Лев Прозоров - Я сам себе дружина!
Окованный край щита ударил по рукам снизу вверх, крашеные доски впечатались в лицо, отшвыривая прочь. Хоть в голове от удара и загудело, сумел не плюхнуться на спину, ушёл в перекат – но звериная тёмная ярость уже отступала, обползала, будто ночной туман утром, под лучами Солнца-Дажьбога. Ныли подбитые предплечья, во рту было солоно от крови – своей крови.
– Да ты бешеней меня, Дружина! – сказал со смесью восторга и осуждения Вольгость, подходя к сидящему на траве другу. – С голыми руками на меч кидаешься…
– Прости, – глухо и чуть в нос проговорил Мечеслав, не глядя в лицо Вольгостя, тряся одним предплечьем, будто стараясь стряхнуть боль, и зажимая другим кровь из разбитых губ.
– Эт ты меня прости, – вздохнул Вольгость Верещага, подходя ближе. – Вставай. Щас тебя попутником да топтуном подлечим.
– Я, – всё так же глухо проговорил Мечеслав, – убить тебя сейчас хотел. Я тебя ненавидел…
Вольгость пару раз хлопнул глазами, убрал меч в ножны, перекинул щит за спину. Присел рядом.
– А за что? – негромко спросил он друга.
Глаза Мечеслава были угрюмыми и виноватыми, но взгляда он не отвёл.
– За всё, – тихо и хрипло сказал он. – За вот это всё. За то, что у вас города на реках, а не в болотах, как тот, где я вырос. За то, что у вас сёла не прячутся от дорог, а вдоль них стоят. За то, что у вас девки от конных не в лес бегут, едва завидев, а навстречу сами идут. За то, что у вас пашни вспахивают так, чтоб хлеба больше посеять, а не так, чтоб пахарь с коняшкой, случись чего, быстрее до леса или до села добраться смог бы. За то, что мы навосьмеро рвёмся, а защитить своих хоть вполовину, как вы своих защищаете, не можем… за то, что мы… такие… – с отвращением выплюнул он напоследок и замолчал.
Глаза Вольгостя потемнели. Он протянул руку и положил её на плечо Мечеславу, и тот, помедлив, положил ладонь поверх предплечья друга.
– Пошли, – негромко сказал русин вятичу. – Живы будем – справимся.
У Рыльска ладьи оставили, пошли дальше верховым ходом, неширокой лесною дорогой прямо на закат. К концу пути очутились у городца, называвшегося Глуховом. От уже виденных Мечеславом на северской земле – или вернее было называть её русской, раз уж под рукою руси? – городец Глухов отличался мало.
Только среди черепов над частоколом совсем не было хазарских.
А к концу второго дня пути глазам изумлённого Мечеслава Дружины предстало совсем уж небывалое зрелище.
На той стороне реки, широкой, как Ока под Казарью, уже привычно обмётанной пашнями, соломенными кровлями сёл и рыбацких посёлков, стоял не городец – город. Он был не то что больше Хотегоща или Ижеславля – он даже Казари был больше. Мечеслав в восторге застыл, оглядывая башни – три бревенчатых башни под острыми крышами! Между башнями были стены – не частоколы, а именно бревенчатые стены. А частокол ещё и охватывал стайку русоголовых хат под бревенчатыми стенами дополнительной защитой.
– Что, нравится? – с такой гордостью, будто город за рекой даже не принадлежал ему одному, а по его воле был срублен, спросил друга Вольгость.
Мечеслав кивнул, в первое мгновение даже не найдя слов для обуревающих его чувств. Что слова – в пересохшем рту не стало даже слюны. Вятич сдвинул на затылок колпак – словно он мог заслонить часть этого великолепия, помешать увидеть его целиком.
– Это… – наконец прорезался в глотке сиплый голос. Как там назывался город руси, про который рассказывал Дед? – Это – Киев?!
Глаза Верещаги широко распахнулись, а губы весело подпрыгнули. За спиною кто-то захохотал в голос.
– Мечеславе, – с трудом справляясь со снисходительной улыбкой, проговорил Вольгость. – Это даже не Чернигов. Это Новгород – Северский Новгород то есть.
Про Чернигов Мечеслав не слышал ничего. Про Новгород – что есть такой город далеко на полуночи, который выстроил князь-Сокол, предок рода, что правил Русью. Но это уж точно был не тот.
На сей раз с конями переправлялись не вброд и не вплавь. Между берегами реки – оказывается, она называлась Десною – натянута была здоровенная верёвка, в руку толщиною. Вдоль этой реки ходил туда и сюда огромный плот, со стоящим на нём воротом, вокруг которого обвивалась верёвка. Крутишь ворот в одну сторону – и весь огромный плот движется к одному берегу, крутишь в другую сторону – к другому. И даже течение реки не в большую помеху.
Так и переправлялись. Кони. Потому что дружинников одноглазый Ясмунд отправил вплавь – да ещё и велел одной рукою при том держать скатку из одежды, смотанную вокруг меча в ножнах. Сам же первым и доплыл, и, когда полуживые парни выбирались на мелководье, истово желая улечься ничком на песке и подольше не вставать, уже застёгивал на бёдрах пояс с оружием.
Вторым – если точнее, почти не отстав от седоусого, – на песок выбрался Пардус. Когда Ясмунд уже застёгивал пояс, молодой вождь ещё прыгал на песке, пытаясь попасть ногою в штанину.
От ближних ворот к дружине уже двигались встречающие. Мужчина лет тридцати или постарше – таких в землях руси, как уже заметил Мечеслав, было поразительно много, и они зачастую не выглядели такими изрубленными бойцами, как их ровесники в лесных и болотных городцах вятичей, при том, что не были они и селянами. Этот, впрочем, гляделся опытным бойцом. Лицо его показалось сыну вождя Ижеслава странно знакомым, и он долго вглядывался в него. Пока не сообразил внезапно – вот так, должно быть, выглядел седоусый Ясмунд до того, как поседел, потерял глаз и обзавёлся самыми устрашающими шрамами. Рядом находился паренек лет примерно Мечеслава и Вольгостя, по всем признакам годящийся первому в сыновья.
Уж не сын ли с внуком одноглазого страха молодых дружинников?
Не дойдя до выбиравшихся на берег, стучавших зубами и покрытых гусиной кожей дружинников шагов пяти, старший вскинул руку в дружинном приветстствии – раскрытой ладонью вперёд и вверх.
– Слава Перуну!
– Слава! – подхватил младший, повторяя движение старшего.
Пардус, уже управившийся с поясом, в ответ приподнял правую руку ладонью вперёд чуть выше лба. Зато Ясмунд за его спиною вскинул руку точно так же, как выглядевший его сыном.
– По здорову ли, брат Вуегаст? – Пардус со старшим из встречавших обменялись пожатием предплечий.
– По здорову, княже, хвала Богам, – улыбнулся Вуегаст и отвесил поклон Ясмунду. – И тебе здоровья, отец.
– И вам, сыновья мои, – взгляд жёлтого глаза Ясмунда, казалось, на мгновение потеплел, коснувшись Вуегаста и младшего… сына? Так они братья?!
– Всё ли по добру, брат Икмор? – Пардус хлопнул по плечу младшего, тот даже покраснел, а глаза вспыхнули от радости.
– Хвала Богам, княже!
– Из Киева людей пока не было? – Пардус выгнул бровь в сторону Вуегаста.
– Если ты про гостей по поводу твоей прогулки, княже, – усмехнулся Вуегаст, – так пока ещё, верно, и голуби-то в Киев, к хазарскому послу, с наказом выразить недовольство, ещё не вылетели.
И Вуегаст поднял в руке узкий ремень с одиноким узелком.
– Даже на день быстрее, чем мы с тобою считали, княже, обернулись.
– Не такая уж прогулка вышла. – Пардус двинулся к воротам. – Восьмерых потеряли. Зато одного нашли.
И вождь оглянулся на Мечеслава. Вслед за ним на вятича обратили взгляды и Вуегаст с Икмором, и сын вождя Ижеслава со злостью почувствовал, как краснеет. Ко всему, и губы ещё не отошли от вчерашней ласки вольгостева щита, и нос был малость красноват… в общем, не то сейчас у Мечеслава Дружины было лицо, чтоб им гордиться. Вслед за сыновьями к Мечеславу неторопливо повернул одноглазое лицо Ясмунд, приподнял бровь и глазом же указал на коней, которых сводили с плота отроки. Мол, какого ляда вы тут делаете, когда ваше место с лошадьми?
Вятич с Вольгостем торопливо кинулись к плотам. За спиною крякнул Вуегаст:
– Уж и лицо… где такой нашёлся, княже?
– Не поверишь, Вуегаст, – рассмеялся Пардус. – За плетьми пришёл.
– Как?!
– Вот и я про то же, брат Вуегаст. Было, чтоб к нам приходили за славой, было – за ратной наукой. Случалось, попроще люди за добычей являлись. Но вот чтобы за плетьми – такого я и не слыхивал.
Икмор подбежал к Мечеславу и Вольгостю, когда те сводили на берег очередных коней.
– Ну, Вольгосте, здорово! – Они обнялись, как старые знакомые. Мечеслав сперва удивился – и тут же выбранил себя за это. Это он видел Новгород-Северский и его жителей впервые, а Вольгость Верещага отсюда, скорее всего, и отправился в закончившийся на Рясском поле поход.
– Знакомься, Икмор, – повернулся к вятичу Вольгость. – Это Мечеслав Дружина, он из вятичей, сын вождя Ижеслава.
– Меня Икмор зовут, – протянул руку Икмор. – Русин, да ты уже знаешь…
– Здоровья тебе, сын Ясмунда, – пожал ему руку Мечеслав.
Икмор тут же вынул, чуть не выдернул свою пятерню из его пальцев и закрыл ею глаза. Потом приложил к груди.
