Rein Oberst - Чужой для всех
Вездеход остановился. Ольбрихт три раза махнул вперед поднятой правой рукой следовавшему за ними бронеавтомобилю, затем на незначительном расстоянии от того проследовал к месту короткого боя.
Через пять минут все прояснилось. Но командиру разведбатальона пришлось лично вмешаться в разбирательство происшествия, та как он один среди своих подчиненных знал русский, а с недавнего времени и английский языки.
Когда Ольбрихт подъехал к стоящему эскорту, то увидел кроме своих солдат еще несколько русских в полицейской униформе. Один из них был тяжело ранен и стонал, лежа на земле, держась за левый бок. Рука была вся в крови. Лицо полицая было белее мела. Второй полицай, видимо главный, крепко за руку держал светловолосого измазанного в сажу и грязь мальчика-подростка лет двенадцати. Тот изворачивался, пытаясь убежать. Полицай что-то резко и страстно объяснял командиру взвода.
— Всем молчать! — громко приказал Ольбрихт и, когда наступила тишина, обратился к командиру взвода: Что произошло, Шток?
— Партизана поймали, господин гауптман.
— Партизана? Это что – он? — капитан удивленно указал пальцем на мальчика.
— Да, господин гауптман.
— Кто стрелял? Где карабин?
— Стрелял гроссфатер мальчика. Он убит, лежит за печной трубой.
Ольбрихт осмотрелся кругом и ужаснулся еще раз видом спаленного поселка. Все деревянные строения были сожжены. Кое-где еще стелился дым от тлевших головешек. По обе стороны проселочной дороги среди пепелищ как седые воины скорбно и одиноко на бывших подворьях стояли печные трубы. Смрад и пепел разносился порывами ветра во все стороны. Стояла мертвая и необыкновенно гнетущая тишина. Изредка кричало воронье, радостно ковыряясь в остывшей золе.
Ольбрихт сурово посмотрел на полицаев. Он знал, это их рук дело.
— Что сделал плохого этот мальчик? — капитан требовательно с акцентом по-русски обратился к полицаю.
Главный полицай закрутился как уж на сковородке, но руку мальчика не отпустил.
— Так он… юде, пан офицер.
— Юде? — Ольбрихт взял мальчика за подбородок и внимательно всмотрелся в его лицо. Русоволосое в веснушках грязное, заплаканное лицо малолетки выражало протест и жалость и, было явно славянской внешности. Когда мальчик услышал что подтянутый строгий немец говорит по-русски о нем и смотрит на него изучающе тепло, то он вспыхнул от радости и начал быстро, запинаясь, говорить, боясь, что немец уйдет.
— Дедушка не стрелял бы в этих гадов. Они мамку мою насильничали, а потом убили… Они мамку убили… Сестричку тоже снасильничали, — мальчик зашмыгал носом, но через мгновение с ненавистью посмотрел на полицая и крикнул: «Я все равно убью этих гадов!» — и сильно дернув руку, вырвался. Но тут же был перехвачен другим полицаем.
Ольбрихт оторопел от услышанного признания малолетнего ребенка. Он сразу все понял, что произошло. Руки в перчатках моментально напряглись. Он, не думая о последствиях спонтанно принятого решения хотел было боксерским ударом «Хук справа» отправить полицейского главаря в нокаут. Но, неожиданно для себя, резко оттолкнулся левой ногой от земли и с разворотом тела на 180 градусов, словно из мортиры выбросил правую ногу по диагонали вверх, с одновременным выдохом «Ха!». Раздался ужасный хруст перебитой челюсти, и полицейский главарь с диким воем, пролетев несколько метров, грузно опустилось на землю.
"Учись, гауптман, пока я с тобой!" — молнией пронеслась чужая мысль в голове Ольбрихта.
Рядом стоящие полицаи от удивления замерли, открыв рты, но через несколько секунд схватились за карабины. Но тут же их опустили. На них в упор смотрели стволы двух «шмайсеров» командира взвода и водителя Брайнера. Те без промедлений среагировали на инцидент и клацнули затворами автоматов. Тут же к спинам полицаев подкатил, урча «Цундап». Пулеметчик резко крикнул: «Хальт! Хэнде хох!»
Ольбрихт был в бешенстве. Он понял, что проявил несдержанность, да еще в каком виде? Так нельзя было поступать. Но услышанные признания от ребенка его поразили:
— Русские свиньи! — крикнул он в сторону полицаев, не отреагировав на внутренний голос, который похвалив его за прекрасную физическую форму, попросил быть сдержанным. — Сброд бандитов и насильников, — не унимался Франц, — именно за таких вояк… Ты понимаешь, Карл, — он уже обратился к подошедшему недоуменному адъютанту, который еще не понял причину взрыва своего командира. — Они мало того, что сожгли дом этого мальчика, так еще изнасиловали мать и сестру. Как можно такое допускать? Именно за таких вояк, Карл, крестьяне пошли в лес, в партизаны. Мы же принесли им просвещение. Дали землю. Разрешили свободную торговлю в зонах оккупации. А эти свиньи все гадят…
— Успокойтесь, господин гауптман, — поняв, в чем дело, без гнева высказался обер-лейтенант Риккерт. — Разве поймешь этих русских. Они за кусок хлеба, за должность, за марку, за шнапс… О… за шнапс! Могут мать родную продать. Особенно вот эти типы! Одним словом, вы вляпались в дерьмо, господин гауптман. Поехали. Не обращайте внимания. В конце концов эту грязную работу, как подготовка прифронтовой зоны мы делаем их руками. Они делали свое дело, господин гауптман. Кроме того ими руководят жандармерия и гестапо. Можете доложить по команде. Но лучше сделайте глоток коньяка, вот возьмите, я приберег к подобному случаю фляжку. И успокойтесь.
Ольбрихт порывисто сделал несколько глотков коньяка.
— Возьмите фляжку, Риккерт. Наверное, вы правы. Идет война! Но какие свиньи. Изнасиловать мать и девочку. Узнайте, Риккерт номер полицейского участка и запишите их документы.
— Слушаюсь, господин гауптман.
Чуть погодя, взяв себя в руки, Ольбрихт подозвал к себе Брайнера и приказал тому подвести к нему мальчика. А сам уселся рядом на чудом уцелевшую от пожара деревянную скамейку.
— Как тебя зовут, мальчик? — обратился он к ребенку, когда его подвели.
— Вася.
— Вася… Красивое славянское имя. Где ты будешь жить, Вася?
— Не знаю, — мальчик потер нос усыпанный веснушками. — Пойду в Бобруйск. Там тетка живет.
— Прекрасно. Будешь жить у тетки. Брайнер! Принеси из машины галеты и угости мальчика. Пойдем со мной Вася, — Ольбрихт поднялся и подошел с мальчиком к полицаям, которые стояли в стороне и не решались без команды грозного немецкого капитана уезжать на телегах. Да и пулемет мотоцикла продолжал держать их под прицелом. Здесь же находился и адъютант.
— Господин гауптман, место дислокации полицейского участка Любоничи. Фамилия старшего отряда Яцевич. Вот его документ.
— Хорошо, Карл. Подведите ко мне этого мародера.
— Этого мальчика вы отвезете в Бобруйск, к тетке, — глядя в глаза полицейского начал говорить Ольбрихт, когда того подвели. — Если с ним что-то случится, я гауптман Ольбрихт вас повешу за ваши потроха. Вы поняли мой приказ, пан Яцевич?
Полицай кивнул в ответ головой, держась рукой за сильно распухшую челюсть, из которой капала кровь.
— Хорошо, а теперь убирайтесь!
— Вперед, малец! — нечленораздельно, с явным трудом проронил полицай и толкнул Васю в спину по направлению к телеге. — Доставим тебя с почестями.
Мальчик как-то странно посмотрел на немецкого офицера, не поняв, что все это означает. Тем не менее, сжав галеты рукой, нехотя удалился от него, все время, оглядываясь в его сторону.
Ольбрихт так же бросил в сторону удаляющегося Васи подбадривающий и прощальный взгляд, а затем громко и властно приказал: К машинам!
Когда немцы удалились за поворот дороги, главарь полицейского отряда схватил за грудки малолетку и, уже немного оправившись от удара, зло прорычал:
— Ты думаешь, я в штаны наложил, глядя на этого фрица? Ошибаешься, малец. Не на того нарвались. Их власть сейчас кончилась, они уехали. Теперь я власть.
— Оставь его, Михась. Поехали. Сам дойдет.
— Чтобы я этого жидка оставил в живых? Да я что, дурак?
Он же нас всех заложит краснозадым.
— Отпустите меня, пан полицейский. Я никому про вас не скажу, — стал жалобно ныть мальчик.
— Я вам, большакам не верю! Ты слышишь, малец, не верю. Вы горазды брехать, как и твой батька и дед. Колхознички, вашу мать.
При упоминании родных, мальчик весь сжался, оскалился, а затем рванулся изо всех сил и выскочил из рук главаря банды.
— Ах ты, щенок! — зло и страшно, выплюнув кровавый сгусток из-за рта, прорычал Яцевич и, схватив карабин, стал целиться в убегающего босоногого мальчика.
— Не стреляй, Михась! — стали выкрикивать его подчиненные. — Не стреляй! Пусть живет!
— Не на того нарвались, чтобы по скуле бить, господа хорошие!
Поймав Васю на мушку, бандит профессионально как опытный стрелок, затаив дыхание, плавно нажал на курок.
Раздался оглушительный выстрел.
— Кар-рррр. — закаркало всполошенное воронье, неохотно взлетая из пепелища и садясь на обгорелые ближайшие деревья.
