Я уничтожил Америку. Назад в СССР (СИ) - Калинин Алексей

— В 1974-м за такую шутку вас бы вызвали «на беседу». А в 1937-м — расстреляли. Учтите.

— Уж и пошутить нельзя, — покачал я головой.

— Вам нужно знать, что и когда говорить. И это будет полезно как для вашей безопасности, так и для вашего же блага, — отрезал наставник, закуривая «Беломор». — В Союзе шутки — это вам не нынешние мемчики в интернетике. Здесь каждая оговорка может стать волчьим билетом. Или того хуже.

Я быстро научился держать язык за зубами. Но не это было самым сложным.

— Вы идёте по улице. К вам подходит человек в штатском. Ваши действия?

Я неуверенно пробормотал что-то про вежливость и соблюдение законов.

— Неправильно! — рявкнул инструктор. — Первое: никакой инициативы. Отвечайте ровно то, что спросили. Второе: никаких подробностей. Третье: если спросили документы — показываете. Если не спросили — молчите. Четвёртое: ни в коем случае не улыбайтесь. Это подозрительно. Вас пригласили домой на чай. Что скажете?

Я растерялся:

— Спасибо, конечно…

— Неверно! — перебил меня инструктор. — Сначала вежливо откажитесь. Потом подумайте несколько секунд и согласитесь. Никуда нельзя ходить сразу и резко. Любые ваши поступки могут внимательно изучаться, взвешиваться и интерпретироваться.

И так день за днём в меня вплетали нити ушедшей эпохи — факты, даты, мелкие, но такие важные детали быта, уже стёршиеся в памяти. В юности мы редко замечаем эти крупицы времени, как не замечаем пыльцы на крыльях пролетающей бабочки. Некогда! Тогда мысли мои были заняты куда более приземлённым — как набить желудок дарами колхозного рынка. Или как заполучить улыбку румяной девушки после вечерних танцев под зажигательные звуки духового оркестра.

Особенно трудно давалось постижение той невидимой паутины, что опутывала советское общество — тончайшие нити социальных связей, незримые границы между «товарищем» и «гражданином», между рабочим в замасленной спецовке и интеллигентом в потёртом пиджаке. Приходилось учиться читать между строк «Правды» так, как монахи средневековья читали потускневшие фрески на стенах соборов — улавливая каждый намёк, каждую тень смысла.

Венцом подготовки стали испытания духа. Меня погружали в ледяные воды стресса, имитируя допросы с пристрастием, ночные обыски, исчезновения близких. После каждого такого урока инструктор, похожий на старого лесника, что знает все тропы в чаще, разбирал со мной каждое слово, каждый жест, каждый вздох — вытачивая из моего «я» новый ключ, способный открывать двери в прошлом.

Постепенно я начал ощущать странное превращение — будто кожа моя пропиталась запахом дешёвого табака «Примы», а в ушах навсегда поселился скрип трамвайных колёс по рельсам. Каждый прожитый день семидесятых годов оседал во мне, как известковые отложения в старом чайнике. С цветочком на эмалированном боку. Я уже понимал — назад дороги нет, и в этом новом-старом мире придётся играть по жестоким правилам, где неверный шаг может стоить не только карьеры, но и жизни.

Но были в той эпохе и светлые моменты — когда сквозь толщу лет я различал в глазах прохожих ту самую искреннюю веру в завтрашний день, что светилась, как незатемнённые окна в военное лихолетье. Люди тогда знали цену стабильности — пусть и скудной, но предсказуемой, как смена времён года. В их разговорах ещё жила романтика великих строек, та самая, что позже превратится в ностальгическую дымку для уставшего от перемен поколения.

А мороженое за десять копеек… Оно действительно было вкуснее. Возможно, оттого что в каждой вафельной крошке чувствовался вкус той, уже невозвратной простоты.

Казалось бы, что всё просто, но… Но иногда, в редкие тихие моменты перед сном, ловил себя на мысли: а ведь в людях того времени была своя правда. Грубая, неуклюжая, но настоящая. Не то что потом, когда всё стало тоньше, хитрее… и пустее.

Вспомнив о фильме «Назад в будущее», я попросил сводки спортивных матчей за те года. А также розыгрыши «Спортлото». Понимающий взгляд инструктора был подтверждением того, что я задал правильный вопрос. В самом деле, для моих возможных встреч, подкупов и дачи взяток будут нужны средства. А где их заработать быстро и без особых усилий?

Нет, я мог бы раскрыться в инженерном деле, долго и упорно пробивать новшества через тяжёлые бюрократические сети, но… Потерялся бы тот самый фактор, который очень ценен для меня — время.

Я уже прикинул простенькую схему: небольшие ставки через подставных лиц, распределение выигрышей, взятки тем, кто мог задать лишние вопросы. Не миллионы, но достаточно, чтобы купить лояльность, возможные фальшивые документы или даже чью-то жизнь.

Быстрый рывок по выигрышам и тут же уход в тень. Повезло чувачку, да и только. Зато отсекутся вопросы: откуда взялись деньги. Проход по грани, такой, чтобы не привлекать сильного внимания. Чтобы можно было воспользоваться воровским общаком без пристальных взглядов со стороны.

Надо упомянуть, что при обучении были задействованы гипнотические техники. Меня погружали в транс, а когда просыпался, то голова отчаянно болела, словно её использовали вместо мяча в футбольном матче.

Понятно, что таким образом в меня вдалбливали знания, но… Вот лопнет какой-нибудь сосудик в голове и всё — кранты эксперименту!

Однако всё вроде бы обошлось и прошло нормально. Свой мозг я и до этого не запускал, старался развивать по мере надобности и даже выше, а сейчас его вообще заставили работать не на привычные десять процентов, а на все восемьдесят пять! Больше вряд ли смогли заставить — я мысли читать не научился, а это значит, что недожали слегонца.

Я же обучался, вспоминал всё заново и иногда… В редкие моменты приходили воспоминания как бы сами собой.

В семидесятые годы, когда город манил людей стальными объятиями заводов и широкими проспектами, дед с бабкой, словно перелётные птицы, каждое лето возвращались в родное село. Деревня манила их не ностальгией, а щедростью, сравнимой разве что со сказочным садом Гесперид. Привезут мешок картошки — увезут пять. Земля одаривала их, как добрая мать родных детей.

Меня, мальчишку, брали с собой в эти походы за деревенским богатством. Пока взрослые, согнувшись в три погибели, добывали из чёрной земли «стратегический овощ», я бороздил водные просторы на пластмассовом кораблике. Он блестел на солнце, как серебряная рыбка, а я воображал себя капитаном, плывущим по изумрудному морю. Пусть это море умещалось в бочке с дождевой водой, но там происходили такие приключения, какие даже капитану Джеку Воробью не снились!

Моя бабка, женщина с глазами, острыми как серп, скоро заметила неладное. Дед, обычно равнодушный к сельским трудам, вдруг преобразился. Он начал рваться на нелюбимую прежде работу, а в перерывах неизменно подходил к старой берёзе на краю огорода. То поправит под ней грабли, то будто случайно обопрётся о ствол, задумчиво глядя в её шумящую крону.

Бабка молчала, но в её голове поселилась тень подозрения.

На следующий день, когда дед ушёл в поле, она подошла к берёзе. В морщинистых руках ствол оказался не таким уж гладким, и оказалось, что старое дерево хранило тайну. Дуплистое нутро берёзы скрывало не сказочную иглу Кощея, а пять бутылей самогона, аккуратно укутанных в солому. Они поблёскивали в темноте, как янтарь в торбе купца.

Мудрая женщина не стала устраивать сцен. Вместо этого она, словно алхимик, превратила пять бутылей в десять, разбавив хмельной эликсир хрустальной колодезной водой. Две припрятала — про запас, на чёрный день.

Дед потом ходил задумчивый, как осенний лес. Его «энергетик» вдруг потерял былую силу, а берёза перестала манить своим тенистым уютом.

Что касается «зелёного змия», то со мной на эту тему беседовал сам хозяин особняка. Профессор Степанов, Михаил Дмитриевич, смотрел на меня ласково, как мог смотреть профессор Преображенский на собаку Шарика до операции:

— Ну-с, как у вас с алкоголем, любезный? Употребляете или как?

— Или как, профессор, — ответил я. — На зоне особо не побухаешь, да и не в радость мне это — клетки мозга поутру в унитаз сливать.