Василий Звягинцев - Разведка боем
Троцкий кивал, соглашался, смотрел в пол, отходил к окну и разминал папиросу, но закурить ее не решался, чтобы не прервать течения ленинской мысли. То, что говорил вождь, начинало ему нравиться.
— Да вы курите, Лев Давидович, не стесняйтесь. Я сам покуривал когда-то, запах хорошего табака мне нравится. Но главное, нужно придумать, как нам быть с партией. Давайте введем пост Генерального секретаря и назначим на него вас, Лев Давидович…
— А зачем нам это? Есть ЦК… И не совсем правильно политически, с учетом моей национальности. Лишний довод антисемитам. Хотя… — Он рассмеялся и пересказал дошедшие до него слова одного казака Первой конной (переданные, кстати, служившим в той же армии Бабелем): — «Троцкий — не жид! Троцкий — боевой. Наш, русский. А вот Ленин — тот коммунист, жид. А Троцкий — наш… Он есть отчаянный сын тамбовского губернатора и вступился, хотя и другого звания, за трудящийся класс…»
Ленин вежливо хихикнул и вернулся к прежней теме:
— ЦК мне надоел. Собираются, говорят, спорят. Попробуйте их убедить. Надо сделать иначе. Расширить ЦК до ста, даже ста пятидесяти человек за счет рабочих от станка, собирать их четыре раза в год, чтобы одобряли уже принятые решения и выслушивали отчетные доклады бюро… Вы же помните, сколько трудов нам стоило проводить нужные решения на тех, прежних съездах? А так вы будете все координировать. Назначим десять секретарей, отвечающих за конкретный участок работы, и будем с них беспощадно спрашивать! В ваших руках сосредоточится власть, и военная и партийная, что может быть лучше?
Троцкий почувствовал смутную угрозу в столь вроде бы лестном предложении Ленина.
— А вы, Владимир Ильич?
— Я буду почетным председателем партии и председателем Совнаркома. И мы с вами будем все решать только вдвоем. По-моему, это великолепно придумано. Надо это немедленно воплотить, пока еще не поздно. Я предвижу огромные потрясения, к ним нужно быть готовыми. Вспомните французскую революцию. Что вам предпочтительнее, оказаться в роли Робеспьера или Наполеона?
— Наполеона, пожалуй, лучше, — сверкнул великолепными зубами Троцкий.
— Вот-вот. Настоящий коммунист должен всегда диалектически подходить к теории и практике. Я, например, на днях полностью пересмотрел свои взгляды на социализм. Хотя об этом позже. Я задумал цикл статей, прочтете и все узнаете. Вы мне вот что скажите, Лев Давидович, пресловутый Антонов действительно так силен, что Антонов-Овсеенко ничего с ним не может сделать? Смешно, правда, фамилия у второго длиннее, а воюет хуже…
— Воюет он, наверное, не хуже, но у первого Антонова такая армия, что разгромить ее в открытом бою почти невозможно. Или нужно сжечь всю Тамбовщину целиком, не останавливаясь перед использованием ядовитых газов…
Ленин, постукивая пальцами по столу, смотрел на Троцкого со своим знаменитым прищуром.
— А что вы скажете, Лев Давидович, на такую идею? Чтобы прекратить Тамбовское восстание, можно либо дать Антонову и повстанцам все, что они просят…
— Это абсолютно невозможно. Это просто ликвидация советской власти!
Лицо Ленина лучилось уже совершенно радостной и лукавой улыбкой.
— …Либо — сдать Тамбовщину белым! И пусть Врангель сам думает, что делать с двухсоттысячной армией голодных и озлобленных крестьян. Он может с ними воевать или снабжать их продовольствием, как хочет… А мы будем смотреть и смеяться!
«А вот это он здорово придумал, — признался сам себе Троцкий. — Это — сильный ход. Рано списывать Старика со счетов. В тактике он по-прежнему гений».
…Троцкий возвратился в свое маленькое экстерриториальное владение, возникавшее везде, где Предреввоенсовета приходилось остановиться хоть на час.
В Кремле ему было неуютно. Толстые стены, напоминающие о тюрьме зарешеченные окна, а главное — не подчиняющийся ему гарнизон из чекистов Дзержинского и курсантов школы ВЦИК. То ли дело в поезде. Четыре броневагона, стоящий под парами локомотив, сто человек непосредственной охраны, еще один состав с двумя батальонами латышей и мадьяр, прикрывающие подъездные пути спереди и сзади тяжелые пушечные бронепоезда… И оцепление по окружности со стометровым радиусом.
Кортеж автомобилей остановился на задах Курского вокзала, охранявшие подходы к временной деревянной платформе бойцы взяли на караул. Лев Давидович взбежал по ступенькам в тамбур салон-вагона. Отстранил властным движением попытавшегося отрапортовать дежурного адъютанта — бывшего поручика-конногвардейца (к этим высоким, лощеным, непроницаемо-вежливым молодым людям он испытывал откровенную слабость. Ему хотелось бы, чтобы именно так выглядели и так себя вели граждане будущей всемирной коммунистической республики). Не останавливаясь, прошел через штабной отсек первого салон-вагона. Задержался только в закутке телеграфиста.
— Вызовите к прямому проводу Фрунзе. От моего имени прикажите постоянно проводить разведку боем на всем протяжении линии фронта. О результатах докладывать каждые шесть часов. Меня до утра не тревожить. Независимо ни от чего.
Если первый вагон раньше принадлежал бывшему Главковерху великому князю Николаю Николаевичу, то следующий — самому тоже бывшему императору Николаю Александровичу, где тот любил отдыхать от непосильных государственных дел и где подписал отречение в марте семнадцатого года.
Второй адъютант, до октябрьского переворота — лейтенант гвардейского флотского экипажа, непонятным образом не убитый во время матросских бесчинств в Кронштадте и столь же необъяснимо попавший в ближнюю свиту, принял у Троцкого кожанку и ремень, поставил на стол поднос с легким ужином и беззвучно исчез в своем купе.
В кабинете Ленина Троцкий не выпил и глотка чая. А сейчас жадно съел несколько бутербродов с икрой, густо посоленный на разрезе помидор, не спеша выцедил большую рюмку коньяку, разжевал пару маслин без косточек.
Откинулся на спинку дивана, вытянул ноги. Нет, полного удовольствия не получалось. Он, упираясь носком в каблук, стянул сапоги. Стало лучше.
Полюбовался собой в овальное зеркало напротив. Мужчина в самом расцвете сил. Если не красив, то интересен. Достиг мыслимых высот жизни. И это не предел. Ленин сегодня проявил государственную мудрость. Сделал достойный выбор. Понял, что почем. Троцкий его предавать не будет. Он его уже переиграл. И пока Ильич будет жив, причитающиеся почести получит в полном объеме. А вот насчет всех прочих. Они тоже свое получат. Мягко, без крови и скандалов. Зиновьеву оставим Коминтерн, но и только. Ни капли реальной власти. Каменеву — идеологию. Писать статьи и программы он умеет. Бухарину… Что же Бухарину? Пожалуй — оргработу. Справится. Все равно в теории и практике революции он полный профан. Сталина… Сталина… Что-то в нем настораживает. Прикидывается бездарью, наверное, и польскую кампанию для этого проиграл. Чтобы его полководцем не посчитали. И Старика незаметно унизил, то есть хрен тебе, а не мировая революция. А в тигриных желтых глазах моментами такое проскакивает… Хитер. Был бандитом, им и остался. Может быть полезным, но все равно бандит. Куда бы его пристроить, пока не поздно? Найти пост, который ему покажется значительным, но на самом деле — тупиковый в смысле карьеры. Председателем ВЧК вместо Дзержинского? Опасно. Начальником морских сил республики? Забавно, но не стоит. Догадается, что издевка.
О, идея! Наместником Дальнего Востока и Сибири. Назначить Президентом Дальневосточной Республики, вассального буфера, где существует широкая многопартийность и незыблемость частной собственности. И одновременно секретарем Сиббюро РКП. Пусть делает там что хочет. Отвоевывает Приморье, громит Семенова и Унгерна, объявляет себя новым Кучумом — царем Сибири… Ради бога. Взорвать байкальские тоннели, и как минимум год о Сталине никто не услышит. А как раз грядущий год будет решающим для судеб России и их со Стариком лично. Каков бы он ни был, Владимир Ильич Ульянов, они друг другу подходят. Взаимодополняют. Все остальные «товарищи по партии» — враги бескомпромиссные. Члены Политбюро в особенности. А главное — никто ничего не понимает в текущем моменте…
Троцкий отодвинул шторку на окне. Унылые кирпичные стены, покрытые копотью стеклянные крыши депо, слоняющиеся по перрону фигуры часовых, вечереющее небо с тревожным багровым окрасом понизу. За что ему досталось начинать мировую революцию в этой стране, а не в Швейцарии, например?
А если все получится так, как намечено? Надо будет придумать себе красивую форму. Погоны, или эполеты, или другие впечатляющие знаки отличия, чтобы издалека было видно. Можно вот так — белый френч, голубые бриджи, коричневые лакированные сапоги, голубое кепи с рубиновой звездой. Или золотой свастикой, тоже имеет сакральный смысл. На боку — саблю. Нет, с саблей он будет выглядеть смешно. Лучше кортик.
