Кирилл Еськов - Америkа (Reload Game)
— Именно так… О, вот и он! Похвально точен. Я подойду к нему один, Григорий Алексеевич, а вас попрошу оставаться на месте: парнишка напуган, и при этом вооружен — опасное сочетание.
Сцена вышла прелюбопытная, совершенно театральная. Из проулка, со стороны моста, появился миловидный подросток, которого Ветлугин определил для себя как «юного аристократа». Заметив в толпе движущегося ему навстречу Расторопшина, тот расцвел в улыбке и убыстрил было шаги — и вдруг всё пошло наперекосяк, Ветлугин почувствовал это кожей. По мере приближения ротмистра лицо подростка приобретало всё более замкнутое и холодное выражение (что, похоже, давалось ему непросто); на попытку заговорить с ним «юный аристократ» отреагировал лишь безмолвным воздыманием брови — «Qu’est-ce que c’est?» — и, буквально пройдя сквозь несостоявшегося собеседника, укатил с ветерком на кстати подвернувшемся извозчике; Расторопшин же так и остался стоять в остолбенении на краю тротуара.
— Что, не заладился разговор?
— Да уж… — пробормотал ротмистр, тяжело взбираясь обратно в пролетку. — Шустрый парнишка, своего не упустит…
— В смысле — «причинить неприятности множеству людей»?
— Наоборот. Надеюсь, что уж по этой части все теперь могут быть спокойны, — от ротмистровой ухмылки пробирал озноб. — Ошибся в человеке, бывает… Детская болезнь умопомешательства от первого прикосновения к крупным деньгам…
— Ёлки-палки! — вскинулся Ветлугин. — Хорошо, что напомнили.
— Напомнил? О чем?
— О детских болезнях, черт бы их подрал! Коллектор у меня позавчера выбыл — дифтерия, представляете? Через три дня отплытие — где человека найти? А я здесь с вами бог знает чем занимаюсь…
Тут сидевший по левую руку ротмистр чуть подался вперед, удивленно высматривая нечто на тротуаре за его спиной. Он хотел было обернуться — и тут в пролетке объявился третий пассажир, вспрыгнувший на подножку и молниеносно втиснувшийся на сиденье справа от него: давешний «юный аристократ» с переброшенным через руку макинтошем.
— Не двигаться! — объявил он страшным шепотом. — Под плащом — револьвер, стреляю без предупреждения. Командуйте, дядя Паша!
— Ну и племяннички у вас, Павел Андреич, — рассмеялся Ветлугин, оборачиваясь к ротмистру — и осекся от выражения лица соседа: бог ты мой, неужто они это всерьез? Вот так вот, посреди людной улицы?..
— Бога ради, не шевелитесь, Григорий Алексеич! У него ведь там и впрямь «калашников», и курок взводить мальчик не забывает… Саша, приказ действительно отменен — нештатным порядком, да; а Григорий Алексеевич — наш человек, он как раз меня страхует на случай покушения или похищения. Получается у него, правда, не очень — во всяком случае, хуже, чем у тебя… Кстати, джентльмены: кто как, а я есть хочу — помираю, так что предлагаю беседу нашу продолжить во-он в том трактире. Калифорнийское представительство тут неподалеку, а до часу дня еще уйма времени.
— …Имей в виду, напарник: вот он, твой случай, — кивнул он в сторону Ветлугина, приняв из рук Саши запечатанный конверт, надорванную пачку «катенек» и револьвер; на столе с довольно чистой скатертью появились тем временем заказанные ими блюда — гречневая каша с молоком для Саши, эскалоп для Ветлугина и тушеная капуста с пивом для него самого. — Унтерские лычки ты, считай, уже заработал, а теперь имеешь шанс на производство в офицерский чин. Если сумеешь убедить в своей полезности сего досточтимого члена Императорского географического общества — начальника Американской экспедиции.
— Вы о чем, ротмистр?
— Ну, вам же нужен в экспедицию коллектор, срочно. Позвольте рекомендовать вам Александра Лукашевича, с которым мы побывали на пару в довольно опасных переделках. Парень сообразителен, смел и инициативен, при этом — ответственен и дисциплинирован: о лучшем балансе качеств я лично и не мечтал бы, верьте слову!
— Что «сообразителен, смел и инициативен» — это я и сам вижу, — проворчал Ветлугин. — Нет, Павел Андреич, увольте: одного героя «roman de cape et d’épée»[8] на экспедицию нам достаточно, более чем.
— Парень совершенно не по этому делу, Григорий Алексеич: мое ведомство можно уличить во многих грехах, в том числе и смертных — но уж никак не в эксплуатации детского труда. Нас с ним свел случай в том самом особняке, посещенном вами нынешней ночью…
— Так… — со звяком о тарелку отложил вилку Ветлугин. — Час от часу не легче… Значит, парень — в розыске? террор, пропаганда?..
— Вы драматизируете, Григорий Алексеевич, — усмехнулся уголком рта ротмистр. — Нет, он всего лишь свидетель. Просто иной раз свидетелю лучше побыть подальше от властей… и вообще от Петербурга. А еще лучше — за границей. На некоторое время…
— А что он умеет? Ну, помимо чтения книжек Капитана Майн Рида?
— Он, вообще-то, лесовик — из потомственных ловчих. Собаки, лошади, оружие, следы… шкуры и черепа — это уж прямо по вашей части. Граф ихний ему благоволил, так что грамоте он тоже учен. Перспектив же на продолжение семейной традиции у парня никаких, поскольку старый граф днями помре, а наследник охоту и все с ней связанное ненавидит лютой ненавистью, и неоднократно сулился извести самый дух ее…
— Вот как? И откуда ж ты, прелестное дитя?
— Из Витебской губернии, ваше благородие!
— Любопытно. Если судить по костюму, жизненный уровень пейзан Витебской губернии возрос за последнее время неимоверно…
— Парень выполнял прошлой ночью и нынешним утром весьма рискованное задание, Григорий Алексеевич, и то, что сейчас на нем — это, в некотором роде, казенная спецодежда.
— А как же насчет «эксплуатации детского труда», Павел Андреич?
— Расклад таков, что все прочие варианты — еще опаснее. Для мальчика, я имею в виду. И ему действительно лучше уехать с нами, поверьте.
— Верю, отчего ж не поверить. И потом, я ведь фаталист, в некотором роде — а не распознать во всех этих совпадениях перст судьбы решительно невозможно… Александр, вы поняли о чем речь? Экспедиция в Америку, в Русскую Америку; я — по рекомендации господина ротмистра — предлагаю вам место нашего выбывшего коллектора; отплытие через три дня, так что времени на раздумья не отпущено. Жалованье — поначалу половинное, дальше будет видно; кормежка и экипировка — за счет экспедиции. Да или нет?
— Да, конечно да! Я… я не подведу, вот увидите!
— Есть у вас, Александр, обязательства, с какими нельзя развязаться за отпущенные нам три дня — семейные, или по прежней службе?
— Семейных — точно нет: мать схоронили в прошлую зиму, а дядя Гриша всегда мне говорил: «Уезжай в город, покуда семейством не обзавелся — чем здесь, у нас, мохом обрастать». А насчет молодого графа — всё точно, как Павел Андреевич говорил…
Тут как раз подошел половой с испрошенной Ветлугиным газетой, и тот, извинившись перед сотрапезниками, погрузился в изучение нужного ему раздела объявлений. По прошествии пары минут он, однако, принялся вдруг отлистывать желтоватые газетные страницы назад, явно пытаясь отыскать нечто мимолетно привлекшее его внимание; вскоре поиски его увенчались успехом, и он негромко окликнул ротмистра:
— Павел Андреевич, по-моему это по вашей части. Вот, слушайте: «Крысы революционного подполья пожирают друг дружку! Сегодня утром на съемной даче в Озерках были обнаружены два трупа. В одном из них была опознана Анна Александрович — атаманша террористического крыла „Земли и Воли“, которую наша безмозглая молодежь величала „Валькирией революции“, во втором — еще один революционер, Александр Железняков, также числившийся во всеимперском розыске. Оба революционера были убиты прошлой ночью выстрелами в голову, предположительно из револьвера сорок пятого калибра. Представитель Третьего отделения заявил, что, по их сведеньям, Железняков и Александрович состояли в интимных отношениях, а убийство, по всей видимости, совершено на почве ревности одним из предыдущих любовников „Валькирии революции“ — имя им легион; каковой любовник, по его словам, весьма удачно сэкономил российской казне цену двух пеньковых веревок…» — ну, дальше там ничего конкретного.
Между прочим, не будь я свидетелем вашего утреннего состояния — там, на постоялом дворе, — и не знай при этом, как воздействует на человека хлороформ — вполне мог бы повестись на эту подставу. Тем более, что хозяин был весьма расположен посудачить о вашей якобы ночной отлучке. В любом случае от «калашникова» номер 43-22 следует избавиться как можно скорее — даже если он вам дорог как память… Павел Андреевич, очнитесь!
С ротмистром и в самом деле было нехорошо, совсем. Он выглядел абсолютно спокойным, даже безмятежным, взор его проходил сквозь Ветлугина как поземка сквозь парковую решетку — пальцы же его тем временем, будучи, видать, оставлены хозяином без присмотра, принялись непринужденно обламывать зубцы металлической вилки, будто обрывая лепестки гадальной ромашки: «любит — не любит». По прошествии нескольких секунд он вернулся в свою телесную оболочку и произнес придушенным голосом:
