Валерий Пушков - Кто сеет ветер
— Вот вы как разговариваете! — удивленно и угрожающе протянул инспектор. — Хорошо… Пеняйте тогда на себя. А о Хараде мы сможем узнать и без вашего соучастия. Сегодня его, вероятно, уже допросили «без ножа в спину».
Он нагло хихикнул. По его знаку тюремщики отвели Наля обратно в камеру. Акао и Сираи там уже не было, их якобы перевели в другую тюрьму. Правда же заключалась в том, что одному из этих шпионов удалось подслушать какую-то важную для полиции фразу, произнесенную Харадой во время сна. Бред был вызван искусственно, особым наркотическим средством, подмешанным в пищу ему и Налю. Хараду с вечера увели на допрос.
Его принесли назад на носилках, за несколько минут до прихода Наля. Он лежал теперь на полу без движения, с неплотно прикрытыми синеватыми веками и запрокинутым вверх подбородком, как чаще всего лежат трупы бойцов на поле сражения. На оголенных пятках его виднелись следы круглых ранок и сгустки запекшейся крови, словно туда забивали гвозди или глубоко кололи толстыми иглами, употребляемыми в Японии для пошивки циновок.
Надзиратель, сопровождавший Наля к инспектору, крупный бородатый мужчина, похожий на жителя острова Иезо, прежде чем закрыть камеру, показал связкой ключей на искалеченные ступни Харады и равнодушно сказал:
— Нарнаки, видать, работал!..
Дверь со скрипом закрылась. Наль наклонился к телу товарища, боясь, что тот уже мертв, но Харада с усилием поднял веки, и его взгляд, освещенный изнутри, точно кратер вулкана Камагатаке, остановился на лице юноши.
— Кровожадные псы!.. Что они с тобой сделали! — воскликнул Наль, не зная, чем помочь своему новому другу.
Впервые за время ареста самообладание покинуло его. Он стоял над своим новым другом с глазами, полными слез.
Харада с усилием сел и, звякнув цепями, надетыми на него перед пыткой, прислонился к стене. Несмотря на раны и боль, он все еще оставался полным хозяином своего тела.
— Не понимаю, — пробормотал он с бледной усмешкой, — кого же из нас пытали?… Чего ты плачешь?
Некоторое время длилось молчание. Харада, что-то обдумывая, напряженно смотрел на яванца. Несколько раз, борясь с головокружением и болью, он прикрывал глаза воспаленными веками, затем поднимал их снова и продолжал смотреть в лицо юноше. Наконец он тихо сказал:
— Когда они возьмут меня в третий раз, это будет конец: замучают насмерть!.. Хорошо, что ты не японец. У тебя больше шансов выйти отсюда. Окажи мне услугу… Надо будет найти одного человека, — он живет в Осаке. Я дам адрес, ты известишь его, и он сейчас же приедет. Тогда ты скажешь ему, что тот, кого мы подозревали, действительно предал нас, но адреса я успел уничтожить. Шрифт спрятан по-старому. Следов не оставлено никаких. Предателя я уничтожил. Обо мне можешь добавить, что умер как коммунист.
Харада опять прикрыл веки и со стоном вздохнул. Тело его сводило судорогой боли. Он напрягал всю волю, чтобы опять не упасть без чувств на пол, прижимаясь спиной и затылком к стене, от которой несло холодом. Печей в тюрьме до сих пор не топили, хотя уже наступили морозные дни. Наль, все еще имевший при себе подушку и одеяло, уложил товарища на свою постель и медленно повторил за ним имя и адрес того человека, которому надо было сообщить о последних словах Харады.
К вечеру металлиста опять увели на допрос. Назад он уже не вернулся…
В ту же ночь в камеру посадили двух студентов Васедского университета и старика наборщика из типографии «Асахи». Наль отнесся к ним недоверчиво, подозревая в них провокаторов вроде Акао и Сираи, но скоро убедился, что опасения его напрасны. Надзиратели обращались с новыми заключенными не лучше, чем с Харадой, хотя оба студента были типичными японскими либералами, неглупыми и честными, но весьма далекими от настоящей революционности. Все преступление их заключалось лишь в том, что они слишком открыто поддерживали «еретическую теорию Минобэ» — профессора и члена верхней палаты, который в одной из своих научных работ по вопросам японской конституции осмелился утверждать, что «император тоже является органом власти».
С первого же допроса оба студента вернулись еле живыми, со спинами, сплошь покрытыми кровоподтеками от палочных ударов. Их обвинили в распространении опасных мыслей и в оскорблении божественной личности императора.
Старик наборщик, два сына которого погибли при оккупации Маньчжурии, подозревался в сношениях с коммунистами, которым он якобы отпечатал антивоенную брошюру с помощью украденного им из типографии шрифта. Так как старик вину свою отрицал даже под пытками, то полицейское начальство распорядилось отправить его на трое суток в водяной карцер — холодную подвальную камеру, где весь пол был залит водой. Назад его не привели. Судя по разговорам тюремщиков, старик на вторые сутки свалился от усталости в воду и захлебнулся…
В этот же месяц Наля несколько раз вызывал к себе следователь по особо важным делам виконт Ито. К удивлению юноши, его обвиняли теперь уже не в нарушении общественной морали, а в принадлежности к террористической организации, совершившей покушение на барона Окуру. Со скучным упорством и однообразными хитростями, знакомыми Налю еще по допросам в голландской охранке, следователь убеждал его подтвердить письменно правильность показаний Имады и Сумиэ, выдать сообщников и этим избавить себя и сестру от тюремного заключения.
— Вам от признания хуже не будет, — настаивал Ито. — Кейсицйо больше всего интересуют свои преступники. Вам же и вашей сестре в случае раскаяния грозит лишь высылка из Японии.
Наль вначале со всем спокойствием и логикой доказывал вздорность нового обвинения, но после того как поведение следователя показало ему, что Ито меньше всего ищет правды и является только послушным слугой кейсицйо, перестал отвечать на вопросы совсем, заявив, что ему надоело сто раз повторять одно и то же.
С того дня обращение с Налем круто переменилось. Из образцовой тюрьмы его перевели в одиночную камеру полицейского застенка. Камера эта походила на грязную собачью конуру: стоять в ней можно было только вдвое согнувшись, а спать — поджимая колени почти к подбородку. Ни подушки, ни одеяла взять с собой не позволили, хотя в новой камере не было даже голых нар для спанья. Тонкая полусгнившая циновка из рисовой соломы кишела мокрицами. От пола и стен сочился могильный холод. Есть теперь давали раз в день — бобовую жидкую похлебку или ячменную кашу, смешанную с ничтожным количеством риса. В каше попадались осколки стекла, песок и отбросы. Протесты не помогали. Наль решил объявить голодовку. Надзиратели отнеслись к этому равнодушно. В течение пяти дает юноша не ел ничего, но, к его удивлению, острого голода не испытывал; была только слабость, которая медленно возрастала.
На шестые сутки Наля неожиданно заковали в цепи, вывели на тюремный двор, втиснули в маленький, черный, похожий на гроб, автомобиль и с бешеной скоростью помчали но улицам Токио…
Встреча Эрны с Хаяси произошла накануне. Его зловещая тихая фраза, сказанная на прощание шпику, долетела до слуха девушки полностью, но ее нервы были настолько возбуждены, что вместо страха она почувствовала лишь одну ненависть. В эту минуту она была готова на все, кроме подлости, которую от нее требовал офицер кейсицйо.
Обратно в тюрьму ее повели уже через двор. Тюремная надзирательница — старая толстая японка, с пискливым голосом — встретила ее приветливо.
— На освобождение, видно, идет ваше дело. Начальник тюрьмы приказали держать камеру в чистоте, кормить хорошо. Можете даже книги из библиотеки заказывать, — шепнула старуха, кивая с довольным видом на свежевымытый пол и стены.
Эрна равнодушно на нее посмотрела и не оказала ни слова. Чистота камеры и новые постельные принадлежности, сверкавшие белизной, не произвели на нее ни малейшего впечатления. Она не заметила даже того, что застоявшийся воздух был тщательно провентилирован. Нервное напряжение внезапно сменилось подавленностью. Все тело казалось налитым свинцом, как это бывало на корабле, после вахт в кочегарке. Каждое движение шеи сопровождалось мучительной болью. В голове беспорядочно неслись мрачные мысли.
Где выход? Что ее ждет завтра ночью? В тем она виновата перед законами этой страны, родины ее матери?…
Но разве в законах дело!.. Сотни и тысячи революционеров — и просто честных людей — были замучены в тюрьмах и полицейских участках вопреки всем законам…
…Чахоточного Норо Эйтаро, члена ЦК коммунистической партии, редактора «Секки», пытали в тюремных застенках, несмотря на его тяжелую болезнь и ампутированную ногу, до тех пор, пока он не умер под руками мучителей. Молодого наборщика Ванибудзи замучили насмерть четырехчасовыми пытками по одному подозрению в распространении нелегальных газет. С известной актрисой Мурата, осмелившейся публично критиковать рабские условия труда на японских текстильных фабриках, расправились еще ужаснее: ворвались в квартиру артистки, связали ее и отпилили ей обе ноги…
