Андрей Валентинов - Ола
– Да, – выдохнул я. – Прости!
Поглядела она на меня – долго так, внимательно. Словно впервые заметила.
– Не хочу я подыхать, Начо! Вытащишь меня отсюда – может, и прощу. Меня вытащишь – и себя тоже. Квиты мы с тобою, а за гробом даже ненависть кончается…
Зря зеленые решили
Похвалиться предо мною:
Мол, крючок у нас есть, Начо,
И на том крючке висишь ты!
Не крючок я здесь увидел,
На камнях горячих этих.
Словно зеркало подали,
Чтобы вволю наглядеться.
Наглядеться, насмеяться
Над собою, дуралеем.
Обмануть судьбу решил ты,
Головами расплатиться,
Чтоб пожить еще недельку?
Погубить врагов задумал,
Чтоб друзей спасти от смерти?
Не поможет! Не спасет!
ХОРНАДА XXXVII. О том, как славный рыцарь Дон Саладо чудище некое повстречал
…Дом как дом, что он, что соседние – не отличить. Стены в побелке, окна ставнями закрыты, на крыше – черепица бурая. То есть это сейчас она бурая, а когда-то желтой была. Разве что калитка приметная – резная. Но и таких калиток здесь, в Квартале Герцога, немало.
Но это снаружи – не отличить. Внутри, понятно, все свое, особенное, тем более живет тут…
– …Граф де Сигода, – тычется губами мне в ухо фра Мартин. – Бывший наместник Галисии. Запомнил, Гевара? Его, значит, от должности отставили, потому как марранов привечал, вот и снюхался со злодеями, заговорщик подлый. Запомнил?
Поморщился я – больно уж губы у брата-инквизитора на ощупь противные.
Третий дом уже разглядываем. Один на улице Змеиной, два – в Квартале Герцога. С утра гулять по Севилье направились – я да фра Мартин.
– Значит, векселя ты здесь получил, Гевара. На втором этаже, из рук в руки. Ну, пойдем, грешник, надобно нам еще кой-чего поглядеть.
И – под ручку меня. А сзади еще двое в затылок дышат.
Как узнал я поутру, что в город выпустят, да еще без яду в брюхе, – обрадовался. Пикаро, он вроде рыбы, пусти в воду – из любой сети улизнет. Тем более расчетец у меня имелся. Думалось отчего-то, что жердь со мною пойдет, фра Луне то есть. Этого бы я с одного удара завалил.
…Дагу, конечно, не вернули – умные!
Но – не повезло. Не жердь со мною пошла – фра Мартин, громоздкий. А этого с копыт не собьешь, здоровый, почти как дон Фонсека. И те двое, что сзади пристроились, не отстают. Крепкие – и в плащах черных до пят. А под плащами – не поймешь чего, то ли арбалет взведенный (видел такие – маленький, в локоть всего), то ли просто нож метательный. И предупредили – дернешься, мол, подраним. И сразу – на гарроту. Вот и гуляем.
– Запомнил, значит? – продолжал меж тем фра Мартин. – А ну-ка повтори, сын мой! Да с самого начала все.
Оглянулся я, в который раз уже. Нет, не убежать. Ежели бы на улицах народу побольше было! Да мы, видать, неспроста людные места обходим.
Делать нечего – повторил. Повторил, да и усомнился:
– А если спросят, чего в домах тех внутри? И как сеньоры эти, заговорщики которые, выглядят?
– Ишь умный!
Засопел фра Мартин, насупился:
– Это верно, конечно, да только времени у нас мало, два дня всего. Коли не подпишет, начинаем. А вот ежели да, тогда все чин чином подготовим, понял?
– Да как не понять? – согласился я.
…Ой, любопытно! Это кто же чего подписать должен?
– А спросят – отвечай, что ночью дело было, а сеньоры те, само собой, маски надевали. С какой радости им лица свои благородные тебе, разбойнику морскому, показывать? А раз ночью, значит, темно вокруг, не разглядел ты. Понял ли?
Не стал я спорить – понял. Что спешат очень – понял.
Два дня, выходит?
А фра Мартин все дальше косолапит, меня за собою тянет, да только неуверенно как-то. Раз оглянулся, два оглянулся…
Встал.
Встал, тонзуру свою почесал, меня в сторонку оттащил, к калитке резной.
– Слушай, Гевара, ты особняк его милости Аугустино Перена, ассистента Севильи, помнишь?
– Чего же не помнить-то? – удивился я. – На углу Аббатской он, двухэтажный такой. И бывал я там, не в парадных покоях, правда.
Было дело! Посылал меня Калабриец к человечку одному, при доне Аугустино служившему. Да не просто – с вексельком верным.
– Так даже? – обрадовался громоздкий. – Вот и славно, сын мой! Там ты, значит, и виделся с сеньором Алонсо де Кабальеро, вице-канцлером Арагона. Восемь месяцев назад он в Севилью приезжал, не спутай. Вместе с Его Высочеством Фердинандом, в свите его.
Кивнул я – и это не спутаю. Да чего это с фра Мартином? Сопит, на меня не смотрит.
– А погулять не хочешь, грешник? Часа, значит, три? Ах, вот оно что! Не выдержал я – хмыкнул. Прямо в рожу ему.
– Так это не я погулять хочу. Вы хотите, святой отец. И не я грешник – другой кто-то!
Думал – в зубы саданет. Нет, стерпел! Снова тонзуру свою чесать принялся, да не пальцем, всей пятерней.
– Все мы грешны, все, сын мой! Все грешны, да не все умны. А умный ты ежели, поймешь. Поймешь – и язык свой прикусишь.
– Прикусил уже, – согласился я. – Так чего, идти мне?
Засмеялся громоздкий, меня по плечу хлопнул:
– Иди-иди! Да недалеко только. Смиренные братья за тобою, негодником, проследят, чтобы не случилось чего. Ты ведь свои вещички у «Тетки Пипоты» кинул? Вот туда и гряди, сын мой. Винца выпей, девочку кликни, посисястее чтоб была. Напоследок оно, значит…
Облизнулся даже фра Мартин, не иначе про «напоследок» этот подумав. А у меня словно крылья выросли. Да хоть на полчаса отпустите. Двое за спиной – подумаешь!
…Ошибся я – не двое. И не четверо даже – шестеро. Не дурак оказался фра Мартин. Ежели бы двое, то вышел бы Белый Начо на Ареналь-площадь, свистнул в два пальца…
А так нет – успеют скрутить. Или ножом саданут.
В общем, некуда деваться – пошел к тетке Пипоте. Оно и вправду, винца бы хлебнуть…
– Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!
Замер я, голову в плечи втянул. Какой еще к бесу «диририм»?
Вина я, понятно, взял – кувшин целый. Взял – да и по лестнице знакомой ступенями заскрипел – прямо на чердак-донжон. Ежели дома мой идальго, так и выпить с ним можно, поболтать, порасспрашивать. А нет его – сам выпью, его повспоминаю.
…Оно, конечно, не стоило бы нам встречаться. Да только поздно – знают фратины зеленые о Доне Саладо. Одна надежда – уговорю его, калечного, ноги побыстрее из Севильи сделать.
Потому и пошел. А тут!…
– Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим! О думель, думель копф!
Ничего себе! А голос-то какой – хриплый, страшноватый, словно певцу по горлу дагой полоснули.
– Айне каре, айне штос! Диририм-дрим-дрим!
То есть, может, и не «каре», и не «штос» – больно голос уж хриплый, разобрать трудно. Но – похоже.
Эй, плавать шкипер по морям.
Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!
И утонуть ко всем свиньям!
Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!
Эге, уже и по-кастильски запел! То есть не совсем по-кастильски…
Приоткрыл я крышку деревянную, что с лестницы на чердак вела, голову высунул…
В подводный царство попадать.
Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!
С морскими девками он спать.
Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!
Ну и рожа!
И если бы только рожа! Расселся за столом этакий бурдюк в рубахе грязной, щеки небритые на грудь свисают, на подбородке – то ли борода, то ли просто мусор прилип. Расселся, кубок глиняный лапищей сжал…
Царя морского гнать он с трон,
Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!
Звать мертвяков со всех сторон!
Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!
Поглядел я на этот бурдюк распевшийся да и решил ничему больше не удивляться. Поет – и пусть себе поет. Тем более на столе не только кубки пустые и рыба соленая, погрызенная, но и кувшин красуется – всем кувшинам кувшин.
Матрос-мертвяк он там собрать.
Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!
Свое он царство основать!
Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!
Сел я на табурет скрипящий, свой кувшин на стол поставил, в кубок плеснул.
– Здоровье вашей милости! Бурдюка хрипящего, в смысле.
А сам уже и соображаю потихоньку. Уж не сам ли это отважный шкипер ван дер Грааф, с которым мой идальго море-океан пересечь решил на каравелле беспалубной?
Ну, с таким уж точно – доплывешь! Хоть до дна песчаного, хоть до скалы ближайшей.
– Вот я и говорить, вам, майне герре, – помереть! И герр Штрузе помереть, и герр Хальс-боцман помереть. Та-а! От лихорадка помереть, это я ист точно говорьить!
А сам кубок уже тянет. Не иначе – тост у него такой. Стукнулись.
– А когда их, майне герре, в море хоронить, они за каравеллой плыть продолжать. Та-а! Не весь плыть – лица только плыть. Слева – герр Штрузе, справа – герр Хальс-боцман. Две недели их лица на воде видеть. Та-а!
Снова стукнулись. Хлебнул бурдюк от души, брюхом колыхнул – и на меня воззрился.
– Так ты и есть герре арматор, который меня, шкипера старого, за море-океан плыть нанимать? Та-а? Это ист гууде! Я всю жизнь о таком мечтать, герре арматор! Да только раньше времени потонуть не хотеть, а сейчас время самый ист, отчего бы за море-океан не плавать? Та-а?
