Виктор Дубровский - Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)
— Не ты первый эту мысль думал, ведь, если знаешь, то Соборное Уложение 157 года похоронило все былые крестьянские свободы. И были люди, которые противились этому, но их затоптали. Вот, к примеру, недавно Иван Посошков помер. Из-за чего? Слишком умный патамучта был. Книжку написал, хорошую книжку, а помер в Петропавловской крепости.
— И где та книжка? — переспросил брат келарь.
— Спрятали её добрые люди. До поры, до времени. Я тебе как-нибудь, при случае, найду.
Саня оделся и отправился исправлять свои надобности. По дороге заглянул в пустующую, до недавнего времени, псарню. Белка должна была вот-вот ощениться, поэтому Сашка её устроил в хорошем месте. Даже старый тулуп выдал. Но пока всё было в норме — он потрепал Белку за ухом, пробормотал: «Ну лежи, лежи. Сейчас принесу пожрать».
Когда он вернулся, беседа продолжалась.
— И Нил Сорский был, и жизнью своей доказал, что жить иначе можно. Ты, — Славка усмехнулся, — сам попробуй своим крестьянам волю дать.
— Братие не допустит… — пробормотал брат Онуфрий, — привыкши оне к сытости… На настоятеля уже зуб точат, что не позволяет им в праздности пребывать.
— Чиво-чиво? — это уже Костин голос, — на пахана хвост задирают? Так ты мне скажи, мы там быстро благолепие наведём!
Саня в этот момент заваривал себе кофе.
— Челобитную владыке отписали, чтобы настоятеля другого прислал. Не по нраву им, виш ли, строгости по уставу.
— А что владыко? Попустительствует?
— Не знаю. Может пришлёт нового настоятеля, а может и не пришлёт.
— Пойдём-ка на крылечко, бледнолицый брат мой, перекурим и поговорим. Ты мне объяснишь, как это всё происходит.
Саня зашёл в горничку, плюхнулся на лавку и прихлебнул кофе.
— Что Онуфрий хотел?
— Тебя наслушался, книжек начитался и вот сумления его взяли, что вроде бы неплохо бы где-то местами народу свободу дать. Хорошо хоть ко мне зашёл, а не попёрся сразу проповедовать, — буркнул Славка, — нестяжатель новоявленный.
— А ты-то что осерчал?
— Да так… Ляпнет где-нибудь неподумавши, и отправится на Соловки. А мы за ним паровозом ещё куда-нибудь.
Вернулись с крылечка Берёзов и келарь. У Кости на лице блуждала многозначительная улыбка. Не иначе опять что-то противозаконное или асоциальное выдумал, — содружество абстиненции и Костиной фантазии иной раз рождало всякие непотребства. Онуфрий немного повеселел. А Славка продолжил лечить келаря:
— Нужна ли та свобода всем — вот главный вопрос. И, если хорошенько подумать — то не всем. Некоторым и так хорошо, иной жизни они не знают, и знать не хотят. Ты, главное, то, что надумал — не вздумай говорить хоть кому-нибудь. И уж не вздумай записывать.
Онуфрий обиженно засопел:
— Так то понятно, что негоже с кем попало разговаривать.
Славка добавил:
— Вот и хорошо. Ты через недельку подъезжай, поговорим предметно.
— А когда мельницу делать будем? — тут уже брат келарь обратился к Сашке.
— Так ты с Трофимом договаривайся, его люди работать будут. У меня всё готово. Мне три рубля за работу заплатишь и за подшипники пять рублей.
— Сколько?! Они что, золотые?
— Да, пять. Поверь, по себестоимости отдаю. Да кроме того я же даю пожизненную гарантию на три года.
Онуфрий тяжело вздохнул. Пожизненная гарантия — это хорошо, но восемь рублей! Где ж такие деньги взять? Однако он засобирался.
— Поеду я, — удручённо сказал он, — проведать надо Фёдоровку.
— И что, даже чаю не попьёте? — пошутил Саня, а Славка добавил:
— Давай, брат во Христе, не побрезгуй, позавтракай с нами, никуда не опоздаешь.
Костя для убедительности хлопнул Онуфрия по плечу, отчего у того колени подогнулись и он плюхнулся на лавку.
После лёгкого завтрака брат келарь засобирался по делам. Саня сидел, задумчиво уставившись в потолок.
— Ты чё это? — обеспокоенно спросил его Слава, — хмель не выветрился?
— Томление в грудях какое-то нездоровое, — пожаловался Сашка, — набрали всяких дел, аж подумать тошно. За что хвататься? И только-только первый этап до ума довёл, да и то не до конца. А тут это вот ещё, с этой экспедицией, прости господи, ни в звезду, ни в Красную Армию. Ладно, мне в Александров надо, у меня сегодня учёба с трофимовскими. Ты у моих младших проверь арифметику, а то я не успеваю.
Костя лениво листал какую-то книжку.
— Если б я учился по такой грамматике, — он постучал пальцем по открытой странице, — я бы тоже из школы сбежал. Несмотря ни на что.
Костя кинул на стол книжку и ушёл в свою каморку, Саня упылил к своим ученикам, но покоя не было. Если день начался с визитов, так это верная примета, что гости будут толочься до вечера. Прибыл собственной персоной купец Игнатьев, лично посмотреть на тех болезных, которые готовы снова купить у него персицкие штучки, заодно пронюхать, что же такого из них можно поиметь. Заодно провентилировать, можно ли дальше гнуть ту же цену, или накинуть ещё пятиалтынный с фунта. Однако вымелся он часа через два, ошарашенный объёмом заказов, но с твёрдым Костиным мнением, что жить с такими запросами — это гневить Господа, который, как всем известно — совсем не фраер. Но его, Игнатьева, примут с распростёртыми объятиями, если он привезёт цинк, сурьму, шёлк, нефть и хлопок. И всё это в неограниченных количествах и по божеской цене. Опять-таки, корил себя купчина, так и не понял он, зачем же этим странным господам нужны все эти вещи.
Чуть позже Гейнц втолковывал Косте на смеси русских и немецких слов:
— Не надо торопиться, ты не Sprintficker[17], когда подделываешь завещание, надо правильно выбирать чернила и не скупиться. Мне из Нюрнберга пришлось бежать, потому что не хватило денег на нужные чернила, — с совершенно серьёзным видом вещал он.
Костя рассмеялся:
— Не боись, у меня всё учтено.
Кто-то упражнялся в расписывании собственной подписи. Любовался, видимо кудрявыми завитками на четвертинке бумажки, и вот Костя решил этое самое изобразить. Не сказать, что получалось плохо, но всё равно, до идеала было далеко.
— Надо поближе к Нижнему перебираться, иначе нам доставка в копеечку влетит, — резюмировал Славка.
Не успел Игнатьев выехать с села, как нарисовалась соседка Собакина. И нет, чтобы идти к Анне Ефимовне дальше давить слезу за своё несчастное бытьё, так с обличающим видом докопалась до Славки, что, дескать, бросил в неведомой дали любезного её сердцу Ефим Григорича. Косте тоже досталось. Анна Ефимовна не вышла к гостье, беременность протекала тяжело. И эта, наконец, умелась.
Славка с Костей сидели и лениво продолжали переругиваться, всё никак не могли закончить начатый ещё в дороге спор. До этого они спорили до хрипоты, выясняя, когда же, и нужно ли вообще вмешиваться в жизнь Петра II.
Славка настаивал на том, что если и встревать, не раньше 1729 года, когда у Петра начнётся кризис и он произнесёт что-то вроде того, что «он скоро найдет средство разбить свои оковы». И вообще, «у Романовых кровь порченая», — так он заявил, и был противником всяких таких действий. Костя возражал, всё же последний из прямых потомков, не хухры-мухры.
Костя считал, что Мыш должен стать лучшим другом цесаревича, опередив при этом Долгорукого, и перекрыв тому возможность развращать Петра. Вплоть до самых радикальных мер. Однако, понимая, что свинья всегда грязи найдёт, если к тому есть такая склонность, и то, что Иван всего лишь реализовывал тайные желания самого Петра, надеялся всё же на лучшее. В чём и постарался убедить Ярослава, оставляя Мыша, как мелкого диверсанта в тылу врага. Не зря Костя почти неделю грузил его, вколачивая основные принципы того, что должен будет сделать Степашка. Сможет ли Мыш это сделать в одиночку — неизвестно, но на этот случай у Славки с Костей имелся список лиц, не замаранных в преступлениях режима. Костя больше боялся того, что сам Мыш вот-вот войдёт в пубертатный возраст, и тогда туши свет. Что может получиться из золотой молодёжи, не видящей никаких берегов, он знал. «Убью, — думал он, — вот только начнёт выкаблучиваться, так сразу и убью. И его, и всех этих князей с длинными руками. А Лизаньку, красотку несравненную, выкраду и отдам на поругание». Поругание ему виделось в самых завлекательных позах, а всегда, почему-то, в бане.
В конце концов, они договорились до того, что чему быть, того не миновать, и если царевич пустится во все тяжкие, то можно будет пустить в дело план «Б», то есть спасти его от лютой смерти.
— Вервия Судьбы, оне такие… скрученные, — резюмировал Костя и перестал заниматься пустым любомудрствованием.
Сашка тем временем мрачно размышлял о судьбах цивилизации. А именно о том, что прошло уже больше, чем полгода, а чего он добился? Не вообще, а конкретно — развития техники и технологии? Сделано только в одном месте, и, более того, только с одной артелью. Помри он сейчас — всё, что с таким трудом наработано, что с такими усилиями создано — исчахнет немедля, и все опять начнут работать по старинке. Как деды завещали, в полном соответствии с законами энтропии. Трение покоя, плюс потенциальная яма. Получим карго-культ и шаманство возле станков. Будут тупо копировать, хорошо, хоть кто-то найдётся с мозгами, хоть что-то продвинет вперёд.
