Владимир Коваленко - Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
И было – как во сне. Серо-ореховый строй, и президент, неизменно элегантный, неизменно галантный… Руку он все-таки поцеловал! Три дня прошли в делах и почестях. Ее и ее эшелон спасло ополчение. Она – спасла армию. Армия спасла столицу.
На третий день после победы вышли газеты с подробностями. Там – плачьте! – списки погибших. Неполные, ох и неполные. Там – гордитесь! – описания подвигов. Понадобились… Почему? Но там было и другое. Необычное. Необъяснимое. На убитом одноногом янки были найдены бумаги. Приказы. Непостижимые. Страшные, достойные Аттилы.
Ворваться в Ричмонд. Сжечь город. Убить президента. Перебить его кабинет и несколько иных жизненно важных для Конфедерации персон… Убитого звали Ульрик Далгрен, адмиралу Далгрену, недавно изгнанному с поста командующего Южно-Атлантической эскадрой за провалы в деле морской блокады Юга, он приходился сыном. Может быть, поэтому среди жизненно важных лиц значился и «военный преступник, русский капитан Алексеев».
Под приказом стояли подписи.
Подлинные подписи – в чем журналисты убедились, а дипломаты нейтральных стран и союзников Конфедерации могут убедиться, как только пожелают. Также всем заинтересованным лицам предлагаются дагерротипы с указанных бумаг.
Стало интересно – а как к такой славе относится Алексеев? Но он куда-то пропал… а ведь перед рейдом был в городе! Неужели Далгрен-младший отчасти преуспел? Визит в русское посольство ничем не помог. Барон Стекль разводит руками:
– Ищем, мисс.
Такой найдет! Нет, все самой… И лично – в том числе. Кровь? Теперь она умеет правильно прищуриться и не увидеть ничего лишнего! Только сейчас половина Ричмонда – госпиталь. Ополчение выполнило свой маневр: наступление беспорядочное. Наступление кровавое. Но – слава Господу! – наступление победоносное.
Мелькают больницы. За спиной – неслышное: «Кто говорит – боится крови?» Боится, сестрички, боится. Просто научилась не видеть. Для вас, к примеру, возле операционной кювета с ампутированными руками и ногами. Для нее – с чем-то непонятно-неважным. До тех пор, пока она не получит ответа на вопрос.
– Русский капитан, мисс? Не видели.
Так везде. Не видели. Не встречали.
Неужели опоздала? Но ведь нельзя разом передавать батареи и разыскивать раненого… кого? Друга. Да, друга и боевого товарища! Она лейтенант, он капитан, тут все в порядке. И дело – сначала. Русские воины это хорошо понимают. «Тогда считать мы стали раны, товарищей считать…»
Но вот наконец:
– Русский? Бредит тут один непонятными словами, и вроде не поляк… Он полковник, но ведь капитаны, бывает, превращаются в полковников!
Да. Он. Без сознания. Дышит.
– Его можно перевозить?
– Да. Но лучше – в хороший госпиталь.
– В Чарлстоне хорошие врачи. Путь по железной дороге он вынесет?
По той самой дороге, которую он отстоял.
– Да.
– Тогда я его забираю…
Поставить в известность мистера Мэллори или посланника Стекля ей и в голову не пришло.
И вот – перестук колес. Та-тан, та-тан, та-тан… Все хорошо, все хорошо, только много убитых и раненых. А еще больше тех, кто остался на батареях. Целованную Джеффом Дэвисом руку теперь хоть не мой никогда. Но и Джефферсон Дэвис, и Джексон думают, что это – последний подвиг завода Уэрты. Думают, что производство встанет. Или хотя бы снизится. А вот и нет! Сейчас много добровольцев с плантаций, и не всем же им редуты рыть. Конечно, квалификации у бывших слуг с плантаций никакой. Но что-то можно придумать. Например, разделить работы на операции попроще. Конечно, придется перестроить производство. Может, будет спад – но временный. А потом удастся даже нарастить выпуск!
– Мисс Берта, он очнулся!
Значит, бегом к постели больного друга. Белое от потери крови лицо. Приподнятые уголки губ. Присмиревшие руки.
– Ты… приехала… за мной?
– Вот еще! Я привезла на батареи Ричмонда новые пушки. Целый эшелон. И артиллеристов. Но искала тебя сама. В том числе.
– В том числе меня или в том числе искала?
– И то, и то…
Пыталась расспросить о сражении. В его исполнении выходит весело. Потери даже не удалось точно подсчитать – у импровизированных частей не было точных списков. Но название уже вошло в историю. Рядом с атакой Барксдейла, атакой Пиккета, атакой Мартиндейла в анналы военной истории войдет атака Алексеева. Неудачная. Захлебнувшаяся. Но – яростью и упорством отвлекшая северян от разрушения полотна.
И поезд с пушками – ее поезд – успел проскочить. А потом… потом подошла кавалерия. Уэйд Хэмптон, как и Джеб Стюарт, может погибнуть, но не проиграть битву. Разбитые орды Аттилы-Киллпатрика откатились, разбитые и обескровленные, обратно за ощеренную колючей проволокой линию окопов янки. Так что мистер Алексеев заслуживает наилучшей сиделки. Такой, что не будет отвлекаться от обязанностей ради того, чтобы очаровать раненого героя.
Значит, Грейс. С «Невского» прекрасная ирландка сошла по простой и честной причине: пару месяцев назад они с Адамом Мецишевским навестили костел. Как сказала сама ирландка:
– Ирландцев гибнет очень много. Мы храбрый народ. А где еще найдешь жениха-католика? Да еще такого, чтобы был родовитей коннахта, нахальней лейстнерца, терпеливей мунстерца и упрямее ольстерского шотландца?
Потом стала вникать в историю русско-польских отношений. Выяснила, что начали клятые москали: отбуцкали армию короля Крака, поймали несчастного цмока и пропахали на нем борозду пограничную. Еще пословицу обидную сочинили: «Помни, ляше, по Буг наше».
Москву они тогда, правда, еще не построили и вообще, если верить профессору Костомарову, были не москалями, а украинцами… Кто кого больше обижал в последующие века, понять невозможно – мало того что хроники перевычищены по сто раз, так и горят неплохо. Ясно было одно: общность исторических судеб с Зеленым островом начала проявляться только с конца восемнадцатого века, когда ослабевшую Речь Посполитую разорвали на клочки три великие державы, доказав тем самым, что известная мудрость о том, что слабому государству проще выжить при нескольких сильных соседях, чем при одном, не всегда справедлива.
Итак, Польшу и поляков угнетали втроем – но большая часть восстаний и ненависти пришлась на долю России. Государства, которое позволило доставшемуся ей куску Польши сохранить язык, конституцию, сейм, армию… Которая строила там за русский бюджет дороги и дома. И просила в обмен одного – польской верности. Ее и получила.
– Против своих королей мы тоже всегда бунтовали, – кривился Мецишеский, – один шляхтич – рыцарь. Два – дуэль. Три – мятеж! Так и потеряли отчизну. Так чего было ждать русским? Только мы, нормальные поляки, надеялись… Особенно после декабря. Царь Николай навел порядок в России – отчего королю Николаю было не навести порядка в Польше? Вымести бунтовской дух, построить нормальное государство – и тогда двинуть эскадроны под красно-белыми прапорами против немцев. Увы, так не случилось. Но целый день на варшавских улицах честь воевала с анархией – и проиграла лишь после удара в спину[6]. Мятеж победил… Теперь наши права порезали, Польша всего лишь часть России. Но кое-чему мы научились. Не верить болтунам и не верить врагам России. Но я – ломоть отрезанный!
Так говорил человек, чье «письмо к бывшей невесте» читали на открытии сейма в Галиции. После чего сейм приговорил: призвать добровольцев вступать волонтерами в русскую армию. Иные горланили против – но сейм на сей раз был не шляхетским и без права вето.
Были. Кричали. Доходило до абсурдного:
– С немцами мы потеряем разве жизнь, а с москалями – душу!
Ну, это смотря с какими немцами. Австрийцы – те хотя бы католики, но эти отказались даже от Галиции – верно, от бедного края никаких доходов, кроме убытка. А пруссаки… Фридрих Второй прихватил кусок – там треть поляков позабыла и веру, и язык. Душу, может, и сохранили… Но стали немцами. Он на такое не согласен! По счастью, нашлись горячие сердца, при которых водились холодные головы. Редкое сочетание! Но под сводами львовского сейма прозвенел ответ:
– За то, чтоб у моей прекрасной Отчизны было будущее, и душу заложу!
Под таким Мецишевский бы подписался. Да он и так сделал свое дело: написал. Пусть и длинней, зато как тяжко было мятежной партии голосить против самых ярких, самых звонких имен польской вольности!
«Костюшко понял, что с Россией бороться не следует, дал слово императору Павлу, хотя мог бы нарушить без особого ущерба чести, ведь враги этого достойного государя распространяли слухи о безумии царя. Пуласки… хотел того или нет, был союзником России, когда вел первые эскадроны американской кавалерии против англичан в отчаянную атаку под Саванной, в которой и сложил голову…» Ну-ну! Теперь эти имена написаны на знаменах по обе стороны фронта. Не только в Америке!
«Нам следует помнить, что те, кого мы зачастую именуем москалями, себя зовут русскими – как звала себя литовская шляхта, пока не приняла польскую культуру… Именно эти люди дали лучшие примеры посполитой доблести! Или у них были «москальские» души? Если мы, оставаясь в империи, сохраним свою душу и увлечем «москалей» нашей культурой – Польша протянется до Амура! И русское правительство этому нисколько не препятствует».
