Джунгли зовут. Назад в прошлое. 2008 г (СИ) - Корносенко Валера

Вот только что такое несколько перекроенных судеб в рамках всего человечества? Статистическая погрешность. Пылинка на ветру истории. Для вселенной — ничто. Для тех, чьи судьбы были изменены, — всё.

Стала ли я жесткой и циничной? Возможно. Вернее, наверняка.

Я больше не рыдала над каждым неудавшимся проектом или потерей в рядах «Светлых». Не терзалась бесконечными угрызениями совести. Я взвешивала. Просчитывала. Принимала решения, зная, что у них будет цена. И платила ее, иногда своей болью, чаще — чем-то другим, не всегда мне принадлежащим.

Но это был мой сознательный выбор. Мой путь. Мое решение — нести этот груз и смотреть в глаза отражению в зеркале, в глазах женщины, которая ради тишины на своей земле и счастья близких была готова играть в богов, переписывать карты и балансировать на лезвии нравственности.

Александр обнял меня сзади, прервав поток мыслей, и положил подбородок мне на голову.

— О чем задумалась, архитектор? — спросил он тихо, и в его голосе не было иронии, только усталая нежность.

— О равновесии, — честно ответила я, закрывая глаза.

— И каково оно?

— Хрупкое, — прошептала я, поворачиваясь к нему. — Но пока что оно — на нашей стороне. И я сделаю всё, чтобы так и оставалось.

И в этот момент, в его объятиях, я позволяла себе на секунду забыть о цене, о дисбалансе, о чужих судьбах. Позволяла себе быть просто женщиной, которая любит и которую любят. В этой украденной, переписанной, невероятно сложной реальности, которая была теперь единственной, что у меня было. И за которую я была готова бороться до конца.

* * *

Тот вечер не предвещал ничего необычного: разбор документов, сверка графиков строительства нового онкоцентра в Екатеринбурге, короткий, деловой ужин, сон, а потом снова в бой.

Саша ворвался в мой кабинет, как торнадо, нарушая священную тишину, охраняемую секретарем и моим помощников. Он не стучал. Он просто вошел, и в его глазах горела та самая азартная искра, которую я не видела у него уже несколько лет.

— Всё, хватит, — заявил он, не дожидаясь вопросов, — Пошли.

— Саш, у меня…

— Ничего у тебя нет, — он перебил меня на полуслове, подошел к столу, захлопнул крышку моего ноутбука и взял меня за запястье. Его пальцы были теплыми, но держали крепко. — Пошли, сказал.

— Куда? Ты с ума сошел? Завтра в семь утра встреча на Первом, запись интервью про фонд «Детские сердца». А послезавтра я открываю в Нижнем…

— Аня, — он повернулся ко мне, и его голос вдруг стал жесче. — Мир не рухнет без тебя. Или рухнет — тогда уж точно ничего не изменишь. Пошли.

Он почти выволок меня из-за стола, на ходу накинув на мои плечи пальто. Я брыкалась, но его хватка была железной.

— Да, блин! Саш! Меня там на конференции люди ждут! Я не могу их подвести!

— Ты о людях думаешь всю свою жизнь! — он почти кричал, — Тебе тридцать, Ань. О тебе кто подумает? Твой Сенсей? Он со своими пятерыми сыновьями счастлив! Твои подруги? У них свои семьи! Один раз, один чертов раз в жизни можно нарушить даже собственные правила! Или ты уже совсем в них закостенела?

Он вытащил меня на ночную улицу, где у подъезда с работающим двигателем ждал его внедорожник. Засунул внутрь, пристегнул ремнем, словно непослушного ребенка.

Я хотела протестовать, но слова застревали в горле. Потому что часть моего измотанного мозга отчаянно с ним соглашалась.

— Ты когда в последний раз спала нормально? Не три часа между совещаниями, а просто выключала мозг и спала? — спросил он, выезжая на пустой ночной проспект.

Ответить мне было нечего. Последний год… нет, последние три года выдались особенно адскими.

Новые вспышки камней на границах, интриги в правительственных кругах вокруг «Консорциума», давление со стороны западных партнеров, постоянная борьба за ресурсы для своих проектов. Сон был не отдыхом, а кратковременным отключением для перезагрузки.

— Но я так не могу, — попыталась я снова, но голос звучал уже без прежней уверенности.

— А у меня — сюрприз, — парировал он, и в его голосе снова зазвучала эта бесшабашность. — И ты его получишь. Всё. Спор окончен.

Мы ехали не домой. Мы мчались по ночной Москве, и через полчаса оказались на частном аэродроме. Там, под звездным небом, стоял небольшой самолет.

— Саша, что ты задумал? — прошептала я, когда он вывел меня из машины.

В ответ он достал из кармана шелковую повязку на глаза.

— Доверься. Хотя бы один раз.

Это было самое трудное. Довериться. Передать контроль.

Я, которая все десять лет держала все нити в своих руках, которая не могла позволить себе роскоши быть слабой или просто пассажиром. Я замерла в нерешительности, глядя на черную шелковую полоску в его руках.

Он смотрел на меня, и в его взгляде не было насмешки. Была просьба. И усталость. Усталость от моей вечной собранности, от моих вечных стен самостоятельности и независимости.

И я сдалась. Кивнула. Позволила ему завязать глаза. Мир погрузился в мягкую, бархатную темноту. Он взял меня за руку и повел по бетонке. Я слышала его шаги, далекий гул другого самолета, чувствовала ночной ветер на лице. Потом — несколько ступенек, запах дорогого кожаного салона, его рука, осторожно направляющая меня в удобное кресло.

Двигатели взревели, и мы понеслись по взлетной полосе. Под нами с гулом отдалилась земля.

Я сидела в коконе незнания, и странным образом… не паниковала. Адреналин схлынул, оставив после себя глухую, всепоглощающую усталость. Все доводы — о встречах, интервью, открытиях — казались теперь такими далекими и неважными. Как будто кто-то выдернул вилку из розетки, питающей мой вечный двигатель ответственности.

Я хотела что-то еще сказать, возразить, но мысль не складывалась в слова. Вместо этого тело, лишенное привычного контроля разума, начало тонуть в мягкой, вязкой волне истощения.

Я услышала, как он поправляет плед у меня на коленях. Его пальцы коснулись моей руки.

— Спи, — тихо сказал он. — Нам долго лететь.

И я… расслабилась. Впервые за долгие-долгие годы я позволила опорам уйти из-под ног. И не упала. Я просто провалилась. Провалилась в глубокий, бездонный, беспробудный сон под убаюкивающий гул турбин, уносящих меня прочь от всех фондов, камней, войн и ответственности. Неизвестно куда. И в этой неизвестности было странное, забытое ощущение свободы.

Я проснулась от мягкого толчка и смены звука — гул двигателей сменился тишиной, нарушаемой лишь легким потрескиванием наушников. Повязку с глаз сняли уже после приземления. Когда я открыла глаза, в иллюминатор ударило слепящее, щедрое, совершенно не московское солнце. За окном проплывали пальмы с огромными, растрепанными кронами, ярко-зеленая трава и бирюзовые блики на воде где-то вдалеке.

— Где мы? — спросила я хрипло, разминая затекшую шею.

— Тайланд, — улыбнулся Саша, отстегивая свой ремень. — Остров Пхукет. А если точнее — то его самая тихая и дикая часть.

— Ты сумасшедший! — вырвалось у меня, но уже без прежнего запала, скорее как констатация факта. — У меня нет с собой ничего!

— А нам ничего и не понадобится, — заявил он с таким видом, будто оглашал самый разумный план на свете. — Купальники тут продают на каждом углу. А вечерами… будем ходить голыми.

Я покраснела, как подросток, и шлепнула его по плечу.

— Дурак!

Он лишь рассмеялся, и этот смех, беззаботный и громкий, растворялся в жарком, влажном воздухе, который встретил нас, как только мы вышли из самолета. Воздух пах океаном, солью, тропическими цветами и… свободой.

Он арендовал не просто номер. Это было отдельное бунгало из темного дерева и стекла, стоявшее на сваях прямо над лазурной водой маленькой, уединенной бухты. От нашего порога в воду вела короткая деревянная лестница. Собственный крошечный пляж с белым, как сахарная пудра, песком, окаймленный валунами и пальмами, был только наш. А позади дома, в окружении буйной зелени, искрился частный бассейн с пресной водой.