Андрей Валентинов - Небеса ликуют
— Сьер де Гуаира! Я хочу вас спросить… Оказывается, мальчишка все еще не спит.
— Как я понял, мы собрались воевать?
Я покосился на сьера еретика, выглядывавшего из-под плаща. Что-то в его голосе я не услышал избытка храбрости! Странно, ему бы радоваться…
— Не желаете лечь костьми за зеленое знамя? Ответа я не дождался.
Бурбон, Марсель увидя,
Своим воякам рек:
О, Боже, кто к нам выйдет,
Лишь ступим за порог?
На этот раз песня про принца Бурбона звучала под аккомпанемент орудийного гула. И сам шевалье, восседавший на худой мосластой коняге, не походил уже на Плутона, когда-то гонявшего по гостиничному коридору одуревших от страха лакеев. По раскисшей от дождя дороге ехал Марс — хмурый, облепленный грязью, с бородкой-пистолетом, направленной, словно стрелка компаса, в сторону, откуда гремели пушки. Марс спешил на войну.
Дождь сменился туманом. Татарская конница, погоняя камчами визжащих от боли коней, еще на рассвете ушла вперед. Туда же, к берегам близкого Стыра, беглым шагом промаршировали одетые в красное стрелецкие сотни. На дороге мы остались одни — трое всадников, два осла — и огромная тихая толпа в свитках и белых рубахах.
Посполитые. Селяне.
Русь.
* * *Мы шли с ними от самого Колодного. Из разумной предосторожности я старался держаться подальше от пестрой толпы усачей-запорожцев, разодетых в жупаны и цветные шаровары. Вдруг там окажутся друзья моих знакомых-кладоискателей? Затеряться в селянском море, среди свиток и кожухов, было проще и безопасней.
Я не понимал этих людей. С остальными было все ясно. Черкасы были готовы умереть за «реестр», за право называться новыми шляхтичами. Их сотники и полковники — за «грунты», уже обжитые, прикипевшие к рукам. Попы — за право перебить иноверцев, мещане — за «магдебургию» и возможность торговать без конкурентов-католиков. Но посполитым нечего было тут делать. Людям в белых рубахах никто ничего не обещал.
В первые дни даже казалось, что их гонят на войну насильно, как дешевое гарматное мясо, которое можно не считать и не жалеть. Ни лат, ни оружия. Косы, топоры-келепы, самодельные пики, просто дубины — смешно! Нет, не смешно — страшно! Латная гусарская конница со стальными крыльями за спиной, немецкие наемники, служившие Валленштейну и Тилли, миланские мортиры — и сонмище в лаптях и опорках. Так любил воевать Чингисхан — гнать безоружную толпу на вражий строй, экономя силы и кровь настоящих бойцов.
Но людей в белых и серых свитках никто не гнал, не караулил, не ловил по узким лесным тропинкам.
Они шли сами.
На привалах, махнув рукой на осторожность, я пытался заговаривать с ними, выспросить, понять. Мне отвечали, когда неохотно, когда горячо, захлебываясь словами. Но всегда — с удивлением. Моих случайных собеседников поражало, как это пан, хоть иноземец, да ученый, все наречия знающий, не понимает столь очевидного.
Серые свитки и белые рубахи шли умирать за свободу.
Пан-иноземец не понимал. Не мог понять.
— Дорогой де Гуаира, — молвил шевалье после некоторого раздумья, — по некоторым моим наблюдениям, мы приближаемся к полю битвы!
Я прислушался. Пушки гремели уже совсем близко. Если бы не туман и не лес, подступавший к самой дороге, мы давно бы увидели, что происходит у берегов Стыра.
— Мне тоже так почему-то кажется, — согласился я. — Впрочем, я человек цивильный.
— Да! — Славный пикардиец приосанился, огладил бородку. — Поверьте мне, здесь точно пахнет порохом. А-а… А кто с кем воюет?
Совсем рядом послышался негромкий злой смешок. Сьер еретик, ехавший чуть сбоку, кривил ухмылкой узкий рот.
— А давайте спросим сьера Гарсиласио! — предложил я. Жабьи губы дернулись, темные глаза победно блеснули.
— Рутенийцы борются за свободу, синьор дю Бартас!
— Ру… Простите, кто? — недоуменно поинтересовался наивный пикардиец.
Снова смех — уже погромче.
— Видите ли, синьор дю Бартас, эта земля зовется Рутения или Русь.
Шевалье растерянно моргнул. Кажется, он до сих пор не задумывался, в какой стране находится. Тут и Боплан помочь не мог. В желтой книжице рассказывается о Полонии и ее безымянных окраинах.21
— Ее еще называют Украина, но это в данном случае не так важно. А важно то, синьор дю Бартас, что русины восстали против польского короля.
Топот, громкое ржание. Несколько всадников в одинаковых черных каптанах, в шапках с красным верхом проскакали мимо колонны. Один из них держал в руках пику с намокшим от дождя синим значком.
— Восстали? Гм-м… — Шевалье нахмурился. — Я что-то слыхал об этом! Однако же есть присяга, есть долг верноподданного! Я воевал с проклятым Мазарини, этим жалким лакеишкой, но особа Его Величества для меня священна!
Уже не смешок — хохот. Мальчишка с трудом держался в седле, и я пожалел, что не могу дотянуться и сбросить наглеца в грязь.
— А вот русины, представьте себе, думают иначе. Они хотят свободы. И обратите внимание, все они — волонтеры!
— Эти?!
Марс обвел взглядом людей в свитках, месивших опорками грязь, и остался явно недоволен. Я его понимал. Не войско — толпа.
— Их обманули… — начал я, но сьер еретик тут же перебил, не дал договорить:
— Да! Их обманывали! Обманывал король, обманывали дворяне, обманывали проклятые иезуиты. И теперь они все поняли! Скоро по всей Европе, по всему миру!..
Голос сорвался на крик. Я поморщился, пожалев, что не заткнул уши.
— Им никто не обещал свободы, — вздохнул я. — Capitano Хмельницкий не собирается уничтожать права магнатов. По соглашению в Зборове посполитые остаются собственностью своих хозяев. А вместо убитых магнатов появятся новые, уже из самих черкасов. Неужели вы думаете, что своя плеть бьет слаще?
Меня не слушали, да я и не надеялся никого убедить. Даже себя самого. Там, на берегах Парагвая, мы действительно защищали нашу свободу. Смуглые парни в таких точно белых рубахах с луками и сарбаканами не боялись сцепиться насмерть с закованными в латы копьеносцами-ланца. Но за что воюют эти?
* * *В лицо ударил ветер — сильный, неожиданно холодный. Я с трудом успел удержать готовую взлететь шляпу. И в тот же миг стена тумана рухнула, распадаясь на бесформенные рваные клочья. Солнечные лучи блеснули на остриях отточенных кос…
Вот оно!
Я привстал в седле в странном нетерпении. Это не моя война! Мне незачем спешить вперед, туда, где над неровным мокрым полем вьется пороховой дым…
…Дым казался не белым, не серым, а темным, почти черным. Он не плыл и не клубился — полз по земле, медленно поднимаясь по склону. Только вершина холма, на которой темнел острый силуэт высокого шатра, возвышалась словно утес над темным хаосом. Ветер рвал хвосты рыжего бунчука.
Татары!
И словно в ответ послышался визг — громкий, отчаянный, он перекрывал даже пушечный гром. Порыв ветра на миг разогнал дым, и я увидел сотни всадников на маленьких лохматых конях.
Снова визг, затем тысячеголосое: «Кху-у-у-у! Ху-у-у-у!»
Негромко пискнул брат Азиний, в это утро не проронивший ни слова. Очевидно, и он понял, что мы едем не на ярмарку.
— Атакуют! Они атакуют!
Дю Бартас тоже привстал, придерживая рукой мохнатую казачью шапку. Его коняга, словно почуяв настрой седока, ударила копытом в жидкую грязь.
— Гуаира! Эти проклятые татары, кажется, решили напасть на черкасов! Надо им помочь, все-таки христиане!
На этот раз даже сьер Гарсиласио предпочел промолчать, настолько хорош был шевалье — наш Марс, наивный, простодушный бог войны.
Черкасам было нечего бояться. Ислам-Гирей, владыка крымский, дружок гетьмана Богдашки, бросил свою вопящую и орущую конницу на войско Его Королевской Милости Яна-Казимира. Первый камень в фундамент будущей мечети во славу Великого Турка.
— Но… Но мы едем совсем не туда! — Дю Бартас растерянно оглянулся. — Синьоры! Нам не сюда, нам в ту сторону, где стреляют!
Добродушный Марс так спешил помочь своим друзьям-черкасам!
* * *Дорога сворачивала влево. Кони с трудом одолевали грязь — тысячи ног и копыт за эти дни превратили проселок в топь. Впереди показался долгий ряд повозок, блеснуло золото — на возносившихся к небу православных крестах, на полумесяце, парившем над огромным шатром-мечетью.
Табор!
Река Вавилон вливалась в море. И море поглотило нас.
Мы потерялись сразу, как только первый ряд телег остался за спиной. Кипящая толпа окружила, закружила, понесла вперед. С писком сгинул в налетевшем водовороте брат Азиний, бурный поток подхватил и унес сьера еретика. Мы с шевалье пытались противостоять стихии, но…
— Гуаи-и-ра-а-а!
Его голос был еще здесь, со мной, но сам дю Бартас уже растворился в людском Мальмстриме. Тщетно я оглядывался, тщетно пытался разглядеть его шапку с красным верхом.
