В. Бирюк - Найм
Наказать всех без разбора? На основании чего? Её нечётких показаний? Или принудить её к клевете? «Вот список личного состава — читай подряд не торопясь»? Но будет один её голос против восемнадцати. Да вообще: незамужняя, молодая, рабыня… У неё — в принципе в здешних условиях права голоса нет. Она не то что — истцом, она — просто свидетелем в разбирательстве быть не может.
Да и наказать всех… Если легонько — обозлятся, расшалятся, будут дальше гадить. Если казнить серьёзно — а кто работать будет? Потерять такую бригаду работников, смертельно разругаться с коробецкими. Вот уж точно — смертельно. Они и хлеб, мной уже купленный, не позволят отправить. Без хлеба не будет новосёлов. Становление вотчины откладывается, как минимум, на год. А там… можно и вовсе пролететь. Из-за какой-то идиотской «лав стори»…
А если выборочно наказывать — то кого? Причём дружок её, «поливальщик заборный» — насильником не был, с ним-то — «по согласию».
А ещё где-то на краю моей персональной свалки маячит пресловутая «презумпция невиновности». Вот только дерьмократии с либерастией мне здесь не хватает! Не меня же судят! Тут я сам судья! Мда… И все возможные ошибки — только на моей совести.
В стороне сидит мать Ивицы, опухшее от слёз, красное лицо, торчащий вперёд здоровенный живот. Ещё одна девочка скоро будет. У бабы широко открыт рот — она им не дышит, а просто заглатывает воздух. С хрипом. Рядом, из полутьмы угла, поблёскивают две пары глаз — две следующие её дочки. Учатся. Оказывать первую помощь. При изнасиловании, при выкидыше, при множественных телесных повреждениях лёгкой и средней тяжести. Это — хорошо, это — полезно, это — в их жизни пригодится.
А вот я плохо учусь. Случившееся — прежде всего — моя вина. Не додумал, не проконтролировал, не предусмотрел. Не проверил, что «поливальщик» ушёл. И не поручил никому проверить это. Не объявил своё решение о переводе девки в Рябиновку внезапно, в последний момент.
«С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них, —
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!».
А если уж расстаётесь, то извольте обеспечить скрытность, секретность, внезапность… «Все же вокруг свои!», «Каждый солдат должен знать свой манёвр». «Манёвр» — удался. Только это не мой манёвр.
«Самое лучшее решение — самое простое». Увы. Перебить, зарезать 18 работников я не могу. Не из гуманизма или человеколюбия — просто нужно работу работать. И как быть? Фиг его знает…
— Домна, девку подлечить, в поварне убрать, завтрак сготовить.
Хорошо с ней иметь дело. Никаких взбрыков, типа:
— Ах! Да как же так! Какой завтрак! Да как вам кусок в горло…
Мужики должны быть накормлены. Хоть под пулемётным огнём, хоть под громом небесным.
— Сухан, разбуди Ивашку. Всем — подъём. Выходить во двор оружно и бронно. Потаню подыми. Пусть сходит за коробецкими да на двор приведёт. Всех. Ты сам: кольчугу, шлем, рогатину. Давай. Домна, детей и баб собери в поварне. Будет свалка — заприте двери.
Ещё один мой прокол: поварня — довольно слабое сооружение, для серьёзного убежища не годится. Но… лучше чтоб они все были в одном месте под рукой у Домны… Есть шанс.
Одевать холодную кольчужку на голое тело… Пусть это будет моей самой большой неприятностью на сегодня. Шашечку — на спину. Шлем… Так и не обзавёлся. Тогда — «покров богородицы». Только бы самому в эту глупость не уверовать. Ну-с, Ивашка-попадашка, пошли творить суд и расправу. Не корысти ради, а пользы для. Не по праву силы, и не по силе права. А потому что — «кто, если не ты?». Попадун — во всякой дырке затычка. И на кой чёрт я во всё это… Так, об этом я уже погрустил.
Глава 152
Рассвет только начинается, сумерки, серость. Но уже чувствуется: день будет солнечным, жарким. Может статься — очень жарким. Чересчур. Интересно, на двор выкатывается вся моя команда, кто на пруссов ходил. Все — оружные и доспешные. У Хохряковича с «горнистом» ещё и прусские топоры за поясами. Они хоть использовать их смогут? Настоящие-то воины, Ивашко с Чарджи, оружия не меняют. Чарджи не глядя натягивает тетиву на лук и одновременно внимательно оглядывает двор. Потом подхватывает колчан и отправляется к хлебному амбару. Там конёк пониже, чем у конюшни, но сектор обстрела шире — и ворота, и сам двор. Я, глядя в глаза Ноготку, обвожу пальцем запястье, он хлопает себя по лбу и убегает в избу — вязки забыл. Во дворе тихо. Люди общаются жестами, понимают друг друга без слов. Звяга открывает, было, рот, но, уловив общий настрой, изображает жест, который я раньше видел только в рекламе женских тампонов. Чимахай фыркает, но послушно выправляет перевернувшийся на спине у Звяги поясной ремень. Светает. Тихо. В тишине возникает шум. Сдержанный гомон, звук шагов, шарканье, кашель, дыхание. Идёт толпа народа. Пока ещё — все живы.
Толпа коробецких, предводимая Потаней, ввалилась гуртом во двор. Не проснувшиеся полностью, неумытые, они были, однако, при топорах и ножах. Хорошо, что я не ошибся в Потане: увидев во дворе кучу оружного народа, он не застыл столбом в воротах, не выдал поток несвоевременных вопросов:
— А чё это? А почему это? А где это?
Короткое мгновение его замешательства и, будто так и надо, он спокойно протопал через двор ко мне, к крыльцу центральной избы, встал рядом и кивнул головой:
— Вот, пришли.
— Вижу. Ворота там закройте.
Коробецкие спросонок закрутили головами, моя молодёжь резво сдвинула створки ворот и заложила их брусом. Недоумение работников выражалось в потоке довольно бессмысленных междометий и риторических вопросов. Шум нарастал, пока усевшийся на коньке амбара Чарджи старательно не высморкался с высоты. Привлёкши таким трубным звуком всеобщее внимание, он приветливо и многозначительно улыбнулся крестьянам внизу. И демонстративно подтянул поближе колчан со стрелами. Мне молчать… уже опасно.
— Пояса, топоры, ножи — снять. Кинуть к амбару.
— С чего это?… Ты чего задумал?… Ты зачем нас не свет, не заря поднял?… Топоры — наши. С чегой-то мы их отдавать будем?…
«Один дурак может задать столько вопросов, что и сто мудрецов на них не ответят» — международная мудрость мудрецов. Впрочем, последнее утверждение — заслуживает ответа.
— Ваше — останется у вас. Поговорить надо. После разговора заберёте.
Очевидная дешёвая уловка. Если от собеседника требуют предварительного одностороннего разоружения, то разговор будет… острым. Тем более необходимо оружие под рукой. Парни начинают снова бухтеть, но рядом со мной тяжело вздыхает Ивашко. И вытаскивает свою гурду из ножен. Уныло, себе под нос, но достаточно громко, бормочет:
— Хоть говори им, хоть нет. Ну что за народ. Ну не понимают человеческого слова…
Спокойно, не глядя вообще на крестьян, делает проверочный мах саблей. Негромкий свист рассекаемого воздуха. Ивашка как-то расстроено качает головой, рассматривает клинок, делает круговой мах в другую сторону. Снова тяжело вздыхает. «Ну, видать так тому и быть». Опустив обнажённую саблю перед собой, скрещивает руки на рукоятке и абсолютно равнодушным взглядом упирается в толпу. Профессиональный мастер убийства готов к действию. Забойщик двуногой скотинки — ожидает своей очереди.
Одновременно, в разных углах двора раздаются шорохи. Просто шорохи, просто шелест — мои люди вытягивают оружие. Кто — из ножен, кто — из-за поясов. Единственный звяк бьёт по нервам — Звяга топором за блямбу на доспехе зацепил. И заключительный лёгкий «треньк» сверху — Чарджи проверил тетиву и теперь старательно выбирает стрелу в колчане, не обращая внимание на поднятые к нему лица крестьян.
— Дык… эта… не… ежели потом назад… тогда можно… а и пущай полежат — намозолят ещё… да и то правда — так-то легче…
Парни развязывают опояски, аккуратненько сматывают, чтобы ножи не выпали из чехлов, чтобы топоры не перемешались, укладывают под стеной амбара, выбирая место посуше, почище. Интересно, сколько из них останется живыми, чтобы забрать вот это… так старательно укладываемое?
— Сегодня ночью вы все хором изнасиловали мою рабыню.
— Не… да ну… она ж сама… не знаем, не видали… брешут все… поклёп — вот те истинный крест…
Наказать за «честь и достоинство» этой дурёхи я не могу, а вот за ущерб собственному моему имуществу — имею право. Имеем спор «хозяйствующих субъектов». Можно вообще — в «Стокгольмский арбитражный суд».
Интересно наблюдать со стороны за толпой нашкодивших парней. Был период в моей жизни, когда я учился. С парты кажется, что тебя не видно. Ну, нас же много — как он за всеми уследит! И списывал, и подглядывал и вообще… совмещал «бурный образ жизни» с «учебным процессом». Ну, и выгоняли, естественно. Да, блин, откуда меня только не выгоняли! Только из православных действующих храмов — раза три. Что характерно — задолго до всяких «Писи-в-раю». Правда — и не сажали. Ну, я ж не «девушка под музыку».
