Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность
– Это вы – бывший рейхсмаршал Геринг? – ткнул он стеком в сторону несостоявшегося наместника фюрера, чуть ли не касаясь его мундира. И, не дожидаясь ответа, уведомил: – Вы, Геринг, а также этот генерал, имени которого я не знаю и знать не хочу, как, впрочем, и все ваши адъютанты, порученцы и весь ваш штаб, все до единого – арестованы!
Геринг стоял перед ним навытяжку, с багровым лицом и глазами навыкате, и обреченно, униженно молчал
– Позвольте, но по чьему приказу вы действуете?! – возмутился вместо него Коллер, поняв, что экс-рейхсмаршал попросту парализован.
– Да Бормана, по чьему же еще можно теперь действовать? – вальяжно ответил Франк.
– Я являюсь представителем люфтваффе при главной ставке фюрера. Если вы не прекратите этот спектакль…
– …То что произойдет, генерал? Нет, действительно, что тогда произойдет? – оскалился он в хищной ухмылке. – Реки выйдут из берегов? Альпы рушатся?
– Я немедленно свяжусь с фюрером!…
Поначалу Франк лишь едва слышно хихикнул, затем рассмеялся и наконец, заражаясь собственным смехом, разразился настоящим хохотом. Коллер так и не понял: то ли подполковник действительно так неудержимо завелся, то ли в нем вулканически взрывался, поугасший было талант провинциального актера.
– Напомню вам, бывший генерал, что, начиная с июля 1944 года, спектакли с участием предателей фюрера и Германии мы обычно устраиваем на Принц-Альбрехтштрассе79.
– Но я – генерал, и только фюрер вправе…
– Мне наплевать на то, кем вы были раньше, – торжествующе ухмыляясь, произнес оберштурмбаннфюрер, делая ударение почти на каждом слоге, словно учитель младших классов. – С этой минуты все вы – государственные изменники, а значит, уже никто. Но, учитывая ваши былые заслуги, генерал, – провел полковник СС стеком по увешанной наградами груди Коллера, – сообщу: мы действуем по личному приказу Бормана, поступившему из главной ставки фюрера. Этим приказом мне было велено арестовать бывшего маршала Великого германского рейха80 Геринга, объявленного фюрером государственным изменником.
– У вас имеется письменный приказ? – дрожащим голосом по- интересовался Геринг. Разве мог он признаться кому-либо, что, даже находясь на вершине власти и славы, панически боялся гестапо?!
– …И, как я уже сказал, – проигнорировал его излишнее любопытство оберштурмбаннфюрер СС, – все вы обвиняетесь в государственной измене. Кстати, кто такой, – брезгливо поморщился он, – этот самый доктор Ламмерс? Он где-то здесь, в здании?
– Нет, он в ставке фюрера «Бергхоф», – ответил вместо генерала майор Инген. – Кстати, господин Ламмерс является начальником рейхсканцелярии, а также канцелярии ставки фюрера.
– Об аресте этого мерзавца поступил особый приказ заместителя фюрера господина Бормана. В этом приказе так и сказано: «… И немедленно арестуйте этого мерзавца Ламмерса». А, в отличие от вас, господа предатели рейха, мы приказы высшего командования выполняем самым надлежащим образом.
– Но ведь Борман не имеет права отдавать подобные приказы, – наконец-то прорезался голос у Геринга. – Фюрер, очевидно, не знает о них.
– Все приказы, которые поступают в эти дни из бункера рейхсканцелярии, исходят только от самого фюрера, – назидательно объяснил ему эсэсман. – Даже если фюрер и не догадывается о них!
43.
Март 1945 года. Германия. Замок Викинбург, ставка «фюрера подводных лодок» гросс-адмирала Карл Деница.
К тому времени, когда слово взял Консул, бригаденфюрер Ропп и обергруппенфюрер Мюллер уже покинули замок. Ропп – потому, что ему разрешили быть свободным, а Мюллер отпросился у Гиммлера, заявив, что ему нужно быть в Берлине и готовиться к докладу фюреру.
– К докладу фюреру. Конечно же, к докладу фюреру… – безынтонационно как-то повторил Гиммлер, выслушав его объяснение, и непонятно было: поверил он обер-гестаповцу рейха или, как всегда, когда речь заходила о Мюллере, подверг сомнению.
Что касается Скорцени, то он не сомневался, что это бегство из замка заговорщиков, выражаясь словами Шелленберга, – очередная «пакостная хитрость Мюллера», и в то же время не понимал, как можно отказываться от возможности пообщаться с человеком из иной цивилизации, по существу из иного мира.
– Вы уж тут без меня посовещайтесь, друзья мои, – молвил шеф гестапо Кальтенбруннеру, прощаясь. Гестаповский Мюллер давно завоевал себе право обращаться к своим начальникам с той же бесцеремонностью, как и к подчиненным. – А старина Мюллер выполнит тот приказ, который получит. Хотя, как я понимаю, в антарктической Рейх-Атлантиде воссоздание гестапо как такового не предусматривается.
– Что станет величайшим благом для нее, – заметил гросс-адмирал Дениц.
– Грустно шутите, Дениц? Вам бы только задеть старика Мюллера за живое.
Прежде чем дать согласие на уход обер-гестаповца, Кальтенбруннер взглянул на Гиммлера, и лишь когда тот согласно кивнул, сказал:
– О задачах гестапо в осуществлении операции «База-211» вас, господин Мюллер, уведомят. – И тотчас же, вслед за Гиммлером, демонстративно уставился на Консула. Остальные последовали его примеру.
Консул поднялся, подошел к столу с противоположной от Гиммлера стороны и остановился там – рослый, по-эллински красивый, уверенный в себе.
– Я хочу знать, господин Гиммлер, находятся ли в этом зале люди, которые действительно готовы взять на себя ответственность за судьбу рейха, за исход его последних дней здесь, в Германии?
– Здесь находятся именно такие люди.
– Эти люди, – обращался он в рейхсфюреру так, словно никого из тех людей, о которых шла речь, в зале не было, – действительно осознают, к какой стадии разрушения и уничтожения пришли их страна и их народ?
– Да, они осознают.
Они осознают, что все то, что они сейчас услышат, как и те решения, которые здесь будут приняты, подлежат обету вечного молчания? – уточнил Консул.
– Полагаю, что осознают.
Консул Внутреннего Мира выдержал паузу, при которой так и не встретился взглядом ни с одним из участников совещания, ибо взгляд его был обращен куда-то вдаль, в никуда, и продолжал: – Все ли из присутствующих здесь готовы пожертвовать собой во имя сотворения Четвертого рейха как естественного наследника вашего Третьего рейха? Предупреждаю: это вопрос принципиальный.
Гиммлер и Борман переглянулись и вместе перевели взгляд на гросс-адмирала.
– Я всегда считал, что флот служит не Гитлеру, а Германии, – пожал плечами Дениц. – Гитлер – всего лишь олицетворение власти гибнущего рейха.
– И потом, что еще можно закладывать на руинах Третьего рейха, – поддержал его Кальтенбруннер, – как не фундамент рейха Четвертого?
– …Дьявол меня расстреляй! – завершил его мысль Скорцени.
– Продолжайте, господин Консул, - молвил Гиммлер, – Мы – именно те люди, на которых вы можете положиться. – В таком случае дальнейшие наши действия должны быть такими. Если фюрер решит, что долг обязывает его до конца, до последней возможности, до последнего защитника рейхсканцелярии оставаться в своем бункере, то у него будет только один достойный выход – уйти из жизни, приняв капсулу с ядом или выстрелив себе в висок. Как вы думаете, господин Борман: готов ли фюрер принять решение до конца оставаться на своем посту, а затем уйти из жизни, как подобает истинному фюреру? Борман почему-то поднялся, но затем, осознав, что перед ним не фюрер и даже не Гиммлер, вновь сел; нервно как-то облокотился на стол и так же нервно убрал оттуда локоть, чтобы столь-же безуспешно попытаться по-наполеоновски скрестить руки на груди. Но при всех этих жестах и движениях выражение лица у него оставалось по-идиотски наивным.
– Уверен, что он примет именно такое решение, – наконец произнес руководитель канцелярии фюрера, болезненно ощущая на себе гипнотизирующий взгляд Посланника Шамбалы.
– Почему вы так решили? – опередил Консула рейхсфюрер СС.
– Я уже неоднократно пытался выяснить его намерения, называя сроки и пути возможного ухода из Берлина. При этом я предлагал ему различные виды транспорта: от самолета до субмарины. Он сомневается, да, не скрою, сомневается… Но, скорее всего, чувство долга заставит его и впредь лично руководить обороной Берлина…
– Однако фюрер уже давно не руководит обороной Берлина, – возразил Гиммлер, не дождавшись ни окончания монолога Бормана, ни реакции Консула. – Он уже давно никем и ничем не руководит.
– Сам фюрер так не считает, – резко парировал Борман, но не потому, что пытался защитить Гитлера.
Скорцени хорошо было известно, что партайгеноссе Борман вообще не воспринимал такой формы принятия решений, как обсуждение, и терпеть не мог, когда ему кто-либо возражал, даже если возражающим оказывался обожаемый им Адольф Гитлер.
