Виктор Дубровский - Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)
Попытка посадить баб прясть в счет денежной части оброка провалилась. Тягло распределялось исключительно на мужицкую часть населения, а бабский кошелёк никак не сопрягался с кошельком мужниным, в чём Саня увидел махровую дискриминацию и стойкие пережитки давно отмершего матриархата. У Сашки всё смешалось в голове, как в доме Облонских. То хочу, этак — не могу, вот это буду делать, а это — не буду. Потихоньку зрела мысль о производстве колючей проволоки, создании трудовых коммун и вышек с пулемётами. Анна Ефимовна плавно отстранила Саньку в сторону, и решила с бабами вопросы по-бабски. Она-то точно трудов народовольцев не читала, и знала всю эту деревенскую кухню не понаслышке.
На следующий день он продемонстрировал Глашке новый, высокопроизводительный способ отбеливания и технологию шлихтования пряжи. Несмотря на то, что Глафира уже зашивалась, Саня пообещал ей в скорм времени значительное послабление. Для этого он приготовил бабскому обчеству мину замедленного действия.
Вообще-то это происходило везде, всегда и по одинаковому алгоритму. «Нет, вы сошли с ума — в этом что-то есть — как же мы раньше без этого жили». Так Сашке рассказывали на корпоративном тренинге «Противодействие инновациям в крупных компаниях», но деликатно замечали, что это также относится и к компаниям некрупным. Перескочить эти этапы не удавалось никому, и Сашка размышлял, как минимизировать издержки внедрения новых технологий, пусть и компания была и вовсе микроскопическая. «Не каждый день американским мальчикам достается белить забор», — злорадно пробормотал Саня.
Он притащил в первый цех самопряху и уговорил Марьянку попробовать утереть нос всем сельским колотыркам (чванная щеголиха). Дети вообще гораздо легче воспринимают всё новое — так решил Саня. Марьянка быстро освоила новый инструмент. До обеда спряла дневную норму. В обед прихватила из дома мешок кудели и умчалась. Мать её только покачала головой — разве сможет такая малая столько спрясть за день? Но успокоилась, всё хорошо, когда ребёнок при деле, да и отец, ежели что, присмотрит.
К вечеру, когда начали подтягиваться на посиделки девки с молодухами, Саня уже сидел рядом с Марьянкой. В качестве моральной и силовой поддержки. Рядом с малой лежали мотки сегодняшней пряжи, причём уже ослепительно-белой.
— А ну осади, — остановил он любопытствующих, — неча тут. А то ишь! Пришли, так ведите себя смирно. Как полы мыть — так вас нету, а как языком лязгать, — так вы вот они!
Девки глухо зароптали.
— Вы мне характер не показывайте, а то пойдете по домам. Марьянка, — он погладил девочку по голове, — умница, не вам чета. И работящая. Знатная невеста будет, я вот думаю. Сколько за день напряла — вашими кривыми руками столько и за седмицу не спрясть. И отбелить успела. А вы, коровы, вон, сядьте возле печки и сопите в дырочку, крутите ваши веретена. Не доросли вы ещё до самопряхи.
Плевок в глаза обществу был на грани фола. Или девки съедят Марьянку вместе с потрохами, или же сообразят, что к чему. Страсти разрядила вовремя прибывшая Панкратиха. Божий одуванчик, как её звал Саня, с зубами как у крокодилицы, истёршимися о кости её деревенских товарок. Она, даром, что косила под подслеповатую и недалёкую маразматичку, мигом сообразила, как малая напряла за день столько пряжи. Бесцеремонно отодвинула Сашку с Марьянкой, пробурчала, что, дескать некоторые только добро переводят, и показала класс. Саня был уверен, что та выдавала пряжу тридцатку, а то как бы и не сороковку.
На следующий же день он принимал делегацию четвёртой, прогрессистской партии романовских девок. Деревенские тори начали терять свои позиции, а Саня довольно ухмылялся.
Глава 17
Март 1726 года, парни погрязают в грехе, а Мыш тоскует.
«Прислуга… одевала его и умывала, причесывала и приглаживала, укладывала спать на отвратительно чистые простыни, без единого пятнышка, которое он мог бы прижать к сердцу, как старого друга. Надо было есть с тарелки, пользоваться ножом и вилкой, утираться салфеткой, пить из чашки; надо было учить по книжке урок, ходить в церковь; надо было разговаривать так вежливо, что он потерял всякий вкус к разговорам; куда ни повернись — везде решетки и кандалы цивилизации лишали его свободы и сковывали по рукам и по ногам. Три недели он мужественно терпел все эти невзгоды…»
М. Твен, «Приключения Тома Сойера».«О силы учения! От сияния его пресветлаго! Поистинне свет учения, честнеише есть солнца света! Не деиствует бо свет солнца то, еже деиствует свет учения. Не сотвори бо свет солнца знати Бога, ведати Его волю. Учения ради вся сия в разум наш приведеся… Велия есть беда света телесныма очима не видети: много паче беднее во тме неведения шататися».
Иван Иконник, «Грамматика беседословная», 1733 г.— Ни хрена себе ты тут наворотил, — Костя оглядывал с неподдельным интересом моточные станки, корыта с химикатами и сушилку.
И, с не меньшим интересом, рассматривал деваху, что быстро смотала высохшую пряжу, сгребла в охапку катушки и, перед тем как выйти из цеха, успела стрельнуть на Константина глазками. Костя проводил её пристальным взглядом.
— Иди, иди, Акулина! — вдогонку девке сказал Саня. — Негры пашут, — удовлетворённо заявил он, — Им сейчас не до праздников. Чтоб меньше брали в голову, Анна их заставила брать в руки. Пас-с-куды.
— Это я не про этих, — поправился он, — эти-то — лица, особо приближённые. В том цеху теперь враг народа Панкратиха за фюрера. Мне, правда, пришлось собрание провести, объяснить, что за право сидеть в тепле и при свете, нужно на обчество, то есть на нас, работать. Пряжу мотать, станы заправлять. Да хотя бы и полы мыть, всё работа. Глашка чисто по времени не успевает, да и пузо у неё. Они, в общем-то, и рады стараться, тем более, мы им платим денег, так теперь у нас внутривидовая конкуренция. Я всё ждал, кто первый сообразит к Трофиму наведаться, новую самопряху заказать. Так первая сообразила Панкратиха, как это не странно. Остальным пришлось в принудительном порядке сдать в аренду.
Сашке хотелось похвастаться своими успехами среди понимающих людей, ибо Анна Ефимовна удовлетворялась количеством полотна. Но, в свою очередь, хвасталась, конечно же, чисто по-бабски, своим соседкам, таким же мелкопоместным помещицам. Чаще всего почему-то приезжала Собакина, долго сидела у Анны, а выходила от неё с покрасневшими глазами.
К приезду Константина и Славки Александр Шубин мог гордиться собой, Гейнцем и Степаном. Мог он гордиться также Герасимом, Хрюнделем и всеми теми, кто разоблачил новоявленных луддитов. Это, конечно же, было не то, чтобы ожидаемо, но Саня не предполагал, что движущей силой несостоявшегося погрома будет разрушительная энергия массового деревенского сознания. И ведь не потому, что самопряхи каким-то там образом ущемляли или наносили ущерб селянам своими действиями — только и только во имя расчёсанного до крови собственного гондураса.
Наглое, вызывающе хамское поведение, чтобы какие-то замулынданные девки вывешивали на плетень пряжи вдвое против любой лучшей, обществом признанной романовской пряхи? На кухнях начались бурления общественных мнений. Не имеют права они прясть больше! Если так кажная девка, или, прости господи, сноха, по стольку прясть будет, то куды котится мир? Разрушение устоев и вообще, страшно сказать, революция!
Однако возмущаться — это одно, а сделать это другое. Дело, собственно, в понятиях деревенских, не отягощённых хотя бы минимальными навыками увязывания причин со следствиями, одно — поджечь к хренам, чтобы много о себе не думали ни Глашка, ни змея подколодная Панкратиха. Поджечь, даже не думая о том, что вместе с цехами сгорит ещё полдеревни.
Но шпиёны из всех трёх лагерей, ещё окончательно не потерявшие сознание, вовремя проболтались о готовящемся теракте, и инициаторов взяли на горячем. Саня впервые видел Анну Ефимовну во гневе. Тезис о неотвратимости наказания действовал со страшной силой, и помещица, под страхом вызова следственной команды из Александровой слободы, закрутила гайки до предела. Борцуны и борчихи за посконную социальную справедливость покаялись, получили по пять плетей и новые нормы выработки. Благо Саня к тому времени Трофиму заказал компактные самопряхи версии два, в количестве двадцати штук, которые и стали основой повышенной производительности труда.
Финалом противостояния стала эпическая битва возле колодца, когда в поисках виноватых — а ведь должен же быть кто-то виноват! — молодые девки, науськанные лидерами противоборствующих группировок, сошлись стенка на стенку.
Саня с Гейнцем издалека любовались на народные забавы, до них доносились крики:
— А ну, дурка, удались борзо, не то харю раздроблю. Ишь боешница сыскалась! Я те в разбор съезжу, сверну салазки, — провопила одна баба.
