Лев Прозоров - Я сам себе дружина!
– Меня Икмор зовут, – протянул руку Икмор. – Русин, да ты уже знаешь…
– Здоровья тебе, сын Ясмунда, – пожал ему руку Мечеслав.
Икмор тут же вынул, чуть не выдернул свою пятерню из его пальцев и закрыл ею глаза. Потом приложил к груди.
– Так! Вот этого не надо, ладно?! Давай так: я – Икмор. И всё. Идёт?
– А что плохого – быть сыном Ясмунда? – нахмурил брови Мечеслав Дружина и додумал за себя «и внуком Ольга Освободителя в придачу».
– Плохого?! Да ничего! Просто даже если я буду перепрыгивать через трёх коней, поставленных в ряд, броском топора отрублю левый ус у мухи, которая сидит на воротах, – разгорячившийся Икмор махнул рукою в сторону крепости, – или в одиночку возьму Белую Вежу – все скажут: «Ну это понятно, он же сын Ясмунда, внук Ольга!» А как только у меня хоть чего не выйдет – «И это сын Ясмунда, это внук Вещего Ольга?!»
– И кто ж это тебе такое говорил? – поднял бровь Вольгость.
Икмор расправил плечи, скрестил руки на груди и сделал надменное лицо.
– Никто! Потому что у меня всегда всё выходит! – фыркнул, переместил руки на пояс и продолжил: – Да вот Вуегаст, бывает. А кто не говорит, тот думает, я же вижу. Так вот, слушать первое ещё куда ни шло, но пока чаще случается второе. И оно мне уж совсем не нравится. Так что будет у меня побольше славных дел – так и быть, величайте сыном Ясмунда. А пока выходит то, что выходит, я лучше просто Икмором побуду.
На плечо Икмора упала костистая рука.
– Решил помочь отрокам с конями? – Жёлтый глаз сына Ольга Освободителя оглядел последних коней, сходящих на твёрдый берег. – Добро. Приготовь им стойла под западной стеной. Вычистите, насыплете зерна, нальёте тёплого питья. Всё.
И Ясмунд, повернувшись спиною к сыну и его собеседникам, зашагал к воротам крепости.
Икмор, замерший на середине выразительного взмаха рукою, вздохнул, оглянулся вслед отцу – почему-то через левое плечо, – перевёл взгляд на побледневшие лица друзей, и тихо, но с чувством закончил:
– И ещё одна причина побыть просто Икмором. Как только люди слышат, чей я сын, все почему-то начинают глядеть, будто у меня отросли железные веки до самой земли, а в руке появилась здоровенная кочерга.
Сын Ясмунда вздохнул и покачал головою.
– Да ладно, чего про меня… вы лучше расскажите, как в поход сходили. Мечеслав, князь сказал, ты ему жизнь спас! И отец подтвердил.
– Князь? – Мечеслав нахмурил лоб. Он по привычке думал о Пардусе как о вожде, а тут его все звали князем.
И тут Мечеслав вдруг вспомнил, что он слышал очень давно – сейчас казалось, в прошлой жизни – имя Ясмунда, сына Ольга Вещего. И вспомнил, что он про него слышал.
– Стойте… – Он ошеломлённо поглядел на друзей. – Так Пардус… он что, сын государя Игоря? Игоря Сына Сокола из Киева? Св… Святослав?
Вольгость и Икмор переглянулись.
– Нууу… – протянул Икмор. – Нынче это не такая уж и тайна…
– Но всё-таки… – вздохнул Вольгость.
– Поэтому мы его чаще и зовём по прозвищу, стараясь даже «князя» поминать пореже, – закончил Икмор.
– Но ведь в Киеве сейчас правит… вдова Игоря? – нахмурился Мечеслав, припоминая всё, что слышал о русских делах от отца, вуя, Дедов, от кривича Радосвета.
– И у неё мир с хазарами, – досадливо кивнул Вольгость. – Вот поэтому мы так и спешили с Рясского поля. Заодним испытали тот способ войны – ну, я тебе рассказывал, пехота, которую к месту битвы привозят на конях.
– Кстати, о конях, – уныло проговорил Икмор. – Не забыли, нам велено о них позаботиться? Лучше приниматься уже сейчас…
Кроме конюшен, а равно и бани, куда прибывшие направились сразу по окончании совсем уж срочных дел вроде размещения коней в стойла, внутри крепости оказались несколько дворов, самый большой из которых и был княжьим. Дружина и отроки размещались в длинном доме вроде того, в которых жили люди в городцах. Русины называли такой дом гридней. Срубы тут не вкапывали в землю, а ставили на неё. И к входу надо было не спускаться, а подниматься по резному крыльцу.
На этом крыльце Мечеслав и увидел удивившего его зверя.
При первом же взгляде на него вспоминались рассказы Вольгостя о пардусах – тварях наподобие рыси, но рыжих, долгохвостых и, кажется, с маленькими ушами. Зверь такой и был – похожий на рысь, но с длинным пушистым хвостом, рыжей в полоску масти и с ушами покороче рысиных. Восседал он на ограде крыльца и смотрел на Мечеслава чрезвычайно надменно. Единственно только – из рассказа друга Мечеслав Дружина составил впечатление, что пардус бывает покрупнее, уж больно на не мелкую дичь с ним охотятся… Хотя – ведь бьют же некрупные охотничьи сокола-чеглоки аистов и цапель? Так почему б и этому зверю, побольше хорька, поменьше лисы, не оказаться таким же беспощадным и ловким охотником?
Мечеслав поглядел на зверя с прорезавшимся уважением. Зверь отвернулся.
Только вот чтоб такой невеличка смог загрызть оленя – это каким же он лютым должен быть! А если он ещё и так же свиреп к чужакам, как сокола или та же рысь… Мечеслав, словно по незнакомой тропе на болоте, сделал шаг к крыльцу. Не кинулся бы охотничий зверь. Осторожно, ступая кончиками пальцев, Мечеслав прошёл вдоль стенки, не поворачиваясь к пушистому ловчему спиною, и проскользнул в гридню. Там уже вовсю шёл пир, и навстречу девушка тащила пустой деревянный поднос. От подноса пахло жареным мясом.
В Новгороде-Северском за дружинным столом, на дворе и в конюшнях кроме отроков прислуживали и люди вовсе не воинского рода. Это Мечеславу казалось диковатым – до сих пор он видел слуг только у купцов, у того же кривича Радосвета была обозная челядь (Мечеслав, точнее, ещё отрок Мечша, и её-то сперва принял за младших родичей кривича).
– Там на крыльце пардус сидит, – предупредил хмуровато Мечеслав. – Не боишься?
– Ой… – Глаза девчонки широко распахнулись. – Откуда? Неужто князь из Чернигова привёз?!
– Я уж не знаю, откуда привёз, – вздохнул Мечеслав Дружина, – а сидит он на крыльце.
Он повернулся, пошёл впереди испуганной девчонки. Придётся уж приглядеть, чтоб охотничий зверь, привлечённый мясным духом, не обидел служанки. На ходу наматывая на левую руку полу плаща – подставить, если что, под когти и клыки хищника, – подошёл к дверям, приоткрыл их. Пардус восседал на прежнем месте. На вятича он поглядел с откровенным презрением.
– Давай по-быстрому, что ли… – сказал Мечеслав через плечо, не теряя рыжего зверя из виду.
Девчонка пристроилась у вятича за спиной, оглядывая крыльцо и двор.
– А где? – тихо пискнула она.
– Чего «где»?
– Пардус где?
– Как где… – уже чуя неладное, начал Мечеслав. – А на крыльце вот?
Глаза девчонки сделались сперва вполлица, потом вспыхнули смешливыми искрами.
– Ой, господин пошутил! – прыснула она в пригоршню. – А я поверила! Пардус, хихихи! Рыжко, ты пардус!
Девчонка безбоязненно выскользнула на крыльцо и протянула руку к рыжему зверю. Мечеслав напрягся – но зверюга, приподнявшись на толстых лапах, вдруг странно заурчал и, наклонив голову, боднул протянутую ладошку, прижмурив янтарные глазищи. Потом соскочил на крыльцо и принялся точно так же бодать сквозь поневу и подол рубахи голени девушки и тереться о них шеей. Урчал он и булькал, словно закипающий на костре небольшой котелок.
– Ну-ну, не подлизывайся, – строго сказала девушка. – Мышей иди дави.
– Мрррня… – отозвался рыжий зверь и снова принялся бодаться и мурчать. Длинный хвост при этом он задрал прямо вверх. Девушка нагнулась и почесала его за ухом. Потом оглянулась на Мечеслава, которому сейчас очень хотелось натянуть волчий колпак по самые плечи.
– Господин не видел раньше котов? Они… ну вроде ласок, которые у селян мышей давят, только большие, и к людям поласковее…
– Жалёоонааа!!! – донеслось от пылавшей жаром на весь двор поварни. Девушка подскочила и бросилась на зов, едва не споткнувшись о сунувшегося ей тут же под ноги Рыжко.
Перед тем как убежать, она оглянулась на пропадающего на месте от стыда Мечеслава и, быстро блеснув зубками в улыбке, негромко бросила:
– Я никому не скажу…
И умчалась, оставив сына вождя Ижеслава изнывать от собственной несказанной глупости.
Пардуса он на крыльце встретил, ага. Домашнюю зверушку-баловня за ловчего зверя принял. Мечеслав постучался о бревенчатую стену лбом. Вышло гулко.
– Эй, Дружина! – окликнул его из гридни Вольгость. – Дверь тут, а не там! Давай, заходи, не стой на улице!
Мечеслав пошёл на зов, мрачно размышляя, сколько раз ещё он выставит себя дураком в этой непривычной ему земле.
Глава XXI
Стрига
Второе отрочество Мечеслава Дружины у князя Святослава сына Игоря, которого называли Пардусом, закончилось быстро. Уже в скором времени он и Вольгость Верещага сидели за столом с другими воинами как равные. За это время вятич успел осмотреться в новом для него мире. Он выезжал на охоты и присутствовал на княжьих судах, слушал рассказы старших, да и своих сверстников. Мир вокруг него переменился. Родился и вырос он в мире, на котором так или иначе лежала тень державы Итиль-каганов. Кроме своих, вятичей, и нависшей над ними туши хазарского чуда-юда, были соседи – кривичи и севера. Правда, видел он только кривичей – торговцев, ездивших по земле вятичей к булгарам и тем же хазарам. Про северу говорили, что она живёт без хазарской руки, но что такое это – жить не под тенью пятипалой распяленной лапы, сын вождя Ижеслава понял, только когда увидел своими глазами. Так или иначе, мир примерялся к Хазарии – были другие края, платившие ей дань, где-то в сказочной дали жили народы, дань ей больше – а то и никогда – не платившие. В чащобах по левому берегу Оки жили голядь, мурома и мещера – народцы настолько дремучие, хоть и говорившие довольно понятной, если вслушиваться, речью, что кагановы наёмники попросту не добрались до них в их лесных укрепах. Были коганые – те племена, которые не просто платили дань каганам, а служили им вооружённой рукой. За все годы, прожитые Мечеславом, сыном вождя Ижеслава, он не встречал человека, видевшего бы мир не так. Даже со странниками из далёких земель, даже с кривичем Радосветом или болгарином Доуло Мечеслав говорил на том же языке, на языке мира, разделённого на две половины – хазары и не хазары.
