Было записано (СИ) - "Greko"

— Чайку не желаете, Вашбродь?

— Верховые! Сюда скачут! — тревожно вглядываясь вдаль, крикнул часовой.

Минуты тревожного ожидания пролетели быстро, сменившись на радость от встречи. Всадниками оказались князь Орбелиани и несколько казаков.

— Я не мог не проститься с тобой, дружище! — обнял меня Илико.

— Овечкин тебя отпустил?

— Закатил ему скандал! Как он мог прогнать тебя, нашего спасителя⁈ Угрожал ему, что в Тифлисе ему никто не подаст руки.

— Сия чаша его не минует, Илья Дмитриевич. Он замыслил, я уверен, приписать себе все заслуги.

Илико запрыгал около костра, выкрикивая слова, неподобающие отпрыску древней династии Грузии.

— Успокойся! Ты сделаешь все, как надо. Вино привез?

— Э, мы не Кахетии и не в Тифлисе. Чихирь пусть казаки пьют! Взял у маркитантов в долг коньяку и рому.

— То, что нужно!

Выпили.

Потекли неспешные разговоры. Я рассказывал новости, которыми не успел поделиться с Илико в Даргинской яме. Мы тогда успели обменяться лишь парой слов. Известия о геройстве старшего брата при Раче его скорее огорчили, чем восхитили. Догонять теперь придется!

Илико не унимался с благодарностями. Славословие в мою честь следовало одно за другим. С чем сравнить тостующего грузина? Разве что с прорвавшейся плотиной! Остановить его могла лишь полностью опустевшая тара.

Когда мы изрядно набрались, я встал с чашей в руках. Илико тоже. Наверное, я был уже изрядно пьян. Иначе не стал бы, покачиваясь, говорить того, что сказал:

— Есть просьба…

— Любая!

— Вернешься в крепость, скажи этой сволочи, Овечкину, — я немного подумал. — Коста просил передать… Рука моя крепка. Я отлично стреляю. Бойтесь, господин штабс-капитан, моего производства в офицеры!

Глава 24

Коста. Центр Кавказской линии, конец зимы 1843 года.

Я лежал в пышных колючих кустах шиповника, прорезав тесаком лаз для удобства. Не хотелось бы изорвать о колючки серую шинель. Рассматривал высокую квадратную каменную башню, возвышавшуюся над округой и увенчанную потемневшей от времени четырехугольной пирамидкой. Древнее сооружение, оно столетиями стерегло от захватчиков местные земли — большой аул, поля кукурузы и луга для выпаса скота. С появлением огнестрела стало почти неприступным, даже имея небольшой гарнизон. В той, которую разглядывал, набилось горцев двадцать. Еды, воды и боеприпасов у них хватало. И внимательности. Все подходы к башне были под присмотром и простреливались. В этом я уже успел убедиться.

Мне было поручено эту башню взять приступом. Или умереть. Выбор простой — победа или смерть. Так мне сказал батальонный командир. Отдав приказ, демонстративно достал часы.

— Сколько вам, господин подпрапорщик, потребуется времени справиться с мятежниками? Не хотелось бы задерживаться здесь надолго. Нас ждут вечером карты и вино.

— Ваше благородие! Вы предлагаете мне штурмовать башню с одним взводом? Это верная гибель!

Стоявшие рядом с нами офицеры заворчали в мою поддержку. Горцы стреляли метко. Дефилировать под выстрелами никому не хотелось.

— Хорошо! Дам полуроту. Ни человеком больше!

Без пушек взять башню? Что за абсурд⁈ Погублю понапрасну людей и сам погибну. В этом и весь смысл приказа майора. Он хочет моей смерти. Задание у него такое. И выбора мне не оставили. Отказаться невозможно. Погибать — неохота. Не дождетесь.

В том, что линеец замыслил недоброе, нет никаких сомнений. Раньше были догадки. Вчера полностью подтвердились. Ко мне подошел казак.

— Вашбродь! Сказать хотел. Подслушал намедни разговор офицеров. Хотят вас со свету сжить. Поручат вам дело, в котором не выжить.

— Зачем мне открылся?

— Должок у меня перед вами.

—?

— Сам я из станицы Калиновской. Сродственник мой, Степка Попов… Вы ему жизнь спасли. Давно по Линии слух идет: подпрапорщик Варваци — достойный офицер.

— Унтер-офицер, — криво улыбнувшись, поправил я.

Люди! Творите в жизни добро, и оно вам вернется! Вспомнил я Попова. Как он вызвался остаться вместо студента-Ивана в Шамилевом плену. И как выкупил его за тысячу абазов. Не верить казаку оснований не было.

… Две недели добирался я до Ставрополя с телом подполковника Траскина. Прибыл в разгар Филиппова пост. Оттого, наверное, получатель груза, генерал-майор Траскин, брат погибшего, был особенно не в духе. Чревоугодие — его планида. Видно с первого взгляда. Без богатого стола крепко тоскует генерал. Мало ему для счастья постных кислых щей с солеными груздями.

Его Превосходительство соизволили лично выйти к печальному обозу.

— Благодарю за службу, подпрапорщик!

Попытался сунуть мне десятку. Я спрятал руки за спину.

— Мне было обещано производство в офицерский чин в случае успешного завершения обмена пленных.

— За что вас награждать? Вы выполняли роль переводчика. За это вас отметят денежной премией. Все заслуги принадлежат штабс-капитану Овечкину. Он вызволил наших людей. Ему — и почет, и орден. Думаю, Владимира просить для столь выдающегося офицера.

Он думал, я сейчас сорвусь. Недаром за его спиной стояли несколько дюжих молодцов. Страховали на случай буйства непокорного разжалованного штабс-капитана. Хрен ты угадал, слоняра! Случись этот разговор в Темир-Хан-Шуре, быть может, и сорвался бы. Но не сейчас. За долгую дорогу до Ставрополя успел и лоб охладить, и нервишки успокоить. Все просчитал заранее. Бодаться с дубом теленок не станет.

— Интересно, — позволил я себе толику упрямства, — поездку к Шамилю Овечкин тоже себе припишет?

— А кто-то ездил к этому злодею? Вы? Самолично покинули расположение воинской части?

Пришлось захлопнуть рот. Ваши тут не пляшут, Константин Спиридонович! Понадеялись на честное слово благородных господ? Распишитесь-получите! Благородия они только по титулованию. Дворянская честь им ни воровать не мешает, ни слова держать.

— Молчите? — продолжил изгаляться Траскин. — Разумно. Вот и держите рот на замке. Дольше проживете! За брата — спасибо!

— Я это сделал из уважения к достойному офицеру. Семью не выбирают.

— Вы что себе позволяете⁈ — взвился генерал.

— Вы неправильно меня поняли, Ваше Превосходительство! Пытался сказать, что мною двигали мотивы благородные, — я выделил это слово, — а не соображения, чьим братом был мой боевой товарищ.

Все он правильно понял. Но не стал раздувать скандал на ровном месте. Ситуация двусмысленная. Пойдут слухи по Ставрополю и ОКК о вопиющей неблагодарности Траскина. Его и так не особо любят в Корпусе. Все это он тут же просчитал.

— Будем считать, что вы мне оказали услугу. Я вам отвечу своей: спущу вам вашу дерзость. Ступайте в канцелярию Резервной бригады. Вас ждет новое назначение.

— Разрешите идти⁈

— Идите!

Я пошел.

«Хорошо, что ни слова не сказал, не написал про Спенсера. А то поимел бы еще проблем. Он, наверное, уже в своем Лондоне. Встретимся ли когда?»

Пыль летела по улицам — шальная и злая. Город как вымер, разбежался по квартирам. Лишь у большого двухэтажного дома толпились офицеры, подъезжали дрожки. Гостиница грека Найтаки, как и в Пятигорске. Местная достопримечательность. Никто из приезжавших на Кавказ ее не миновал. Из ярко освещенных окон слышались радостные крики, стук бильярдных шаров. Пост, а тут веселье гурьбой. Зайти?

Зашел. Я нынче хоть и не офицер, но почти офицер с узким золотым галуном на погоне по боковому и верхнему краю. Пинками не погонят.

Прошелся по залам. Никого из знакомых. Пить в одиночку не хотелось. Потащился в канцелярию.

— Поздравляем вас, господин подпрапорщик, с переводом! — «обрадовали» меня писаря. — Служить нынче будете в линейном батальоне.

— А как же родной полк? — растерялся я от неожиданной новости.

— Нету в Эриванском свободных вакансий старших унтер-офицеров. Уж, не обессудьте.

Как же нету⁈ Брешет как дышит писарчук и глазом не моргнет.

— Ну, и куда мне?