Андрей Посняков - Шпага Софийского дома
– Да уж, черт с ним, со Ставром, – махнул рукой Олег Иваныч. – Злобен зело да хитер, аки змей.
Софья вздохнула, замолкла, задумалась о чем-то своем.
– Сказывают, жила когда-то одна девица, – подняв глаза, тихо произнесла она, – и был у нее брат, коего захотела она извести. Наловила в лесу змей да сварила из них зелье, однако ж брат узнал про то…
Снимал он с сестры буйну голову,
И брал он со костра дрова,
Клал дрова середи двора.
Да сжег ее тело белое
До самого до пепела.
Он развеял прах по чисту полю,
Заказал всем тужить плакати…
– Что же ты не ешь ничего, господине? – закончив историю, улыбнулась Софья. – Иль не вкусно?
– Вкусно… – кивнул Олег Иваныч и подумал, что в прежние, петербургские, времена в подобных условиях обязательно ляпнул бы какую-нибудь пошлость типа «ты вкуснее» или что-нибудь подобное. Обязательно бы ляпнул, не удержался, а вот тут… Черт его знает, как и действовать.
– А знаешь, боярыня, есть у меня один знакомый, переписчик софийский, – отпив вина, интригующим шепотом произнес Олег Иваныч, – так он сказывал как-то гишторию о звере Китоврасе, был такой в давней Греции зверь, глумник ужасный… Рассказать?
– Расскажи, расскажи, о звере Китоврасе, – неожиданно засмеялась Софья. – Я прежде то слыхала, да позабыла все…
Пришлось Олегу напрягать память. Что там конкретно рассказывал Гришаня, он помнил плохо, потому обильно разбавлял содержимое «гиштории» анекдотами из цикла «муж уехал в командировку», стараясь, правда, чтобы получалось не очень пошло. Судя по смеху и раскрасневшимся щекам Софьи, получалось – как надо.
На Софийском дворе зазвонили к вечерне, поднимаясь ввысь, поплыл над Детинцем торжественный звон, в конце улицы Прусской вторили ему колокола церквей Михаила и Вознесенья, неподалеку, на Черницыной, зазвенела колокольня Власия.
– Ну, пора, – поднялся из-за стола Олег Иваныч. – А то засиделся что-то, хозяйку-красавицу россказнями всякими утомляя… Не гневайся, боярыня, ежели что не так!
– Что ты, господине! – Софья улыбнулась, подошла ближе. – Знаешь, – произнесла она, прислушиваясь к колокольному звону. – Мне давно уже не было так хорошо, как сегодня. Правда, правда! Об одном только жалею – что ты не приходил раньше.
– Как можно…
– Можно! – Софья, шутя, закрыла Олегу рот рукою. – Можно… Приходи, когда захочешь. Так тоскливо сидеть здесь зимними вечерами. Одна… Одна-одинешенька. Ни детей, ни мужа. Одни слуги. Приходи, ладно? Что люди скажут? Да пес с ними, с людьми. Я свободная новгородская женщина, боярыня, и в моем праве делать все, что хочу. А я хочу тебя видеть. А… А ты?
Она приподнялась на носках, заглядывая в глаза Олега, и тот, неожиданно для себя, обнял боярыню, почувствовав, как трепет пронесся по ее тонкому стану. Софья подняла руки, провела ладонями по волосам Олега… и вдруг поцеловала его так крепко и страстно, как никто уже давно не целовал.
Бился на улице колокольный звон, уходил, поднимался в вечернее небо. Выйдя на крыльцо, жадно вдохнул Олег Иваныч холодный ноябрьский воздух. Спустился по крутым ступеням, шатаясь, словно пьяный, хоть и выпили-то всего ничего. Верный Никодим уже держал наготове поводья.
В хоромах, за прозрачными капельками слюды, в тусклом дрожащем пламени, стояла женская фигура с распущенными по плечам волосами. Водопадом, золотым водопадом, волосы стекали на плечи, свечка в руках дрожала…
Олег Иваныч помахал рукой, улыбаясь, пришпорил коня и поехал прочь. Быстро проскакал по Новинке…
Было ли то, что сейчас было? Иль привиделось все сном-наветом воздушным?
Не успел к вечерне Олег Иваныч, согрешил, что поделать. Придется дома больше молиться. Когда проезжал мимо храма Флора и Лавра – народ уже выходил на улицу, разгоняя вечернюю тьму, горели вокруг факелы стражи. Кто-то тронул за стремя… Гришаня.
– На Ильинскую скачешь, Олег Иваныч?
– Туда.
– Зайди-ко, дело есть. Если не очень спешишь, конечно.
Что за дело? Пожав плечами, Олег Иваныч спешился, в келью отрока пошли рядом с толпой богомольцев в длинных черных одеждах… впрочем, может быть – и не в черных, темно, не разглядеть особо-то.
Гришаня был словно пришибленный, не шутил, не разговаривал, не смеялся, как обычно. Может, сегодняшняя свалка на мосту так на него подействовала? А что он, ране такого не видывал? Ну, поплакал у моста-то, чего уж теперь-то.
Зашли в келью. Гришаня зажег свечу, взял со стола кусочек бересты:
– Читай!
«На Софейский двор от Ивана сына Флегонтова, што на Федорова живет. О том доношу, самолично слышав и видев как на вощаника Петра дворе…
…отрок сей Григорий Святу Троицу радостно поносиша и жидовинску веру Гвизольфину всяко славил. Рек, будто вера та всяко лучше, да святей, да пригожее, тако же грил всяки слова богомерзкие, похвалятяся, будто Иону-владыку самолично извел, в питие зелье подсыпав».
Олег Иваныч хмыкнул. Точно такая же грамотца лежала у него дома на столе. А ее автор, Иван, сын Флегонтов, был недавно убит неведомо кем на Федоровском ручье.
– Как убит? – встрепенулся отрок, но тут же охолонул: – Не в нем дело… то есть не в нем одном. Гвизольфи сегодня схвачен, по приказу Феофила, да вощаник Петр.
– Это как понимать – схвачен?
Олег Иваныч удивился. Феофил обычно именно через него проводил такие вещи – вот и подметная грамотца ему направлена, – а тут вдруг – схвачены. Кем, зачем? Почему в обход его, Олега? Не иначе – интриги Ставровы.
– То Варсонофьевы люди, – пояснил отрок. – Он теперь выслуживается пред Феофилом-владыкой, Варсонофий-то не хочет, чтоб с ним как с Пименом…
Олег Иваныч вздрогнул, вспомнив злую судьбу ключника. Вот уж поистине – из князи в грязи. Бит кнутом да оштрафован. Сейчас – незнамо где…
– Как это – не знамо где? – перебил Гришаня. – В дальний монастырь подался, Дымский, что у Тихвинского погоста. Грехи замаливать. Феофил, грамоту сию дав, рек, чтоб и я туда ж собирался… в монахи. Завтра поутру отвезут, рек.
Последнюю часть фразы отрок произнес шепотом.
– Не хочу в монахи, Олег Иваныч, – помолчав, горько зашептал он. – А деваться некуда, иначе…
Добавил, что и монастырь ему светит только в лучшем случае – что там Гвизольфи да Петр-вощаник покажут? Может, главным стригольником выйдет, по словам их, Гришаня?
Отрок тихо заплакал.
– Не переживай, паря! – Олег Иваныч потрепал его по плечу. – Чай, не на Москве живем – вины-то твои еще доказать надо!
– А и докажут… учены.
– Ну, в этом я лучше разбираюсь, – усмехнулся Олег Иваныч. – А ну рассказывай, да без утайки, что на дворе вощаника делал, да часто ли, да кто еще был?
Гришаня вздохнул тяжко. Глотнул из кувшина квасу, взглянул на гостя:
– Хочешь?
– Обойдусь. Хотя, впрочем, давай.
Отрок дождался, когда гость напьется, потом только начал рассказ свой:
– Это в начале мая еще началось. Познакомился на Торгу с девчонкой, вощаника Петра дочкой, Ульянкой…
– Стой, стой, стой, – припомнил Олег Иваныч. – Черна коса, очи лазоревы – не она ль?
– Она, Олег Иваныч… – Гриша смущенно улыбнулся.
В общем, сначала на Торгу встречались, потом на лугах окраинных, а как-то раз Ульянка отрока на свой двор зазвала. С тех пор и повадился Гришаня к вощанику. Там и отца Алексея встретил и прочих стригольников. Правда, вовсе не из-за них к Петру хаживал, ясно – из-за кого…
А третьего дня вдруг неожиданно встретил там Гвизольфи. Обрадовался – был за спасение благодарен – разговоры начал вести, хоть понимал – опасно то. Хотя разговоры-то вовсе не о вере были. Больше – о жизни. О Тамани, Гвизольфиной родине, о татарах да о городах фрязинских, Кафе да Суроже, что на море на Черном стоят, ранее Русским прозывавшемся. Много чего еще рассказывал Гвизольфи – и об Италии, стране фрязинской, о Венеции, Флоренции, Генуе, о Данте, поэте изрядном, даже стихи написал на березовице Гришане. Гвизольфи с Петром отец Алексей познакомил, да вскоре на Москву отъехал – сказывают, сам князь пригласил, Иване Васильевич… Может, и не столь ужасен Иван московский, как про него сказывают? Про стригольников, вон, тоже много чего болтают, а на деле – много ли правды в словах их сыщется? А Иван их зовет, на Москву-то, знать, чего-то от них надо…
Ивану-то ясно, чего надо… Олег Иваныч тихонько хмыкнул. Земли церковные забрать да богатства! Чтоб были они только у государя – боле ни у кого чтоб!
– Кроме Гвизольфи и Петра, кто при сем был?
– Ну… – Гришаня задумался, – Ульянка была, но она ни при чем, так, заходила иногда в отцову горницу, пироги приносила. Ну и, кажется, кто-то из подмастерьев заглядывал, круглолицый такой, Сувором звать…
Имя Сувора произнес Гришаня как-то не так, замявшись чуть. Другой бы и внимания не обратил, да только не Олег Иваныч – волк опытный.
– Ну, и чего там, с Сувором-то, выкладывай!
Отрок потупился. Потом рассказал, тихо так, словно нехотя… Хотя чего там – дело житейское. Ульянка-то не одному Гришане нравилась. Сувор тоже на нее виды имел. Другой-то подмастерье, Нифонтий, оженился недавно, а вот Сувор… Туповат был, это правда, однако упрям. К Ульянке приставал сперва, пока девчонка не пригрозила отцу пожаловаться. Тогда унялся. Так ничего и не сказала Ульянка Петру, а вот Гришане поведала. Очень за то отрок на Сувора обиделся.
