Марик Лернер - Восток
Единственный, кто уверен в полном отсутствии у меня тщательно скрываемого звания и должности, — начальник военной миссии генерал Щербатов. Он женат на моей тетке, внучке Салаха, и имел счастье со мной познакомиться в тринадцать лет. В Коране нигде не предписано время обрезания, но у саклавитов это возраст превращения из мальчика в мужчину. Соответственно и процедура стандартная. Рубеж.
Честно сказать, я его тогда не помню. Не до того было. Собираются на праздник чуть ли не все мужчины рода. Очередной тип в военной форме (а у Салаха все сплошь в офицерских училищах отучились, и даже женщины выскакивают замуж за людей в погонах — традиция) ничем заинтересовать не мог. Ближе мы познакомились гораздо позже. Когда он служил военным атташе в Турции и регулярно подкидывал наводку, куда съездить полюбоваться на очередные военные действия. Семейные связи дают иногда неожиданный результат. Да и позже неоднократно встречались. Полтора десятка лет разницы как-то незаметно стираются с возрастом и количеством вместе выпитого.
Вот и имеется у меня устойчивая двусторонняя связь с Владимиром. Лучше всего ночью передавать. Тем не менее благодаря искусству радистов при желании сообщения отправляются и днем. Военные — люди предусмотрительные. Кроме движка для питания еще аккумуляторы на резервный случай припасены. Бесперебойная связь во всех смыслах. Попутно я еще слушаю радиопередачи из Японии, Англии, США, Харбина и Шанхая. В последнем случае, понятно, английскую и немецкую станции. Постоянно в курсе новостей, а если учесть еще и письма, передаваемые с летчиками, прекрасно устроился. Правда, все это при условии нахождения в Сиане. А мне приходится мотаться по окрестностям. Не развлекаться приехал и не поучать неразумных, а настойчиво совать нос во все дыры.
Уже в темноте я вышел из домика, куда нас гостеприимно засунули. Толку от попытки пообщаться с командирами Сто двадцатой дивизии не вышло никакого. Хэ Луна поймать не удалось. Он только-только мимо проходил и когда-нибудь, возможно, появится. Лучше не ждать и ехать куда в другое место. Страшно занят и времени не имеет.
Ли Фын с честью выполнил свою роль политнаблюдателя. Он был мне «страшно рад», и радушная улыбка приклеилась к лицу навечно. Правда, ни одного вразумительного слова услышать не удалось. Он перещеголял даже мою замечательную переводчицу, умудрившись говорить одними лозунгами и цитатами. И про нерушимую дружбу Руси с синдикалистами не забыл продекламировать. Четкое ощущение издевательства. Или Ли Фын натурально ни одной мысли в голове не имеет? Не верю! Не могли поставить надзирателем над одной из немногих реальных сил человека без мозгов. Уж дураками все эти Бо Гу, руководящий партией, Линь Бо-цюй, глава правительства Свободного района, и остальные столь же ответственные товарищи не являются.
Дом обычный для здешних мест. Серый кирпич, заклеенные бумагой окна. Печь в углу. Пол деревянный. И все бы прекрасно, но я предпочитаю спать не внутри, а снаружи. Дело не в близости к отдельно стоящей кухне, что немаловажно. Полностью отсутствует желание близко знакомиться с основными хозяевами в доме — клопами, вшами и прочей столь же интересной живностью. В последний раз при виде меня циновка попыталась подползти навстречу. Соскучились по кровушке. Если и есть в этом преувеличение — совсем маленькое. Реально кишмя кишат, и подцепить заодно какую чуму или тиф мне не улыбается. Лекарствами стандартно запасся, всегда беру с собой в поездки походный набор, но они не бесконечны. Лучше уж на сене в телеге покемарить под звездами.
Вообще жуть в деревнях. Давно подобного не видел. Нищета в округе страшная. И ведь этим не исчерпываются сложности. Видел целые деревни трахомных, прокаженных, сифилитиков. Регулярно вспышки тифа, и постоянно попадаются больные оспой. Страшно китайцы суеверны, и повсюду амулеты для изгнания бесов. В городах еще ничего, а в деревнях в мою сторону регулярно показывают пальцами и называют «иноземным дьяволом». Не от бескультурья — от удивления и воспитания соответствующего.
Еще и опиум употребляют повсеместно. Перед приездом гоминьдановской делегации поля возле Сианя уничтожили. Да ерунда это. Достаточно не закрывать глаз. Скрыть размах опиумного промысла в Свободном районе невозможно. Поставки опиума — одна из самых оживленных статей государственного бюджета, и занимаются его выращиванием как раз армейские части. Сто двадцатая и здесь в передовиках. Опиум — груз малогабаритный и по местным условиям наиболее прибыльный. В теории его распространяют на оккупированных территориях, подрывая вражеские силы. Реально идет и в Китай, и местные через одного употребляют. Тоже метод поправить финансы. Через годы непременно аукнется.
Сколько еще сидеть здесь, непонятно. Любка возмущена моим хамством и статусом брошенной жены, о чем не преминула сообщить в очередном письме. «Красная Звезда», напротив, восхищена и требует продолжения. Я должен давать одни факты, не задевая чувств синдикалистов и стараясь избегать эмоций. Хорошо им из Владимира советовать.
Я прошел к телеге и присел рядом с возчиком. Достал сигареты. Последний раз — и спать. Чисто машинально предложил старику. Сигарету обычно не предлагают, как на Западе, протягивая всю открытую пачку, а просто вынимают и протягивают собеседнику. Он благодарно кивнул. Сигареты, как и все прочее, страшный дефицит, и позволить себе могут немногие. Зато дирхемы и доллары на черном рынке в ходу. Купить можно все, вопрос цены.
Старик осторожно взял корявыми пальцами одну и ответным жестом зажег спичку.
— Что, журналист, — выпустив дым, хрипло спросил на практически чистом русском языке, акцент был, но еле слышный, — не хотят с тобой разговаривать отцы-командиры?
Я чуть не подавился сигаретой и впервые внимательно посмотрел на него. Ничего оригинального не обнаружил. Ну азиат старый и морщинистый. Не настолько я продвинутый, чтобы с первого взгляда отличить одну народность от другой.
На территории, входящей в Свободный район, кого только нет. Он граничит с монгольскими землями, Синьцзяном. Китайцы, киргизы, кашгарцы, уйгуры, монголы, тибетцы… Можно встретить кого угодно. Сюда в разное время занесли католичество, буддизм, даоизм, ислам. Да и среди синдикалистов множество самых разных малых народностей и верований. Партия на словах провозглашает равноправие и даже дает его, хотя все руководство состоит из чистых китайцев и политику проводит вполне националистическую.
— Правильно делают, — невозмутимо попыхивая, сообщил старик. — У них два языка во рту. Один для иностранцев, другой для остальных. И речи очень разнятся, смотря от присутствующей публики. Вы надеетесь их использовать, а они вовсю уже пользуют вас.
Он неожиданно заперхал. Я не сразу сообразил — это не кашель. Это смех. Уж очень странно звучало.
— Партия считает главным своим противником Гоминьдан, — успокоившись, продолжил. Говорил он очень тихо и сидя ко мне вполоборота. Вроде и не разговаривает, а просто наслаждается курением.
— Армия сражаться с японцами не намерена. Японцы бьют гоминьдановцев — прекрасно! Цзян вынужден перебрасывать войска на юг. На место ушедших частей проникают войска синдикалистов и берут власть. Если потребуется, добьют «союзников». Поражение Гоминьдана — лучший момент для расширения влияния и захвата новых провинций. Японское наступление направлено на приморские районы, где основная промышленная база Китая. Еще лучше — ведь сегодня Сиань несопоставим по силам с Шанхаем. Всю работу за синдикалистов выполнят самураи, и останется подобрать обломки. Это открыто говорят на собраниях. И это путь к гражданской войне на фоне вражеского вторжения. Интересы Китая выброшены в мусор. Важнее цели партии. Лучше бы тебе к своим — в военную миссию русских. А то случайно попадешь под японскую пулю.
— Ты шпион, старик?
Он вновь заперхал.
— Я — калмык, — сообщил через минуту, давя докуренную до фильтра сигарету.
Я поспешно предложил пачку.
— Хватит, — по-прежнему не поворачиваясь, отказался. Неудобно так разговаривать, глаз не видно, но настаивать глупо. Захочет — скажет. — Незачем привыкать к хорошему.
Он помолчал и все также тихо, но с явной тоской в голосе сказал:
— В начале века мы поднялись против вашего Кагана, будь проклято его имя навечно. Калмыки всегда жили со скота. Тот, у кого погибло стадо, превращался в «байгуша», или «убогого». У нас отнимали лучшие места кочевок, и только потому что не той веры. Есть пределы даже при умелом стравливании. Каждый калмык мнит себя ханом, да не каждый готов умереть с голоду. Мы — воины и предпочитаем смерть в бою.
В газетах об этом не писали, вспомнил я. А слухи ходили. Два с лишним года резня шла. Совсем не спрячешь. И отношение у меня тогда было соответственное. Молодой, глупый, не понимал. Чего этим надо? Зря земля пропадает. Не просто отбирали — пытались заселять русскими крестьянами. Не очень удачно. Целину поднимать не слишком рвались. Все равно лучшие угодья занимали. Обычная в то время политика вытеснения иноверцев.
