на его работоспособность и развитие таланта? Или же, наоборот, превратит в бездаря? Мои замыслы вам не интересны, Отшельник?
— Как уже только ни убивали меня на этой войне, — спокойно, устало ответил пленный. — Значит, придется умирать вот так, оставаясь в этом мире полусолдатом-полумертвецом.
— Понимаю, даже этим сообщением взволновать вас уже невозможно, — не сумел скрыть своего разочарования Штубер. — Однако же упрямством вашим разволновать меня тоже непросто.
— Прикажите предоставить мне резцы и прочий инструмент, — вновь принялся ощупывать абрис каменной заготовки Отшельник. — Руки мои уже «чуют» тело распятого, оно оживает под ними, — беседовал Отшельник теперь уже сам с собой.
— С гербом рейха мы, наверное, повременим, — постепенно начал поддаваться Штубер магии его «колдовства на камне». — Совершенствуйтесь пока что на распятии… мастер! — Это свое «мастер» Штубер произнес как-то по-особому возвышенно.
— В таком случае выдайте мне резцы и оставьте наедине с этим благородным камнем, — тонко уловил «возвышенность» его интонаций Орест Гордаш. — Вы ведь даже не представляете себе, какой твердый и в то же время податливый здесь камень. Почти такой же, как у нас в Украине, на Подолии. Сам Господь сотворил его для того, чтобы все скульпторы мира обучались высекать самые изысканные распятия, на какие только способна человеческая фантазия.
— И можете не сомневаться, каменных дел мастер, — доверительно поддержал его фон Штубер, — что в этом, в умении распинать, человечество поупражнялось вдоволь.
— Даже для того, чтобы распять всех святых, особого таланта не требуется, — молвил Отшельник, принимая из рук невесть откуда появившегося фельдфебеля Зебольда набор инструментов. — Талант требуется для того, чтобы увековечить сцены этих распятий для потомков.
29
Идея включить в свиту Имперской Тени лишь недавно дошедшего до Германии в составе группы «маньчжурских легионеров» русского немца фон Тирбаха пришла Скорцени буквально в последнюю минуту. Все решил неожиданный звонок из разведотдела штаба дивизии СС «Мертвая голова», к которой приписали молодого барона.
Напомнив Отто о сорвиголове, прошедшем вместе с русским казачьим полковником Курбатовым через всю Россию и половину Европы, начальник отдела тут же поинтересовался, не собирается ли он каким-то образом использовать этого опытного диверсанта.
Как только Скорцени понял, что речь идет о том самом германском белогвардейце, что уцелел во время похода князя Курбатова из Маньчжурии к столице рейха по тылам и русских, и германцев, он тотчас же затребовал его к себе.
— Кстати, почему он оказался в разведотделе дивизии СС? — поинтересовался Скорцени, когда штандартенфюрер Нейрих уже согласился на переподчинение фон Тирбаха.
— А мы посвятили его в СС, — объяснил начальник разведотдела штаба.
— Не поторопились?
— Как оказалось, он действительно происходит из древнего германского рода Тирбахов, и предок его был возведен в баронское достоинство еще во времена Генриха IV. Мало того, фюрер лично знаком с его родным дядей, владельцем поместья «Шварцтирбах», который подтвердил родословную казачьего барона; а предок Геринга в свое время служил в охране его замка.
— В общем-то, меня куда пристальнее интересует его диверсионная родословная… — камнедробильным басом прогрохотал Скорцени.
— В данном случае вы говорите устами первого диверсанта рейха, — вкрадчиво напомнил ему штандартенфюрер, с которым Скорцени был знаком еще по совместной службе в дивизии «Дас рейх». — Однако никогда не следует игнорировать породистость германца и связанную с ней гордыню.
— …Которые в настоящем диверсионном деле всегда отчаянно мешают.
— Мы, конечно, хоть сегодня можем послать его в «окопную разведку» за линию фронта, под пули советских снайперов. Но разумно ли столь бездумно использовать подобных проходимцев? Вот я и вспомнил о вас, первом диверсанте рейха.
— С этой минуты он поступает в распоряжение Управления диверсий Главного управления имперской безопасности, — не стал Скорцени испытывать нервы штандартенфюрера.
Не важно, как он станет использовать фон Тирбаха, главное, чтобы этого диверсанта не перехватил кто-либо другой, чтобы этот свирепый славяногерманец оказался под его, а не чьим-либо иным командованием.
И на следующее утро барон фон Тирбах уже стоял перед Скорцени.
В свое время Курбатов позволил себе оставаться точным и объективным, поэтому в досье, составленном на наследника владений в районе замка «Шварцтирбах», нашло свое отражение все то, чем барон-диверсант способен был потрясать, и что со временем могло отпугивать его людей, которым выпадет когда-либо оказаться в одной с ним группе.
Вот почему для Скорцени не оставались секретом ни отчаянная храбрость барона, ни его преданность «белому делу» и рейху. Точно так же, как не мог он не обратить внимания и на приступы ярости, время от времени посещавшие фон Тирбаха в минуты наивысшего напряжения. И тогда вдруг начинала проявляться совершенно непостижимая в источниках своих физическая сила, в порыве которой барон способен был буквально растерзать свою жертву, впадая при этом в полное безумие.
Кто-то иной сразу же посоветовал бы фон Тирбаху обратиться к хорошему психиатру, и еще неизвестно, какого рода диагноз появился бы после этого в медицинской карточке барона. Однако для обер-диверсанта рейха куда важнее было не подавлять агрессию барона, а правильно целенаправить ее.
Первое, что пришло в голову Скорцени после знакомства с досье, — использовать Тирбаха в одном из лагерей СС для военнопленных и врагов нации. Но потом решил, что пытаться эксплуатировать его диверсионный опыт на этом поприще совершенно бессмысленно. И вспомнил о группе Штубера «Рыцари рейха», в которую гауптштурмфюрер фон Тирбах вполне мог бы вписаться. По крайней мере, до тех пор, пока не подвернется что-либо более конкретное или пока не сформируется новая группа князя Курбатова.
Но пока что барону фон Тирбаху предстояло задание особой важности: войти в свиту и в личную охрану лжефюрера.
— Вам, конечно же, никогда не приходилось встречаться с фюрером? — ошарашил обер-диверсант фон Тирбаха, как только тот предстал перед ним.
— Не приходилось, господин штурмбанфюрер, — спокойно, с эдакой, достойной уважения, русской небрежностью, объявил наследный владелец замка «Шварцтирбах». — Аудиенции он меня так до сих пор и не удостоил.
— Но, по вашим представлениям, должен был бы? — прошелся по нему своей диверсионно-расстрельной улыбкой «самый страшный человек Европы».
— А почему бы ему не поинтересоваться, что представляет собой Советский Союз в наши дни, причем поинтересоваться у человека, который прошел эту страну от самых дальних ее окраин?
— Понимаю, вам верилось, что фюрера заранее известили о вашем выходе на диверсионную тропу, и он просто дождаться не мог вашего появления в Берлине.
