Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи
– Но ты и так это знаешь, – добавила Эсменет, стараясь скрыть обвиняющий тон в облаке искреннего смущения.
Задыхаясь от ярости, шрайя Тысячи Храмов откинулся на спинку стула.
– Эсми…
Тон голоса и вся его поза говорили о безвинно запуганном и ошеломленном чьей-то безрассудностью.
«Если его действия согласуются с твоими, – говорил ей Келлхус, – значит, он обманывает тебя. Чем более невообразимым кажется лицемерие, Эсми, тем больше он притворяется…»
И хотя муж имел в виду их сына, то же самое относилось и к Майтанету. Инрилатас сам говорил об этом: дуниане – не люди.
А она играет свою роль в этом лицедействе.
– Не понимаю, Майта. Если ты невиновен, то что тебе терять?
Эсменет уже знала, что Инрилатас увидит в лице дяди, что он скажет.
– Этот мальчик… Может сказать что угодно. Он же безумен.
Ей требовалась лишь опора.
– Он любит свою мать.
Раньше юный принц-империал бегал вокруг лабиринтов Андиаминских Высот, а теперь он бегал среди них.
Чем больше Келмомас думал об этом, тем больше ему казалось, что он знает: все существующие туннели, все извилистые переходы и противоречия в размерах – укороченные комнаты и чересчур толстые стены – раздражали и привлекали его внимание. Ему не нравилось, когда от него что-то скрывали.
Принц бродил впотьмах. Он прикрывал ладошкой пламя свечи от сквозняков, но не столько боялся заблудиться, сколько упустить что-нибудь интересное, если огонь погаснет. Он тихонько шел по узким коридорам, смотря во все глаза, и круг света скользил по черным туннелям. Все, что он видел, несло на себе жесткий отпечаток личности его отца. Голые стены. Необработанный камень. Простое железо. Кое-где стены покрывала растрескавшаяся краска, а один раз Келмомас наткнулся на целый зал со сводчатым потолком и карнизами: остатки старого дворца икурейцев, понял он, который отец переделал под собственный вкус. Принц быстро сообразил, что эти лестницы и залы составляют малую часть сложного комплекса. Вдоль каждой лестницы шло, по крайней мере, по пять ламп, установленных по железным ступенькам, одни вели наверх, другие уходили вниз, в головокружительную глубину, на которую он осмелился спуститься. И из каждого коридора отходило, по меньшей мере, дюжина ответвлений, которые составляли, наверно, весь дворец.
И слишком много закрытых дверей, перекрытий и люков. Келмомасу так и мерещилось, как мать или отец отправляют поверенных в эти залы, чтобы, проходя через эти двери, всегда знать, сколько костей здесь погребено.
Принц решил, что нужно найти способ сорвать замки.
Он знал, что рискует навлечь на себя гнев матери, но решил исследовать один из немногих незапертых проходов, ведущий вдоль залов Аппарата, как вскоре обнаружил. Он слышал бесчисленные голоса, которые в основном смеялись и злословили. За мраморными стенами со старой бронзой промелькнуло даже несколько теней. Вот послышалось прерывистое дыхание какой-то парочки, и, поискав кругом, Келмомас обнаружил тяжелый занавес, ниспадающий крупными складками, через который увидел потные спины.
– Вот так ты придешь ко мне, – прошептал он своему внутреннему «я».
А я – к тебе.
Светлый и темный.
Сузив глаза до щелочек, Келмомас некоторое время наблюдал тайное совокупление. Исходящий запах волновал его, казалось, что он улавливал похожий от каждого мужчины, от каждой женщины, которых встречал на протяжении всей своей жизни. И от матери в том числе. Наконец, уступив нарастающему беспокойству, он отошел. Ступенька за ступенькой он успел вернуться назад, пока свеча совсем не оплыла. Затхлый сумрак проносился, как потоки ветра, по волосам и лицу, настолько быстро мальчик мчался назад, в покои императрицы.
Но мать уже ждала его, лицо ее застыло от гнева.
– Кел! Что я тебе говорила?
Он мог уклониться от пощечины. Мог схватить ее руку и сломать любой палец. И пока она пребывала в шоке от боли, вырвал бы у нее из прически шпильку и вонзил глубоко в глаз. До смерти.
Он мог сделать что угодно…
Но лучше было прижаться щекой к занесенной для удара ладони, чтобы звук пощечины получился гораздо громче, чем ожидалось, и расплакаться, фальшиво сокрушаясь, пока мать сжимает его в объятиях, и ликуя от ее обожания, жалости и страха.
Псатма Наннафери приподнялась, отрываясь от него. Она распрямилась, наслаждаясь прикосновениями прохладного воздуха к груди, чувствуя, как его семя стекает по бедрам, не попав в лоно. После соития он забылся таким глубоким сном, что даже не пошевелился, когда она с презрением плюнула на него. Она могла бы нанести ему смертельный удар, а он бы так ничего и не узнал. Целую вечность он бы корчился в агонии, думая, что стоит только проснуться, чтобы спастись.
Фанайял-аб-Каскамандри, разбитый в пух и прах.
Она резко расхохоталась.
Потом прошлась по его сумрачному павильону, взирая на останки разрушенной империи. Опаленный штандарт, кое-как прислоненный к стулу, отделанному перламутром. Блестящие кольчуги на манекенах из красного дерева. Личный раб Падираджи, внушительного роста старик-нильнамеш, такой же дряхлый, какой и она была когда-то, съежился, втиснувшись между двумя диванчиками, и взирал на нее, как ребенок на волка.
Псатма остановилась перед маленьким, но богатым киотом.
– Ты один из Ее детей, – сказала она, не глядя на слугу. – Она любит тебя, несмотря на всю злобу твоих поработителей.
Она провела пальцем по корешку книги, лежащей на небрежно накинутом алом бархате на маленьком алтаре: Кипфа’айфан, «Свидетельство храма».
Кожаный переплет скрипнул от ее прикосновения.
– Ты даешь, – пробормотала она, оборачиваясь к старику. – Он берет.
Слезы заблестели на его щеках.
– Она придет к тебе, когда твоя плоть истощится и ты переместишься в Запределье. Но ты тоже должен прийти к Ней. Только тогда…
Она шагнула к нему, и раб еще больше сжался в своем укрытии.
– Придешь? Придешь ли ты к Ней?
Он с заверением потряс головой, но женщина уже отвернулась, зная ответ. Не спеша она приблизилась к занавешенному входу, мельком оглядев себя в длинном овале стоящего серебряного зеркала.
Помедлила у светильника, рассеянно блуждая глазами по гибким линиям своего возрожденного тела. Показала язык своему отражению, наслаждаясь увиденным…
Вернуться, пережить непостижимую утрату, сморщиться и поблекнуть – а потом вновь расцвести! Псатма Наннафери никогда не страдала суетным тщеславием своих сестер. Она не жаждала, как другие, тайных сношений. Только при исполнении обрядов ее плоть просыпалась. Она до сих пор бурно радовалась этому Дару, которым обладала только она одна. Триумф молодости, расцвет сил и знание своего тела, облаченного в плотные шелка, а не в старческое рубище.
Ее храмы разграблены и сожжены. Сестры изнасилованы и убиты, а она стоит здесь, опьяненная бурным весельем.
– Ты – как собака? – задала она вопрос, стоя у входа. – А, Змееголовый?
На пороге стоял Меппа. Узорчатые полы одежды разлетелись и застыли в воздухе у него за спиной. Внутрь проник высокогорный холод.
– Ты, – тихо, но резко произнес он.
Он держал голову ровно, но его соляная випера направила свой черный шип прямо на сжавшегося от страха раба. Верховная жрица улыбнулась, сознавая, что старик не доживет до рассвета. Он принесет себя в жертву ради нее и тогда придет к…
– Вечно на страже у двери хозяина, – рассмеялась она.
– Прикройся, наложница.
– Тебе не нравится то, что ты видишь?
– Я вижу внутри тебя увядшую старуху.
– Значит, ты еще мужчина, а, Змееголовый? Ты судишь о моей красоте и ценности по юности моего чрева… Моей плодови…
– Попридержи язык!
– Полай, полай, пес. Разбуди хозяина. Посмотрим, чью морду он разобьет.
Сверкающая змея наконец обернулась к ней. Губы на лице с серебряной повязкой сжались в тонкую линию.
Псатма Наннафери вновь принялась рассматривать своего чудесного двойника в зеркале.
– Ты несешь Воду в себе, – сказала она последнему сишауриму, погладив ладонью плоский живот. – Как океан! Ты можешь сокрушить меня по своей малейшей прихоти. А сам просто стоишь, изрыгая угрозы и оскорбления?
– Я служу своему господину.
Верховная жрица расхохоталась. Вот, поняла она, ее новый храм, армия дикарей, несущихся по землям, куда избегают заходить даже пастухи. И эти варвары, эти фанимцы – ее новые жрецы. Какая разница, во что они верят, если им удалось осуществить необходимое?
– Но ты лжешь, – прохрипела она старческим голосом.
– Он был помаза…
– Был помазан! – проворчала Псатма. – Да не тем!
– Прекрати кощунство…
– Глупец! И все они тоже. Все люди, все эти воры! Все думают о себе, что они – центр земли. А ты нет. Ты видел. Ты один знаешь, как мы ничтожны… всего лишь пылинки, пятнышки в бурном черном потоке. И ты обращаешь свою веру к абстрактному заблуждению – Единому Богу! Кидаешь кости, надеясь на спасение, когда всем нам нужно преклонить колени!
