Евгений Красницкий - Бешеный Лис
– Так… Кхе…
Дед снова забарабанил пальцами по столешнице.
– И что дальше? – Дед не выглядел рассерженным, скорее хотел что-то выяснить для себя. – Как ты с ним теперь будешь?
– Если не повинится, отлуплю еще раз. Подожду, пока с рук лубки снимут, и отлуплю.
В приоткрывшуюся дверь просунулась голова Роськи.
– Господин сот…
– Пошел вон! – беззлобно шуганул его дед.
Дверь захлопнулась.
– А если и тогда не повинится? – снова обратился Корней к внуку.
– Еще отлуплю. И так до тех пор, пока либо толку добьюсь, либо Никифор приедет. Отправим Петьку домой: упертые бараны к учебе непригодны.
– Значит, крестник дороже брата?
– Не в этом дело, деда. Я – старшина «Младшей стражи», Петр – десятник, мой подчиненный. Он проявил неповиновение в присутствии других ратников «Младшей стражи» и должен был быть наказан.
Дверь снова открылась, в горницу вошла мать.
– Батюшка…
– Уйди, Анюта, разговор у нас.
– Батюшка, ну подрались мальчишки, не серчай…
– Анька! Христом Богом прошу: уйди! Не доводи до греха.
Мать немного потопталась, хотела что-то сказать, передумала и вышла.
– Ты хоть понимаешь, что это на всю жизнь?
– Что, деда?
– Роська. Преданнее, чем он, у тебя пса теперь не будет, но и тебе от него уже не избавиться. Ты давеча спрашивал: чего я с Данилой вожусь… лет пятнадцать назад я за него вот так же хлестался, как ты за Роську. Не спрашивай: «Почему?» – тебе этого знать не надо. Теперь он десятник без десятка и сам народ не соберет. Придется мне.
– Понимаю, деда. Знаешь, был у франков такой человек Антуан де Сент-Экзюпери. Философ и воин, погиб на войне. Так вот он в одной своей книге написал: «Мы в ответе за тех, кого приручили».
Дверь снова отворилась, в горнице нарисовалась Юлька и с порога заявила:
– Мне Мишкину ногу глянуть надо!
– Гляди. – Дед качнул головой в Мишкину сторону.
– Минька, болит?
– Терпимо.
– Не дергает?
– Нет.
– Точно не дергает?
– Точно.
– Повязка не промокла?
– Не чувствую, вроде нет.
– Надо все-таки посмотреть, – не удовлетворилась допросом Юлька.
– Смотри.
Пока Юлька исполняла (или делала вид?) свой лекарский долг, дед сидел задумавшись, потом неожиданно спросил:
– Михайла, кхе, как, говоришь, его звали?
– Антуан де Сент-Экзюпери.
– Не запомню. Жаль. Юлька, что там с Петрухой?
– В лубках весь, – недовольно проворчала лекарка. – Ноет. В нужник, говорит, самому не сходить.
– Кхе, в нужник. Мне бы его заботы. Посмотрела ногу?
– Да, все хорошо, повязка сухая, нога не горячая.
– Ступай.
– Корней Агеич…
– Ступай!
Юлька вышла, из-за закрытой двери послышалось шушуканье, явственно прозвучали слова: «Сидят, разговаривают…» «Откуда я знаю о чем?» Дед подобрал с пола Мишкин сапог, швырнул в дверь – шушуканье стихло.
– Значит, или переломишь, или выгонишь? – спросил дед, как-то очень внимательно глядя на внука.
До Мишки только сейчас дошло, что дед уединился с ним не для того, чтобы как-нибудь наказать, просто наорать и прочесть нотацию. Сотник экзаменовал старшину Младшей стражи, впервые столкнувшегося с открытым неповиновением подчиненного! И было похоже, что позиция старшины деда устраивает.
– Или подчиню, или выгоню, – твердо глядя в глаза деду, заявил Мишка. – Ломать не буду, кому он нужен сломанный?
Дед согласно кивнул и вдруг хитро подмигнул:
– Козлодуй, говоришь? Кхе! А Роську берешь на себя на всю жизнь?
– Беру, деда.
– Молодец, едрена-матрена, хоть сейчас тебе меч навешивай! Хвалю!
«Опаньки! Сэр Майкл, вы чего-нибудь поняли? За цирк не хвалил, за удачу на княжьем дворе не хвалил, за татей побитых не хвалил, за засаду на куньевской дороге не хвалил, а тут… Похоже, сэр Майкл, вы во что-то важное не врубаетесь».
– За что, деда?
– За людей, Михайла, за людей. Ты думаешь, я сотней командую? Ратным повелеваю или воеводством теперь? Я людьми командую! А каждый человек…
– …это целая вселенная.
– Как?
– Каждый человек – это целый мир, и другого такого же нет.
– Да! Ты сегодня двух человек понял, судьбу их определил и на себя ответственность взял. Иной за всю жизнь этому научиться не может.
– Трех, – поправил Мишка.
– Что «трех»? – не понял дед.
– Завтра к тебе придет Первак – Листвянин старший сын. Будет просить крестить его с братьями и взять в воинское учение.
– Когда ж ты успел?
– А пока вы с Ильей к ужину готовились, а потом еще после ужина собирались вдвоем идти остров Рюген[7] от латинян освобождать.
– Рюген? – Дед задумчиво поскреб в бороде: воспоминания о концовке торжественного ужина, кажется, были смутными, если вообще были.
– Ага, – злорадно добавил Мишка. – И даже пошли, но в разные стороны. Ты – в оружейную кладовую, а Илья в нужник. Там и уснули.
– Кхе! Я тебе велел уняться со своими шуточками.
– Прости, деда. А вот насчет людей для Данилы…
Дверь снова отворилась.
– Да что ж такое-то? Едрена…
В горницу впорхнула малышка Елька и, бесстрашно просеменив к деду, сосредоточенно сопя, полезла к нему на колени. Младшую внучку дед любил, баловал, с удовольствием держал ее на коленях и вообще относился к ней необъективно и непедагогично. Мать как-то обмолвилась, что Елька очень напоминает деду его покойную дочь Аглаю.
Елька, разумеется, совершенно бессовестно пользовалась дедовым расположением и буквально вила из него веревки, иногда, впрочем, совершенно неожиданно для себя напарываясь на дедову строгость и всякий раз обливаясь по этому поводу горючими слезами. Сейчас, по всей видимости, затаившиеся за дверью женщины решили использовать Ельку как последнее средство для смягчения дедова гнева, которого на самом деле и не было в помине. Но они-то об этом не знали!
– Елюшка.
Дед помог младшей внучке устроиться, та тут же обхватила его ручонками и зарылась носом в бороду.
– Деда, я тебя люблю.
Дед погладил внучку по головке, мгновенно утратил строгий вид, как-то помягчел лицом и телом и вдруг постарел.
– И я тебя люблю, красавица моя. Ты чего это сюда забрела?
– Деда, не сердись на Мишаню, он хороший.
– Ну бабы!
Дед зыркнул на дверь, но по ту сторону стояла мертвая тишина.
– Пусть сидит, деда, она нам не помешает.
– Кхе… Так что ты там про Данилу?
– Пусть обучает пешее ополчение из холопов. У князей пехота есть, пусть будет и у воеводы. Учить можно зимой, когда работы в поле нет, а призывать в строй всех годных мужиков. Поучит и заодно подберет себе десяток наиболее способных к ратному делу.
– Десяток из холопов?
– Но ведь не в сотне же, а в личной дружине господина воеводы. А что из холопов, так твои холопы, что хочешь, то и делаешь.
– Кхе… Данилу невзлюбили после той переправы… – Дед задумался, машинально поглаживая Ельку по русой головке. – А так и при деле, и вроде бы… Только мы же конники, как там пехоту учить?
– Разберется, не дурак, – уверено заявил Мишка. – Доспех для пехоты – стеганка на конском волосе – ненамного хуже кольчуги. Шлемы – тут придется поработать и потратиться. Справимся, наверно?
– Подумаем. Лавруху озадачу.
– Оружие: рогатины, топоры и… И самострелы.
– Самострелы? – Дед сразу же подобрался, утратив ласковую расслабленность. – А ну как на нас повернут?
– Во-первых, против наших конных лучников они никто и звать никак. Перещелкаем, как курей. Во-вторых, на руки не отдавать, а только для учебы и в…
– Мишаня, а ты мне еще одну куколку сделаешь? – подала, совершенно не к месту, голос Елька. – А то Матрене скучно одной!
– Кхе!.. Ой, деда… – Мишка прихлопнул рот ладонью, но было поздно.
– Ты кого передразниваешь, сопляк!
– Деда, прости, это я от неожи…
– Деда, не ругай Мишаню, он хороший, он мне куколку…
– О господи! – Дед возвел очи горе.
«Сумасшедший дом, во бабы психотропное оружие нам заслали!»
– Вон отсюда!
Дед спихнул Ельку с колен.
– А-а-а! Мама-а-а!
– Вон с глаз моих! Оба!!!
– А-а-а! Мама-а-а!
Мишка взгромоздился на костыли, двинулся к валяющемуся у двери сапогу. Правый костыль, которым он лупил Петьку, вдруг с хрустом подломился, и Мишка полетел на пол, больно приложившись лбом об дверное полотно. Снаружи кто-то ломанулся в горницу и еще раз треснул Мишку дверью по лбу.
«Все! Перебор, блин! Лучше уж при дерьмократах».
Глава 3
Начало апреля 1125 года. Нинеина весь
Дорога в Нинеину весь, узкая и извилистая, шла среди высоченных деревьев, и весеннее солнышко сюда почти не заглядывало, поэтому снег, посеревший и ноздреватый, не был покрыт настом, таким опасным для лошадиных ног. Ночью немного подморозило, и Рыжуха легко тащила сани, с шипением перетирающие полозьями многократно подтаявшие и подмерзшие кристаллики льда.
