Борис Толчинский - Боги выбирают сильных
Народ взъярился снова: когда ж это избранники Андрея выдадут, если трибуном у ним, у избранников, отец Андрея Кимон?!
Излишне умные, кляня в душе и ум свой, и язык, — ну кто мешал им тут стоять, как все стояли, кричать, что все кричали? — заметили, что осудить Андрея можно и без Плебсии, если удастся доказать не просто покушение на человека, а посягательство на Истинную Веру. Такое разъяснение заметно разутешило толпу, но более всего — излишне умных: им можно было дух перевести.
Принялись гадать, является ли покушение на великородную княгиню ересью или то обычный, хотя и редкий, криминал. Сошлись, что честный амориец, верующий в богов, на дочь Юстинов руку не подымет, — а значит, сын трибуна еретик и поступать с ним следует, как с еретиком обычно поступают благочестивые власти. На этом этапе обсуждения сторонники Андрея, без сомнения, присутствовавшие в толпе, кричали громче всех, заранее отводя от себя подозрения в сочувствии еретику; один из них даже заметил, мол, мы, честной народ, давно не видели, как жгут еретиков, этак состаримся и не увидим, а вот как раз удобный случай посмотреть. Его активно поддержали: не одному хотелось посмотреть, а многим…
Когда по поводу естественной судьбы еретика достигнут был консенсус, собравшийся народ взялся бранить прокуратуру и милисов: народ боялся, что гнусный еретик сбежит от справедливого возмездия.
Народ бы был разочарован, если б узнал, что в это время следователи Генеральной прокуратуры снимают показания с Софии и других участников происшествия; что же до молодого Интелика, его действительно нигде найти не удается.
Тем временем большие люди, желающие лично засвидетельствовать свою поддержку пострадавшей дочери Юстинов, продолжали прибывать, и даже сверх того — являлись люди, которые заметно выделялись над большими. Так, приезжал понтифик и по пути благословил собравшихся.
Народ потребовал от его святейшества немедля отлучить еретика Андрея, но понтифик благоразумно отмолчался. Вслед за понтификом в роскошной карете с геральдической буквой «Ф», сопровождаемые отрядом палатинских гвардейцев, явились дети Виктора V — августин Констанций Фортунат и кесаревна Виктория Даласина. Между прочим, Эмилий Даласин, прибывший вместе с матерью, во дворец к Софии не пошел, а остался ждать в карете. Толпа восторженно приветствовала наследника Божественного Престола и его сестру; пронесся невероятный слух, что вот-вот должен приехать сам август. Если прежде кто и собирался домой, то теперь люди решили стоять до конца, покуда не узрят живого бога; между тем прибывали все новые и новые народные силы.
Народ сам не ожидал от себя подобной любви к Софии Юстине.
А что же София? Ей пришлось принимать всех высоких визитеров.
Для Юния, оказавшегося весьма кстати, вспомнили роль любящего мужа, и он старался — ради детей, которых родила ему София. Медея тоже была на уровне; собственно, благодаря ее выносливости, находчивости и умению ориентироваться в запутанных законах удалось затвердить в умах следователей и высокопоставленных визитеров нужную версию происшествия. Авторитет Медеи за эти ночные часы настолько поднялся, что София уже не удивилась, когда в ее, Софии, присутствии августин Констанций лично пригласил новую архонтессу в Сапфировый дворец, на прием в честь годовщины своей свадьбы, — недавняя провинциалка становилась самостоятельной, влиятельной фигурой… излишне влиятельной, как думалось Софии.
Но более всего София нервничала по иной причине: человек, который в самом деле был нужен ей, тот человек, ради которого, собственно, весь план и затевался, — тот человек не ехал!
А время шло, София чувствовала себя разбитой, и чем дальше, тем больше. Читатель легко поймет ее состояние, если вспомнит, сколько тяжких испытаний измыслила для себя эта женщина. Колоссальное нервное и физическое напряжение последних дней давало о себе знать, и София понимала: достаточно чуть поддаться слабости, и все, ради чего она старалась, будет потеряно, как был уже потерян Марсий. Поэтому она снова и снова напрягала свою неистощимую волю — и ждала.
Ее долготерпение было вознаграждено, и интуиция ее не подвела: в четвертом часу ночи ей доложили о прибытии трибуна.
Кимон Интелик был коренаст, широк в плечах, носил большую голову на короткой толстой шее, лицом казался неприветлив, но выглядел, как честный, справедливый муж — иначе говоря, Кимон Интелик производил впечатление человека из народа, такого, каким и должен быть защитник трудящихся. Прежде Кимон носил внушительную бороду, но нынче, став трибуном Плебсии, бороду сбрил, ибо считалось неприличным члену Консистории, государственного совета, иметь много растительности на лице, а Виктор V вообще не выносил бородатых. Впрочем, потеря пышной бороды не умалила вес старшего Интелика в глазах народа и его избранников — напротив, чуть остепенившись, вождь радикальной фракции приобрел себе новых сторонников; если прежде по слову Кимона голосовали до четверти делегатов, то нынче таковых набиралось более трети. Все знали, что за Кимоном стоят влиятельные силы, магнаты Киферополя и сенатская фракция Корнелия Марцеллина.
София очень опасалась, что Корнелий разгадает ее план и сделает все, чтобы до решающего заседания не пропустить к ней Кимона.
Кимон появился.
Она приняла его в опочивальне, полусидя на ложе; ей не пришлось играть, чтобы изобразить недуг. Кимон вошел, сумрачный, как эта ночь, склонил голову в знак приветствия и подождал, пока слуга закроет дверь с той стороны.
— Я пришел выразить вашей светлости мои искренние соболезнования и извинения за сына, — выдавил из себя трибун; София понимала, сколь тяжело даются ему эти слова.
— Благодарю вас, гражданин Интелик, — столь же сухо, как и он, сказала она.
Зависла пауза. Страдание отразилось на лице трибуна. Он ненавидел дочь Юстинов всеми фибрами своей души — и, верно, не было в верхах Империи двух других столь непохожих людей, непохожих внешне, внутренне, как угодно… Этот визит во дворец Юстинов представлялся Кимону Интелику венцом возможного унижения — тем более что Андрей уже успел поведать отцу, как было все на самом деле… Но Кимон был политиком, отцом, и как политик он обязан был придти и повиниться за делегата Плебсии, которую он возглавлял, а как отец — за сына.
Пауза затягивалась. София молчала и внимательно смотрела на Кимона, а он смотрел в сторону, наверное, в окно, где в ночи горели тысячи огней… Наконец, преодолев стену ненависти, Кимон промолвил:
— Вероятно, я должен спросить у вашей светлости, существует ли способ загладить вину моего сына и прекратить кривотолки…
— Возможно, ваши опасения преувеличены, — холодно ответила София. — Ваш сын имеет статус делегата, и этот статус оградит его от всяческих преследований.
Кимон с напряженным любопытством посмотрел на нее.
— Вы не будете настаивать на лишении Андрея неприкосновенности?
— Вопрос стоит иначе: достаточно ли моего влияния, чтобы застопорить начавшийся процесс?
— Ваша светлость, я человек простой. Скажите прямо, что вам нужно, и я отвечу, готов ли я…
— Вопрос стоит иначе, — жестко перебила София, — готова ли я пойти вам навстречу и спасти вашего сына, гражданин Интелик.
По лицу трибуна пробежала гримаса: он с трудом сдерживал гнев.
— Я это предвидел, идя к вам. Дело касается завтрашнего голосования, верно?
Она кивнула и молвила без обиняков:
— Завтра вам надлежит призвать своих сторонников голосовать против кандидатуры Корнелия Марцеллина.
Кимон опешил. Придя в себя, он произнес:
— Я знал, что вы так мыслите, вам все позволено, но нынче… вы нынче превзошли Софию Юстину, которую я знал! Позвольте мне покинуть ваш дворец, княгиня. Нам не о чем больше говорить!
Он чуть заметно поклонился и двинулся к двери.
— Ступайте, — с видимым равнодушием отозвалась она, — но не меня вините, когда за вашим сыном явятся милисы в белых ризах.
Кимон побледнел и замер.
— На что вы намекаете?
— А вы, спеша ко мне, не слышали, о чем толкуют ваши избиратели?
— Какое отношение это имеет к делу?
— Непосредственное. Вам нелегко будет убедить священный суд, что ваш Андрей — не еретик.
— Не слышал большего абсурда! — со смехом возгласил Кимон. — Ну что же, если вам угодно, затевайте суд! Мы оправдаемся, а со своей стороны докажем, что вы оклеветали сына моего Андрея. А может, и докажем больше, — с угрозой в голосе добавил он.
— Поймите, — смиренно молвила София, — мне нечего терять. Вы с Марцеллином обманули меня, лишили власти, мне стыдно появиться в мундире логофета, — я теперь никто! Я, прямая и единственная наследница имени и подвигов Юста Фортуната, — никто! Много ли проиграю я, если проиграю суд? Вы взвесьте, сколько проиграете вы, если проиграете суд!
