Андрей Горюнов - На пути Орды
– Ну, мы так и подумали.
– Что пить-то будешь, Бухай? «Метаксы» хочешь?
– Бухай «смирнов» пьет. Слеза. «Метакс» – моча верблюжий, вижу. Прости, друг!
– «Смирнов» так «Смирнов», – не жалко. Ну? Все налили? Я предлагаю выпить за Игнача!
– Да, молодец! Подсобил нам, что и говорить!
– Как ж ты, Игнач, догадался пчел на них натравить? – восхищенно спросил кто-то.
– Их много, подумал, а пчел у меня в сто раз больше…
– Но пчелы ж – только напугают…
– Ну нет, – ответил Игнач. – Сто штук ужалит – смерть. А в шею, в голову и пяти десятков довольно станет.
– Голова!
– Не страшно-то было тебе, перед самыми рожами их проскакать?
– От страха и скачешь быстрее… – дипломатично ответил Игнач.
– Герой! – похвалил Глухарь, не тая восхищения в голосе. – Что глаза-то прикрыла? – спросил он Олю, одну из девушек, спасенных Жбаном и Шилом.
– Медов давно не пила, так в сон и клонит!
– А ты спляши! Сбрось сон-то!
Девушка встала и тут растерялась: без музыки…
– Музыка есть! – Коля достал из-за скамейки гитару. – Рояль в кустах…
– А что это? – Игнач взял гитару, осмотрел…
– Это гитара. Не так ты держишь. Это не гусли.
Коля заиграл цыганочку – в медленном, спокойном темпе, с переборами… Оля медленно прошла через всю горницу… Народ аж ахнул: хороша!
– Устала, – остановилась Оля. – Простите, люди, ноги не стоят…
– Жаль, Филимон-то весной угорел. Вот плясовик-то был!
– Ей бы под стать!
– Ты и играть умеешь? – спросила Олена Колю.
– А как у нас Олена-то поет! – встрял в разговор Афанасич. – Голосом-то вся в дальнюю прапрабабку свою – Рагнеду, – династии Рюриков прародительницу… Мы ведь, знаешь, кровей-то княжеских! Та, прапрабабка Оленина, ну, Рагнеда-то, как петь начинала, – зимой цветы на снегу вырастали! Услышишь – заслушаешься. Заслушаешься – и умрешь!
– Ну хватит, дедушка! Зачем тебе меня в стыд вгонять…
– Я верно говорю!
– Верно, может, да не к месту! Лучше вот спроси у Коли…
– А?! – растерялся Афанасич. – А что спросить-то?
– Ну, сам ведь знаешь, что…
– А… – Афанасич попытался что-то выразить, но нужные слова не находились… – Не идет, по бабьей-то указке…
– Что узнать-то хотел, Афанасич?
– Вот что! – нашелся наконец старик. – …Ты плотничать-то можешь, Николай?
– Конечно! Плотничать, печки класть, слесарить, красить, штукатурить, электрика, сантехника, подвесные потолки – все это мое. Одно лето даже ландшафтным дизайнером в коттеджах промышлял, – Алешку к школе одеть-обуть-снарядить надо было… Все мужик уметь должен. И шить. И готовить. И жить. И жить радостно.
– Ну, наливай! За это!
– Ты не части, – заметил Коля. – Я в своем взводе все время ребят одергиваю, чтоб не частили. Они даже песню сочинили – про «Коля, наливай»… С подколкой.
– Спой!
– Да не хочу, вы ж потом тоже петь ее будете.
– Боишься? Раз с подколкой-то…
– Да что бояться! Если есть и если заслужили, – я разве ж не налью? Тут сложность только в том, что нужно подпевать, – взвод-то мой подпевал.
– Мы подпоем! – кивнули мужики, разливая.
– Тогда поехали! Песня называется: «Коля, наливай»…
Аверьянов провел по струнам, заиграл.
Хлеба густые,
Чертог небес!
Поля родные,
А дальше – лес!
Глазам раздолье!
Родимый край!
Ну, вот что, Коля,
Наливай!
Жить стало краше,
Чем год назад!
Весною вспашем
Да все подряд!
Что за неволя?
Нам только дай!
Вот кружки, Коля…
Наливай!
А если тучи?
Огонь с небес?
Пожар могучий
Наперерез?
Лишь крикнешь с болью:
Ломай сарай!
Круши все, Коля!
И наливай!
Пожар потушим
И за жнивье.
Отстроим лучше
Жилье-былье!
Дворец построим —
Бахчисарай!
Еще есть, Коля, —
Открывай!
Избу – под крышу!
В бревно – топор!
Птиц щебет слышу,
Глазам – простор!
Ни слова боле!
Сиди, внимай!
Заснул, что ль, Коля?
Не засыпай!
Придет косая
Когда-нибудь…
Скажу: родная,
Прощай и будь!
Земля и воля,
Родимый край!
Прощай, друг Коля!
И – наливай!
Глубокая ночь. Веселье в горнице пошло на спад, – люди валились с ног от усталости. Коля вышел на свежий воздух покурить. Вместе с ним вышел и Игнач.
– Говорят, чудес у тебя много с собой. Показал бы.
– Ничего не осталось уж, – сказал Коля, открывая сарай. – Смотри, все, что осталось. Что было – раздал, раздарил…
– Расстрелял и взорвал… – продолжил фразу Игнач.
– Было. Не спорю, – согласился Коля.
– А это что?
– Акваланги.
– Зачем?
– Под водой плавать. На дне морском.
Игнач задумался.
– Ага. Понимаю. А тут?
– А это параплан.
– Зачем?
– По воздуху летать.
– Как птица?
– Да нет, скорей как пух, как осенний лист… Парить – понимаешь?
– Сверху – вниз?
– Не только. Можно и снизу вверх. Сначала разогнаться. И взлетел! А там, на высоте, восходящие потоки подхватывают. Паришь и вверх идешь…
– А-а-а! Словно коршун… Как сокол… – Игнач изобразил.
– Именно!
– А это что? – Игнач взял в руки небольшую коробку.
– Презервативы. Остатки. Ребята всегда берут с собой в командировку. На весь взвод.
Игнач открыл коробку, извлек пакетик.
– Но ведь на этом не взлетишь? И под водой… Не понял?
Коля склонился к его уху…
– А-а-а, – хмыкнул Игнач. – Но это глупость!
– Почему? – удивился Коля.
– В лесу травка одна есть… Да не одна!
– Понятно… Покажешь?
– Да жалко, что ль?
* * *В сенях княжих «хором» Олена остановила, поймав за рукав, Ольгу, – плясавшую девушку.
– Что сказать-то хотела тебе… Он женат!
– Кто женат?! – удивилась Ольга.
– Он, – кивнула Олена. – Он там женат!
– А-а-а! – Ольга догадалась, о чем толкует Олена, и, подкалывая ее, ответила с улыбкой: – Жена – не стена! Можно и подвинуть.
– Да я ж тебя!!! – обе руки Олены угрожающе взлетели в воздух.
– Ты че?! – отшатнулась Ольга. – Совсем того?! – И, помолчав, добавила: – Такая телка… и крышей съехала…
Ольга, видно, быстро воспринимала все новое…
Олена, услышав такое, побледнела как смерть:
– Он и тебе успел это сказать?!?!
* * *– Берке придет послезавтра… – сказал Игнач.
– Много людей у него?
– Не знаю точно. Раз в пять, в десять поболе, чем у Чунгулая было… А за ним – и Батый!
– А у Батыя?
– Без счета. Да что тебе Батый-то? Тебя и Берке поломает. Не выстоишь.
– Это ясно.
– И что ты будешь делать?
– Да путь один. Взять Берке.
– Убить?
– Бессмысленно. Орда останется. Новый хан сядет – вот и все. Его надо взять живым.
– Это правильно. Но дальше-то что?
– Использовать. Агент влияния.
– Чего?
– Заставить Берке работать на себя.
– Неплохо сказано. Но как добиться этого?
– Пока не знаю. Мысли крутятся. Ты кстати, не осведомлен, – сам Берке где в своем стане?
– Его шатер почти в самом центре его Орды. Но ближе всего – к Волк-камню. Скала есть такая. Все ее знают. Не спутаешь.
– Спасибо.
– Не за что… Ну что, пора и поспать?
– Да, пора!
…Надо было еще проверить караулы…
Хоть сон и сморил Берестиху, но стражники на стенах пристально вглядывались в ночной мрак, время от времени включая приборы ночного видения, а затем долго прислушиваясь… Нет, все спокойно, слава тебе, Господи!
Тишина!
* * *Так и не дойдя до кровати, Аверьянов прилег тут же, в сенях княжьих хором, на узкой лавке…
За последние дни он измотался выше всех человеческих пределов, его мучили отрывочные сновидения, провалы и взлеты.
Душили кошмары, настолько правдоподобные, как будто были они наяву. Вот и теперь, стоило Николаю рухнуть в спасительное, казалось бы, забытье, как тут же в его сознании возникло смятенье, тревога, – чувства, совершенно не мучившие его наяву.
Наяву тревога всегда ассоциировалась с криком «Па-адъем!», а смятение он испытал только один раз в жизни, когда расставался с женой. То, что она легко оставила Алешку ему, совершенно не претендуя на дальнейшее воспитание мальчика, повергло его в смятенье. Разум заметался в бессильном поиске ответа на вопрос: как же я мог с ней прожить эти годы?! С такой… Прости, Господи! Как смог?!
И больше смятенья, тревог наяву он не знал.
Во сне же смятенье с тревогой нередко являлись ему. Вот и теперь, как только стражник со стены растолкал Аверьянова, «разбудил» его криком: «Вставай! Татары!! Берке уже здесь!!!» – Коля «слетел», не просыпаясь, с кровати, охваченный тревогой и смятением.
На улицу! На стену!
Во сне, как и наяву, была еще ночь. По краю леса мерцали огни факелов, – тысячи, тысячи…
– Мне говорили, они ночью не воюют…
– Тебе соврали, – горько констатировал стражник. – Смотри-ка – валом повалили…
– «В атаку с марша!» – называется… – Коля кинул взгляд на боеприпасы: ошметки, крохи, порошок… Считай, что нет совсем…
