Юношество (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— А?

— Не нравится мне все это, говорю.

— Чем же?

— Завтра же, если не сегодня разлетятся письма по всей стране и, быть может, дальше. Сами они, быть может, и не поймет. Однако лично мне не хочется, чтобы к нам заявились уважаемые люди из какой-нибудь Англии или Пруссии и глазели на это. Не для них придумывали.

— Да брось, — отмахнулся Шипов.

— Вы не понимаете, Сергей Павлович. Если это все масштабировать, то предприятием с сотней-другой работников мы сможем производить оконного стекла не только на всю Россию, но и на экспорт отправлять. Вы разве этого не поняли еще?

— Вы серьезно? — как-то растерянно произнес губернатор.

— Более чем. Причем стоимость одного листа такого сильно меньше, чем у любых наших конкурентов, как наших, так и английских. У них такого еще нет. Во всяком случае несколько лет назад не имелось.

— Кхм… — поперхнулся Шипов, наконец, осознав всю остроту момента.

— Я вообще не понимаю, зачем всю эту толпу собрали.

— Так, новость-то какая!

— Новость… да… Твою же налево… И как нам теперь быть?

[1] На самом деле в оригинальной истории был еще один промежуточный правитель, между Саласом и Санта-Анна, но здесь из-за переговоров с Россией Салас правил на несколько месяцев дольше. И уступил власть Санта-Анне из-за давления помещиков и духовенства.

[2] Гаррота представляла собой обычный столбик, к которому подводили преступника и, накидывая ему на шею петлю, с помощью ворота ее затягивали. Через что удушали. В более продвинутом виде применяли стульчик для казнимого. А в гуманной еще и винт, который при удушении повреждал позвоночник, облегчая мучения.

Часть 3

Глава 9

1847, сентябрь, 5. Санкт-Петербург

— Господа, прошу, — сделал приглашающий жест император.

Новый министр финансов Александр Максимович Княжевич[1], несколько замялся. Он только-только занял свой пост и еще немало тушевался. Вронченко то уволили, наградив ссылкой и конфискациями. Много всего нехорошего всплыло. Вот и робел. А Александр Людвигович Штиглиц уверенно прошел к указанному креслу. Николай Павлович даже чуть удивленно покосился на Княжевича, прежде чем тот юркнул рыбкой на свое место.

— Итак, господа. Я пригласил вас для того, чтобы посоветоваться. Все, что вы услышите или увидите сегодня тут должно остаться, между нами. Во всяком случае до моего особого распоряжения. Я могу на вас рассчитывать?

— Да, — почти синхронно ответили оба.

Слухи о том, что светлейший князь Меншиков не преставился, а был именно казнен на Соловках, уже недели две гуляли по столице. Император их не опровергал и не подтверждал. Просто игнорировал.

Так что горячие головы это охладило очень.

Понятно — слухи.

Однако если Николай Павлович не пощадил даже светлейшего князя, то и остальным может перепасть «на орехи». Причем быстро и больно. Видимо, Николай вновь закусил удила, как тогда — в 1825 году. И под руку к нему соваться не стоит.

Слухи эти распространял Дубельт, с подводкой к тому, что вор и предатель оказался по достоинству награжден, невзирая на происхождение и положение. В частности, его род был пресечен, ведь наследников мужского пола не осталось. Вон, сынок тоже преставился на Соловках. Сразу, как туда попытались сунуться англичане и что-то разузнать.

Дочка только осталась.

Да и ее император лишил наследства за недостойное поведение[2]. Она постоянно устраивала всякие выходки со своими подружками. Друга, ради которого все это можно было прощать, белее не осталось… сгубила его измена, поэтому Николай поступил по всей строгости и просто конфисковал в казну все обширные имущества Меншиковых. За исключения семейных реликвий, которые по его приказу передали инфернальной дочурке, сразу после того, как супруга Меншикова скончалась[3]. От горя.

Слухи эти имели оглушающий эффект.

Почти все чиновники среднего и высшего ранга напряглись донельзя. Ведь получалось, что это первая казнь человека такого ранга со времен Петра Великого. Да что казнь? Натуральное растерзание!

Заволновалось море… затрепыхалось… скорее даже затрепетало. В кои-то веки император явил свою власть на таком высоком уровне. По этому вопросу даже шептаться старались осторожно, помня о Дубельте и его проницательности.

А уж как преобразилась либеральная общественность.

О-о-о…

На многих этих крикунов стало приятно посмотреть. Два плюс два они сложили неплохо. И казнь Меншикова легко соотнесли с достаточно многочисленными кадровыми перестановками. Тихими.

Порою даже слишком тихими…

Леонтий Васильевич Дубельт работал осторожно. При полной и всемерной поддержке министра внутренних дел. Персон, которые слишком замарались в сотрудничестве с англичанами, сначала осторожно убирали с должностей. А потом, чуть выдержав, начинали «разматывать». Благо что доносов хватало. И Дубельт отлично представлял, где именно и что конкретно эти «прекрасные люди» воровали.

Впрочем, волны не поднималось.

Большинство по-настоящему и не трогали, ограничиваясь отставками. Порой даже с почетом. А вот дальше… Сидели тихо в своем мышином углу? Не отсвечивали? Ставили свечку за здравие государя-императора? Ну и ладно. Серьезно приходили лишь к тем, кто не понял и не осознал с первого намека…

— Александр Максимович, ознакомьтесь вот с этим, — протянул Николай Павлович небольшую брошюрку Княжевичу.

— Что сие?

— Проект одного небезызвестного вам молодого человека. Я бы сказал прожект, если бы этот штабс-ротмистр не достигал своих целей даже тогда, когда они кажутся невозможными.

— Вы имеете в виду Льва Николаевича Толстого? — поинтересовался с мягкой улыбкой Штиглиц.

— Именно, Александр Людвигович. Именно его.

— Никогда в своей жизни не встречал человека, который смог бы выбить из англичан денег. Справедливости ради надо заметить, что это делал не совсем он. Но…

— Да, я уже имел удовольствие читать письмо от моей августейшей сестры.

— Она просила вернуть деньги? — осторожно поинтересовался Штиглиц.

— Она сообщила, что отдала под суд бывшего посланника Великобритании. Его осудили за покушение на убийство, что в их праве приравнивается к убийству. Суд пэров приговорил Джона Блумфилда к изгнанию навечно с территории Британской империи. Шамиля же, как исполнителя его заказа, осудили к смертной казни через расстрел в случае, с приведением его исполнения сразу, как он окажется в юрисдикции англичан[4].

— Щедро, — не сдержавшись, нервно и в чем-то даже глумливо усмехнулся Штиглиц, впрочем, почти сразу взял себя в руки.

— Меня это так разозлило, что Карл Васильевич меня несколько часов кряду уговаривал не отправлять графа в Лондон своим посланником. — задумчиво произнес император и хмыкнул. — Быть может, это ужасно, но… мне просто из какого-то детского любопытства хотелось узнать, что он там устроит.

— Войну, — робко произнес Княжевич.

— Да, возможно. Потому и не стал так поступать. Впрочем, вернемся к его проекту. Александр Максимович, не сочтите за великий труд и прочтите нам эту брошюрку вслух. Там немного. Буквально несколько листов. Заодно и я освежу в памяти, и Александр Людвигович ознакомится.

Так и поступили…

Лев в этой брошюрке предлагал создать в России двухконтурное денежное обращение. Прямо по канону XX века. Слышал и читал в свое время. Даже обсуждать приходилось в кругу друзей, сталкиваясь с диаметрально противоположными взглядами. Но в целом — ему самому идеи эти показались очень здравыми, если их правильно применять.

Вот он и попытался все донести системно.