Андрей Горюнов - На пути Орды
– Ну, например, какое-такое предсказание может быть не на пользу?
– От которого руки у всех опустятся, например.
– А кто решил, что все должны жить с поднятыми руками?
– Руки здесь ни при чем, Катька. Людей нельзя лишать надежды, вот в чем дело!
– Почему? По-моему, это глупость! Вот я говорю, Лизке из соседнего подъезда, пятикласснице: «Если не будешь зубрить – английский не выучишь»! Она надеялась, что выучит, не зубря. А просто учебник на ночь клала под подушку… А я ее надежды р-р-раз – и лишила! Что, разве плохо?
– Да я говорил о другой надежде…
– Ты сам запутался. Я вижу!
– Ну, опять сцепились! – поморщился Михалыч.
– А чего он, папа, наезжает?
– Наезжает, а ты уступи. У него интерес пропадет.
– Очень-то надо!
– Что, я не понял? – Михалыч оглянулся на дочь.
– Да чтобы интерес-то пропал. У меня, может, цель диаметрально противоположенная.
– А именно? – удивился Алеша.
– Вам не понять! – махнула рукой Катя. – Все вы, мужского пола, немного того…
– Забавно! – хмыкнул Михалыч, не отрывая глаз от дороги.
* * *Звездное небо. Черные кромки лесов. Все! День кончился.
Коля брел спать, но, увидев Глухаря, сидевшего возле своей избы, остановился, сел рядом…
– Жалко, князь Драгомир Бориславович сбежал… – сказал вдруг Глухарь.
– А что он тебе? – удивился Коля.
– Да всю медовуху из Берестихи с собой увез, гад…
– А если б нет, то что бы?
– Я б выпил, – признался Глухарь.
– Я бы тоже, – согласился Коля. – После такого дня. Стресс снять.
– Сам Бог велел, – кивнул Глухарь. – Никто не осудит…
– У меня есть «медовуха»!!! – крикнул Коля и вскочил, просветленно хлопнув себя по лбу. – Море жратвы же есть! И выпивки! В контейнере!
– Да тихо ты, чумной! – зашипел на него Глухарь.
– Да ты ведь слышишь плохо… – почти шепотом ответил Коля.
– Чего мне надо – я всегда услышу, – таким же шепотом ответил Глухарь.
* * *В горницу княжеских «хором» набилось немало народу, – пришли все, кто хотел. Стол был завален деликатесами конца двадцатого века, тюк с надписью «запасной парашют» был опустошен разом и до дна.
Немало и бутылок красовалось между яствами.
– Помянем павших! – сказал Афанасич. – Вечная память.
Все встали.
– Вечная память!
В тишине стало слышно, как перекликаются на стене караульные группы. И вновь тишина. Только тихие трели лягушек, из заросли осоки у реки. Жизнь не кончается.
– Что, други? – прервал Глухарь безмолвие. – Между первой и второй…
– У вас тоже есть эта присказка? – поразился Коля.
– Пословица древняя, – кивнул Афанасич.
– Не помешаю? – спросил, появляясь в горнице, Игнач.
– Ты всегда, Игнач, кстати!
– Садись, гостем будешь.
– Отведай, чем твои потомки бананы будут запивать…
– Спасибо.
Выпили, помолчали.
* * *– Михаил Михайлович, – повернулся к полковнику Алексей. – Я что, кстати, хотел сказать… У меня в рюкзаке – три миллиона шестьсот тысяч баксов.
– Ага, – хмыкнул Михалыч, продолжая следить за дорогой. – А у моей матери, в деревне, вон Катька видела, на чердаке шестнадцать миллиардов рублей. Тысяча девятьсот девятнадцатого года, кажется… И еще матрац керенками набитый есть. Там же, на чердаке.
– Вот, посмотрите… – Алексей приоткрыл рюкзачок, набитый пачками долларов.
– Чего?! – не понял Михалыч и затормозил, останавливаясь. – Ну-ка, дай посмотрю… Ух ты! – рассмотрев пристально три-четыре купюры при свете лампочки в салоне автомобиля, полковник качнул головой: – Где ж ты взял-то? Такая подделка. Во, качество! Не отличишь! Лично я бы – попался… Учти только: задумаешь сбыть – тут же статья, хоть и не ты делал.
– Это настоящие.
С минуту Михалыч молчал.
– Из будущего?
– Да.
– Даже не знаю, что сказать, – как-то очень обыденно пожал плечами Михалыч. – Кать, что говорят в таких случаях? Ты у нас все знаешь…
– Я клад там сдал, – прояснил Алексей.
– Сумасшедший, – сказала Катя. – Ты ж там один был. Могли же кинуть и пришить…
– Нет, не могли. Я же ничего не продавал. Записался в клуб коллекционеров. Филателисты, нумизматы, боннисты. И совершил законный обмен. По каталогу. У меня монеты конца девятого века, много, а мне нужны боны, американские бумажные деньги конца двадцатого века, тоже много… Там, в клубе, люди солидные, не барыги. Историки, археологи, ботаники… Я, в общем, отчасти и за этим тоже в будущее летал… Чтоб с местными бандюгами, ну и вообще, – ни с кем тут не связываться… А там – дело другое: без риска и по правилам, по закону. Не стоило?
– Не знаю, – сказал вдруг полковник. – Я ничего не знаю. Я не знаю, что говорят в такой ситуации. И сам не сталкивался, и от других не слыхал. – Он пожал плечами. – Поздравить? Да не с чем. Очень я боюсь этого…
– «Этого» – чего, папа?
– Денег. Не помню случая, чтобы даже гораздо меньшие деньги, «упавшие с небес», шли бы впрок. А тут в таком количестве! В таком качестве. И в таком возрасте… Лучше ты их выкинь, Алексей. Хотя я понимаю, что я глупость говорю.
– Ты чего, серьезно, что ль?! – возмутилась Катя.
– Не знаю. Сам не знаю. …Я по жизни знаю вот что. Деньги надо зарабатывать, а не «находить». Это раз! Легкие деньги легко и улетают. И ничего, кроме горя, не приносят. В конце концов.
– Ну, насчет горя ты хватил! «Ничего, кроме горя»! Вранье… Да три миллиона шестьсот пока растратишь, – сколько удовольствия получишь!
– Вот-вот! – кивнул Михалыч. – Я как раз про это.
– А чего? – возмутилась Катя.
– А ничего. – Михалыч повернулся к Алексею. – Смех смехом, а ты что с этим мешком денег делать собираешься? Всерьез? Без шуток если.
– Разделим поровну, на троих: Дороне Вячеславне, Кате и треть мне. Как договаривались.
– Вот я тебя прошу: ты этого пока не делай. Еще успеешь. Сначала давайте подумаем, ребята.
– Это нечестно, – возразил Алексей. – Если думать, то всем вместе.
– Конечно, – согласился Михалыч. – Думать будете втроем. То есть, если хотите, без меня.
– Вы нам не помешаете. Три головы хорошо, а четыре – лучше.
– Как говорил Змей Горыныч… – подхватила Катя.
– А пока – никому ни звука, – кивнул Михалыч. – А деньги куда спрятать, я покажу.
– А зачем их прятать? – удивился Алеша.
– А затем, что весь полк уже знает, что ты в будущее летал… Раз летал, значит, что-то привез. Вон наука уже караоке на весь полигон закатывает, поди… А в полку разные люди есть. Я-то лучше знаю, ребята, поверьте.
– И что, папа?
– И – «то», Катя…
– Под бок себе спрятать хочешь, в гараж, в старый сейф?
– Нет.
– У Дорони Вячеславны можно спрятать, – предложил Алексей.
– Нет, – возразила Катя. – У нее может сердце не выдержать, когда увидит. Или похвалится кому-нибудь…
– Мы их спрячем туда, – сказал Михалыч, – где они же, можно сказать, сотни лет пролежали, вас дожидаясь. В мешок полихлорвиниловый, – от сырости, в два мешка и – в яму.
– Яму не запрешь, папа.
– Запрешь, Катя. Самый хороший замок – это язык за зубами, дочка.
– Понятно. Только я требую, чтобы триста долларов вы мне выдали прямо сейчас.
– Ну, началось… – вздохнул Михалыч. – «Требую», «мне», «мне», «мне» и «мне»…
– Нет, не «мне»! – возразила Катя. – Аверьянову вон, надо новую ковбойку купить. Старую уже не отстираешь. И не только ковбойку. – Она повернулась к Алексею: – Что, в будущем одежды нет? Ты в чем уехал, в том и вернулся. И ковбойку там все это время не стирал, я вижу! А скажешь сейчас, что за пять секунд, пока ты в будущее туда-сюда летал, и носков не постираешь. Но ты там был, в будущем, сколько недель? Что молчишь? Нельзя ответить? Нельзя лишать меня надежды? Да? Или в будущем нет одежды? Нет?
– В будущем есть одежда. В будущем на нее времени нет. У меня.
– Что от бога, то на всю жизнь, – согласилась Катя.
– Ну, триста долларов, ты, конечно, возьми, – кивнул Михалыч. – А в остальном, прошу не разлетаться.
– Да чего ты все каркаешь?! – возмутилась Катя. – Тебе нужно срочно купить не караоке, а карка-еки. Там будет каркать, а ты – с микрофоном – подкаркивать! Дайте мне еще триста долларов, пожалуйста!
– Я каркаю потому, что очень трудная задача встала перед вами. Использовать деньги. С умом. Ведь в жизни обычно как? Вот мы, спецназ. Захватишь дворец там какого-нибудь диктатора. Ему – дыру в лоб, установили свой режим. Успешно, да? Допустим. А что потом? Потом провалы. Чушь. Неразбериха.
– Я в ваших делах военных не разбираюсь и не хочу разбираться, – заметила Катя. – Я – девочка, во-первых, и еще совсем ребенок – во-вторых.
– Возьмем не наши, а ваши, чисто женские дела, не против. Все излюбленные женские истории кончаются свадьбой. Так? Так! А что потом? А потом кастрюльки немытые, посуда на книжных полках, пыль на цветах на окне, полная ванна грязного постельного белья, невынесенное мусорное ведро…
