Василий Звягинцев - Разведка боем
— Давай, давай, рассказывай…
Агранов рассказал то, что считал возможным и нужным. Это произвело на Трилиссера должное впечатление. Он словно бы понял, что сейчас инициатива перешла от него в чужие руки.
— Так. Это меняет все наши расчеты…
Глава 31
Ленин пригласил к себе Троцкого, только сегодня утром вернувшегося с фронта. Он его боялся и ненавидел. И одновременно считал единственным человеком, способным в безвыходной ситуации найти приемлемое решение. Как в октябрьские дни, когда сам предпочел спрятаться с Зиновьевым в Разливе, доверив Льву Давидовичу руководить захватом власти.
Троцкий вошел, весь сияя, как новый гривенник. Похрустывающая и блестящая антрацитом кожаная куртка, сверкающие синим огнем скрипучие сапоги, широкий ремень перетягивает гимнастерку фрачного сукна, на ремне миниатюрная кобура, скрывающая никелированный, отделанный перламутром пистолет. И еще вдобавок он сразу же начал вертеть в руках громадный золотой портсигар, усыпанный алмазами.
Ленин с трудом сдержал раздраженную реплику, когда жирный солнечный зайчик от полированной крышки попал ему в глаз.
Троцкий прочел на лице Предсовнаркома обуревающие того чувства и самодовольно усмехнулся. Он тоже имел собственное мнение о друге и соратнике. На «проститутку» и «ренегата» он не обижался, ради красного словца и сам не пожалел бы родителей, его больше задевала определенная инерционность мышления Владимира Ильича. Обычно тот вникал в ситуацию несколько позже, чем требовалось, и многое на этом проигрывал.
Троцкий взял толстый красный карандаш и развернул на столе собственную карту, проигнорировав ту, что висела на стене напротив.
Докладывая обстановку, Наркомвоенмор и Председатель Реввоенсовета откровенно злоупотреблял полной неосведомленностью Ленина в стратегии и его неумением внимательно читать карту. И вдохновенно обманывал вождя, повествуя, как неимоверными усилиями воли не только остановил наступление белых, но кое-где сумел их потеснить с захваченных позиций. (Как раз там, где Берестин отвел свои полки на удобные для обороны рубежи.)
— Вы видите, Владимир Ильич, уже третий день ни на одном направлении они не в силах продвинуться ни на метр! Более того, сейчас мы планируем развернуть Одиннадцатую армию фронтом на север и нанести сокрушительный удар под Ростовом. Уверен, успех будет полный. Почти пятьдесят тысяч штыков при десяти бронепоездах. Наступая вдоль берега Азовского моря, мы сможем отрезать белую армию от Крыма и впоследствии разгромить ее, преследуя по сходящимся направлениям.
На карте это выглядело красиво. Особенно для такого дилетанта в военном деле, как Ленин.
— Да, вот именно, Лев Давидович! Как раз об этом я говорил на заседании Совнаркома. Добровольческие полки, полные негодования и бешенства, исчерпали свои последние силы. Здесь мы видим то же, что видели на примере Колчака, одержавшего вначале огромные победы. Но чем дальше шли бои, тем более редели ряды офицеров и кулачества, которые составляли главную силу Колчака, и тем больше ему приходилось брать в армию рабочих и крестьян.
Они умеют воевать лишь чужими руками, они не любят жертвовать собой и предпочитают, чтобы рабочие рисковали головой ради их интересов. И когда Колчаку пришлось расширять свою армию, это расширение привело к тому, что сотни тысяч его солдат перешли на нашу сторону. Так кончил Колчак, так кончит и Врангель. Я знаю, в тылу у Врангеля начинаются восстания. Мы имеем сообщения, что местное население, доведенное до отчаяния, отнимает у белых оружие и снаряжение. Наступает момент, когда Врангель бросит все на карту. Он теряет в боях наиболее обученных, наиболее бешеных в своей ненависти к рабочим и крестьянам офицеров, защищающих прямое восстановление своей помещичьей власти. Перелом наступает! Готовьтесь переходить в наступление. Нам надо, чтобы мелкие успехи были превращены в массовые, огромные, доводящие победу до конца…
«Невероятно, — подумал Троцкий, — как же он глуп! Такую ерунду можно нести с балкона перед уходящими на фронт солдатами. Но мне-то зачем? Он что, действительно верит в магию своих заклинаний?»
Троцкий удивлялся зря. Ленин не только верил, он умел превращать свою веру в материальную силу. Просто сейчас он впервые столкнулся с эффективным противодействием. Ни Николай, ни Колчак, ни Деникин не смогли подкрепить наступательный порыв своих войск соответствующей астральной энергией. И потеряли все. Первые два — вместе с головами. А вот сейчас вождь мирового пролетариата произносил привычные заклинания, но чувствовал, что прежнего влияния на события они не имеют. И видел это даже по глазам своего собеседника.
— Лев Давидович, вы должны добиться перелома. Бросьте на фронт все. Курсантов военных школ, делегатов съезда, пленных офицеров из концлагерей. Мобилизуйте еще тысяч 20–30 питерских и московских рабочих плюс тысяч 20 буржуев. Поставьте позади них пулеметы, расстреляйте несколько сот и добейтесь настоящего массового напора на Врангеля. Хотите, я обращусь к немцам? Мы можем попытаться перебросить пароходами из Гамбурга на Петроград несколько дивизий их рейхсвера. Генерал фон Сект наш человек, он не должен отказать в помощи. И еще там есть фон дер Гольц, он давно предлагал мне помощь.
Троцкий снял пенсне, подышал на стекла, протер их пахнущим лавандой платком.
— Обратитесь, Владимир Ильич. Только одновременно придется обратиться и к Черчиллю, чтобы он вывел из Балтики свои крейсера. Они вряд ли пропустят пароходы с немецкими войсками. Тогда уж лучше просить о помощи Маннергейма. В обмен на Петроград. Не знаю почему, но финнам он очень нравится…
— Вы надо мной издеваетесь?
— Увы, нет. Я просто подумал, что эта идея того же плана…
Ленин несколько раз пробежал по кабинету от окна к двери и обратно, наклонив голову и громко дыша носом, чтобы успокоиться.
— Вы меня не любите, Лев Давидович?
— А разве вы девушка, чтобы вас любить? В данный момент мы единомышленники, вам этого мало?
— Да, да, да… Вот это сейчас архиважно. Мы единомышленники. Друг без друга нам не выжить. Больше мне положиться не на кого. Победим, тогда и будем разбираться в тонкостях наших разногласий. А кстати, что за стрельба была вчера в городе? Я слышал, будто бы активизировались какие-то банды. Это опасно?
— Не думайте об этом. Пустяки. Десяток уголовников затеяли перестрелку с патрулями. Все уничтожены.
— Правильно. Так и следует поступать. Систематически. Съезд откроем завтра? Вы готовы выступить с речью?
— Всегда готов. Только следует согласовать позиции. Я настаиваю на необходимости немедленно отменить продразверстку, принять меры к освобождению из концлагерей всех бывших офицеров, а потом уже призывать их в армию, безусловно запретив их притеснение со стороны политкомиссаров, дать им очень приличное жалованье, обеспечить приемлемые условия жизни для членов их семей… Этим мы значительно укрепим фронт и тыл…
— Ни за что! Тут я непреклонен, Лев Давидович! Прекратив репрессии против классовых врагов, мы утратим доверие трудящихся масс и одновременно потеряем единственную гарантию лояльности ваших военспецов. Они немедленно перебегут к Врангелю. Может быть, лучше наоборот, заблаговременно расстрелять всех заложников?
— Тогда я снимаю с себя всякую ответственность за происходящее. Воюйте с вашими самородками сами. Кухарка, конечно, может управлять государством, но самый преданный идее слесарь не может командовать дивизией или корпусом.
— Ну как же, как же… А товарищ Буденный, товарищ Ворошилов, многие другие талантливые коммунисты, которых мы выдвинули на руководящие посты?
Троцкий чуть было не сплюнул на ковер от возмущения.
— Как только ваши самородки почувствовали волю, они немедленно и с треском проиграли польскую войну. Двести тысяч убитых и триста тысяч пленных, по-вашему, недостаточный довод в нашем споре?
Ленин физически не выносил споров, в которых партнер начинал оперировать цифрами и фактами. Больше всего ему нравилось обращаться к толпе, настроения и желания которой были заранее известны. И исключалась возможность диалога.
— Допустим, — с неохотой кивнул он. — В конце концов, я вам полностью доверяю. Делайте что хотите. Можете поставить на все руководящие посты царских генералов, если найдете достаточное их количество. Судьба революции важнее. Но предупреждаю, рано или поздно нам все равно придется их расстрелять.
Слово «расстрелять» он произносил с особенным чувством, как влюбленный юноша при каждом удобном случае произносит имя предмета своей страсти.
— А пока я считаю — нам нужно немедленно обратиться к странам Антанты. Предложить им заключение полноценного мирного договора на любых условиях. Возврат царских долгов (но потом мы все равно их не отдадим), предоставление концессий, право беспошлинной торговли, может быть, возвращение бывшим иностранным владельцам контрольных пакетов акций находящихся на занятой белыми территории заводов. Совершенно неважно, что мы им пообещаем. При сохранении командных высот в политике и экономике всегда можно пересмотреть любые договоры и соглашения. Давайте шантажировать Антанту возможностью союза с Германией…
