Дизель и танк (СИ) - Тыналин Алим

— Что ж, — наконец сказал я, глядя на исписанную формулами доску. — План действий ясен. Варвара, вы с Рудневым занимаетесь топливной аппаратурой. Звонарев — система охлаждения. Циркулев…

— Я подготовлю новую программу измерений с точностью до…

— Вот и отлично, — перебил я его. — Борис Ильич, а вы…

Но Вороножский уже что-то увлеченно обсуждал с Николаусом, размахивая колбой.

Когда все разошлись, я еще раз просмотрел чертежи. Да, решения Тринклера были изящны. Но мы сможем сделать лучше. У нас просто нет другого выхода.

За окном догорал зимний день. Где-то в глубине души все еще ворочалась совесть, напоминая о неблаговидном способе получения этих чертежей. Но я заставил себя думать о другом — о предстоящих испытаниях, о конкурсе, о будущем завода.

В конце концов, в нашем жестоком времени не всегда можно действовать в белых перчатках. А цель… цель оправдывает средства.

Я бережно сложил фотографии в папку. Завтра нас ждет большая работа.

Остаток дня прошел в текущих хлопотах. Бойков и Нестеров хотели зайти, поговорить о делах, но у меня не хватило времени. После работы я зашел к Варваре, соблюдая все правила конспирации. Вроде знакомых по дороге не встретил.

За окном падал крупный снег, укрывая ночной город пушистым одеялом. В спальне Варвары было тепло — старая печь хорошо держала жар. Тусклый свет уличного фонаря пробивался сквозь морозные узоры на стекле.

Варвара лежала, положив голову мне на плечо. Ее волосы пахли машинным маслом и какими-то цветами — странное, но удивительно притягательное сочетание.

— Леня, — тихо сказала она, водя пальцем по моей груди. — А откуда на самом деле эти чертежи?

Я чуть напрягся, но постарался ответить как можно более небрежно:

— Я же говорил — нашел старые материалы в технической библиотеке.

Она приподнялась на локте, внимательно глядя мне в глаза:

— Не лги. А почему тогда это фотографии? И такие свежие.

— Варя…

— Просто скажи правду, — она положила ладонь мне на щеку. — Я же чувствую, что ты что-то скрываешь. И это тебя мучает.

Я молчал, глядя в потолок. Как объяснить ей? Как рассказать о нечистых методах, к которым пришлось прибегнуть?

— Я все пойму, — прошептала она. — Только не надо меня обманывать.

В ее голосе была такая искренняя забота, что у меня защемило сердце. Я накрыл ее ладонь своей:

— Прости. Ты права — эти чертежи… они действительно от Тринклера. Но больше я ничего не могу сказать.

Она вздохнула и снова положила голову мне на плечо:

— Я так и думала. Знаешь, иногда мне кажется, что ты готов пойти на все ради нашего проекта.

— Не только ради проекта, — тихо ответил я, целуя ее в губы.

Мы долго лежали молча. За окном все так же падал снег, а я думал о том, что она, возможно, единственный человек, перед которым мне по-настоящему стыдно за свой поступок.

Через два дня испытательный цех наполнился равномерным гулом работающего двигателя. Я смотрел на показания приборов, и впервые за последние недели чувствовал удовлетворение.

— Давление масла стабильное, — докладывал Звонарев, не отрываясь от самописцев. — Температура в норме, вибрация в допустимых пределах.

Варвара стояла у пульта управления, внимательно следя за топливной системой. В рабочем халате, с выбившейся прядью волос, она казалась воплощением сосредоточенности.

— Три часа непрерывной работы, — произнесла она. — И ни одного сбоя в системе впрыска.

— А точнее — три часа семнадцать минут и сорок две секунды, — педантично уточнил Циркулев, делая пометки в блокноте.

Руднев обошел стенд, прислушиваясь к работе двигателя:

— Звук ровный, без посторонних стуков. Хотя… — он нахмурился, — на высоких оборотах все-таки появляется резонанс в районе пятой опоры коленвала.

— Зато мощность выросла на тридцать процентов! — воскликнул Звонарев. — Теперь мы…

Его прервал резкий металлический скрежет. Двигатель закашлял черным дымом и заглох.

— Топливный насос, — мрачно констатировала Варвара, быстро перекрывая подачу топлива. — Не выдержал длительной работы на повышенном давлении.

Мы собрались вокруг разобранного насоса. Картина неутешительная — трещина в корпусе, изношенные плунжерные пары.

— Материал не держит, — Руднев рассматривал излом через лупу. — При двухстах атмосферах нужна совершенно другая сталь.

— И это еще не все, — я развернул чертежи будущего грузовика. — Для автопробега нам нужен двигатель мощнее минимум в полтора раза. Машина будет тяжелее, да и условия испытаний жестче.

— Можно форсировать этот мотор, — предложил Звонарев. — Увеличим степень сжатия…

— И получим разрушение поршней, — покачала головой Варвара. — Уже сейчас температура в камере сгорания на пределе.

— Нужно принципиально новое решение, — сказал я. — Не просто копировать и улучшать существующие конструкции, а создать что-то свое.

— Позвольте поделиться наблюдением, — вмешался Вороножский, до этого молча изучавший свою колбу. — Николаус подсказывает, что нужно изменить геометрию камеры сгорания.

— Погодите! — неожиданно оживилась Варвара. — А ведь в этом что-то есть. Нужно сделать вихревую камеру особой формы.

— И добавить предкамеру! — подхватил Звонарев. — Тогда можно улучшить смесеобразование.

— При условии точного соблюдения всех размеров с допуском не более пяти микрон, — вставил Циркулев.

Следующий час мы провели у доски, покрывая ее формулами и эскизами. Постепенно вырисовывалась совершенно новая конструкция — с оригинальной системой впрыска, вихревой камерой сгорания и усиленным коленвалом.

— Это все прекрасно, — наконец сказал Руднев, — но кто будет изготавливать такие сложные детали? На обычных станках такую точность не получить.

— Значит, создадим специальные станки, — твердо ответил я. — У нас еще есть время.

— Два месяца до начала пробега, — напомнила Варвара. — И нужно не только довести двигатель, но и построить новый грузовик.

— Справимся, — я посмотрел на свою команду. — У нас просто нет другого выхода.

Я раздал поручения и ребята отправились их выполнять. Их не надо подгонять. Сами все делают. Мне бы в двадцать первом веке такой энтузиазм у работников.

Например, Руднев.

Уже третий вечер я заставал его в мастерской. Он сидел за заваленным чертежами столом, то и дело снимая и протирая очки — верный признак крайнего утомления.

— Ничего не выходит, — глухо сказал он, даже не поворачиваясь. — За два месяца новый станок не создать. Это физически невозможно.

Я присел на край верстака, разглядывая разложенные повсюду эскизы и расчеты.

— Алексей Платонович, а что если пойти другим путем?

— Каким же это? — он наконец повернулся, и я увидел красные от недосыпа глаза. — Нам нужна точность в пять микрон. Пять! Вы понимаете, что это значит? Волос человека в десять раз толще!

Он встал и подошел к стоящему в углу станку немецкого производства:

— Вот, лучшее что у нас есть. Станок «Рейнеккер», дореволюционный еще. А точность — двадцать микрон в лучшем случае.

— А если его модернизировать? — осторожно спросил я.

Руднев замер, не донеся очки до глаз. Потом медленно опустился на стул и как-то странно усмехнулся:

— Знаете, Леонид Иванович… Я ведь думал об этом. Все последние ночи думал. Даже наброски делал.

Он выдвинул ящик стола и достал несколько мятых листов, исчерканных формулами:

— Вот, смотрите. Теоретически это возможно. Если усилить станину здесь и здесь… — его палец скользил по чертежу. — Но я все не мог решиться. Слишком рискованно. Если не получится, потеряем и станок, и время.

— Но теперь решились?

— Теперь да, — он энергично поднялся. — Когда вы сами предложили этот вариант… Значит, не я один считаю, что это возможно.

Он начал быстро что-то чертить в блокноте:

— Если здесь поставить дополнительные ребра жесткости… А направляющие сделать из закаленной стали, отшлифовать по особой технологии…