Дмитрий Дивеевский - Ось земли
Комната, точнее, отсек, в котором поселили «двух новых сотрудников многотиражки», находился в длинном, холодном строении с земляным полом, населенном семьями каменщиков. Каждая семья отгородилась от соседей самодельными стенками из подручных материалов, через которые было слышно практически все. Плач ребенка на одном конце барака был также слышен на другом.
– Завтра с утра в редакцию – сказал Порфирий – А пока давай готовиться ко сну. Вот рукомойник с тазиком. Можешь умыться. Нужник прямо перед входной дверью в барак. Пробежишь метров пятнадцать по доскам и найдешь. А я пока сварю пайковой каши. Нам с тобой выдали полкило гречки и фунтик чаю. Будем вечерять.
Профессор содрогнулся от перспектив посещения общественного нужника, но других вариантов не было, и он побрел по указанному Порфирием адресу. Потом под гомон, смех, плач и крики барака готовили ужин, без особого аппетита поели гречки и легли спать. Подъем предстоял рано – в пять часов утра.
В пять утра без всякой побудки барак зашумел, загомонил сонными голосами, к которым добавился плач разбуженных детишек. Снова запахло гречкой, которую разогревали на керосинках, откуда-то принесло запашок травного чая. Сполоснув лица холодной водой из рукомойника и съев по две ложки вчерашней каши, друзья надели брезентовые плащи, выбрались на улицу и пошли в толпе рабочих, которая рукавами растекалась по участкам. Дождь прекратился, но серая мгла застилал небо и покрыла верхушку горы Магнитной, вокруг которой раскинулась стройка. Они шли по доскам, брошенным в жидкую грязь, ежились от забиравшейся под одежду сырости и прислушивались к разговорам попутчиков. Их попутчики перебрасывались словами о нормативах, о пайках, о болезнях детишек. Они еще не совсем отошли от сна, в них не проснулась упругая мускульная сила, но они шли походкой людей, знающих свою цель и одобряющих ее.
Друзья нашли барак с табличкой «Редакция газеты «Красная Магнитка» и постучали в кабинет главного редактора. За дверью был слышан говорливый шум. Кто-то распахнул ее и друзья увидели на пороге небольшого курчавого человечка в роговых очках с толстыми линзами. За спиной его в густых облаках дыма сидели члены редакции. По всему было видно, что шла оперативка.
– А, новенькие! Привет, привет, мне вчера звонили о вашем приезде. Здорово, очень здорово. Надо, очень надо. Я главный редактор газеты Семен Марусич. А это – редколлегия. Садитесь, потом поплотнее познакомимся. А сейчас прямо к делу. Вы, видимо, товарищ Поцелуев, как мне сказали, специалист по вопросам культуры и искусства. Прекрасно! У нас кавалеристов хоть отбавляй, а таких как Вы – просто ни одного. А трудящиеся требуют культуры. А Вы, я так понимаю, товарищ Зенон, да?
– Правильно понимаете.
– Значит Вы – и в истории и в политике и в чем угодно мастак. Будете отвечать за политическую колонку. А тебя Сентюрин – он повернулся к чубатому парню в серой толстовке – я перекину на производство. Не тянешь ты политику. Вчера Чемберлена премьером Франции назначил, хорошо, хоть я успел прочитать. Опозорились бы на всю страну. Газета наша прямиком в Кремль идет. Дело не шуточное. Теперь беремся за верстку на завтра. Кто у нас на передовице?
Началось обсуждение материалов. Александр Александрович сидел среди сотрудников редакции и пытался привыкнуть к новой обстановке. Все было непривычным: и убогий вид бараков за окном, и бедная обстановка в редакции, и большой портрет Сталина над столом Марусича и многодневная щетина на серых лицах новых товарищей, их прокуренные пальцы, скромная, застиранная одежда.
Но еще необычнее были их разговоры. Зенон понимал, что попал в какую-то неведомую цивилизацию, где мысли, образы и убеждения в головах людей формируются по неизвестным ему законам.
– Опять сбиваемся на бытовщину – критически выговаривал Марусич коллективу. Какой раздел ни возьми – обязательно привязка к серому быту. Никак не выпрыгнем из этой дерюги. Шатков, посмотри, как ты подаешь борьбу с педикулезом:
Первое – вошь – источник сыпного тифа
Второе – надо чаще мыться
Третье – не скрывать вшивости, обращаться к санитарам. Это все?
– А что еще? – недоуменно спросил низенький и толстый Шатков, видимо в целях борьбы с педикулезом побритый наголо.
– То, дорогой мой, что начинать надо с общей культуры. С культуры надо начинать и товарищ Шатков должен петь громкую песню о том, что без культуры не бывает гигиены, а без гигиены будут вши. У нас из десяти тысяч землекопов девять с половиной бывшие крестьяне из глухих деревень. Они чаще одного раза в неделю в баню от века не ходили, в страду не раздеваясь спали, мыла один кусок на целый год имели. Со вшами боролись умеренно. Вычесывали их специальными гребнями. А теперь они с утра до вечера по маковку в черноземе, им тех, прежних привычек уже недостаточно. Им нужна культура чистого тела. Потребность должна быть в том, чтобы вечером жена чугунок воды нагрела и дала ему с ног до головы вымыться. С мылом с мочалкой. Прямо за занавеской в бараке. Вот с чего надо начинать. С потребности в чистом теле, Шатков! Мы с тобой воспитываем нового человека. Из старого, дремучего, мы воспитываем нового, передового. Так, как нам велит партия, как указывает товарищ Сталин. А новый человек – это новые потребности, и духовные и физические.
Зенон слушал этот диалог и понимал: такое может быть только в СССР. Партия заботится о культуре землекопов. Но еще интереснее сложилось его интервью с передовиком труда каменщиком Алешиным. Иван Алешин, невидный мужичок сорока лет, взял и произвел на свет трудовой подвиг – выложил за смену десять кубов черновой кладки. При норме в пять кубов. Не сказать, чтобы норма была великодушной. Пять кубов – это более тысячи кирпичей, и каждый нужно поднять, подослать раствор и красиво положить на свое место. Чтобы выложить пять кубов надо класть два кирпича в минуту. Чтобы выложить десять – четыре кирпича в минуту без остановки, не разгибаясь. Это казалось невозможным, но это случилось. Редакция послала Зенона взять интервью у Алешина. Профессор нашел героя у подножья домны, где он начинал выводить один из приделов этого циклопического сооружения. Зенону показали мастера со стороны и он не стал сразу подходить к нему, полюбовался из дали. Алешин стоял к профессору спиной и работал как автомат, практически не передыхая. Не знакомый с ремеслом кирпичной кладки, профессор не понимал особенностей этой работы, а лишь отмечал, что движения мастера были очень гармоничны. Правой рукой он настилал мастерком раствор, левой брал кирпич и клал его в ряд, снова правой, не выпуская мастерка подправлял и пристукивал его и опять тянулся за новым кирпичом. Двое подсобных рабочих подтаскивали ему кирпич на носилках и раствор в жестяной колодке.
– Смотрите, как он левой рукой работает – сказал профессору сопровождавший его начальник участка. – Обычно мастер левой рукой только помогает, а раствор и кирпич кладет правой. Для этого ему надо то и дело освобождать руку от мастерка.
– Но Алешину работать удобнее, почему же другие так не делают?
– Вы попробуйте левой рукой кирпичи поднимать – на десятом она у Вас онемеет. А у Ивана левая рука их две тысячи за смену поднимает. В этом и есть его уникальность. То ли с детства такой, то ли специально натренировался, но скорость большую дает и качество не хуже чем у других.
Они подошли к мастеру и начальник участка сказал, что корреспондент «Красной Магнитки» хочет с ним поговорить для статьи. Алешин улыбнулся и положил мастерок, это было ему лестно.
– Иван Трифонович, хотим про Вас статью в газету написать. Найдете для разговора пять минут?
– Отчего же, найду, конечно.
– Мы вот тут сейчас со стороны наблюдали, как Вы работаете. Прямо скажу, славная картина. Каким чудом у Вас руки такие сильные?
– Секрета тут нет никакого. С малолетства кирпичи кладу. Вот и натренировался.
– Отчего же другие так не могут?
– Что мне за других говорить. Я за себя только говорю. Конечно, один секрет у меня есть – это моя родословная. Папанька покойный, плотником всю жизнь проработал и тоже дюже сильный был мужик, хотя не крупней меня телом. Особенно в зубах. Ну, просто чудо какой был человек.
– Это как в зубах?
– А так. Скажем, плотничает он в каком нибудь селе, где его мало знают, а тут престольный праздник. Ну, село поголовно гуляет. И его тоже пригласят, а как же без этого. И в самый разгар папанька спор устроит, мол спорим, что я зубами стол с закуской от пола оторву. Стол с закуской, как? Столы тогда дубовые делались и для больших крестьянских семей. Да еще на нем всякой снеди полно, и самовар с чаем и четверти с самогоном. Кто не поспорит? Не поднять такой стол зубами. А папанька поднимал. Сам видел: найдет у длинной стороны стола самую серединку, отмерит ее пальцами, чтобы стол не мотался направо-налево, опустится на колени, ухватит зубами, глазыньки закроет, руки за спиной сцепит, замычит как буйвол и начинает поднимать. Весь трясется, пот с него пошел, а стол не шелохнется. Потом стол дрожать начинает, сначала ближние ножки в воздух приподнимутся, а потом и дальние. И держит он его эдак секунд, может, пять. В одном селе был ученый учитель физики, который сказал, что это невозможный мировой рекорд. Вот, может я от папаньки тоже кое-что унаследовал.
