Валерий Пушков - Кто сеет ветер
«Вот здорово!.. Тогда им совсем не скучно в тюрьме. Я бы сам согласился сидеть со всеми вместе. Хоть год!» — подумал он с проясненным взором. С этого дня на сердце его стало спокойнее. Смущало только одно: он никак не мог встретиться с Сумиэ, чтобы сообщить ей о не доставленных письмах. Сколько раз он ни ходил мимо дома Имады, сколько раз ни заглядывал сквозь расписную решетку ограды, Сумиэ нигде не было.
Между тем время то мчалось со скоростью птицы, то начинало ползти уныло и медленно, как черепаха. Последнее случалось тогда, когда Чикара видел по лицам профессора и матери, что их постигла опять какая-то неудача в попытке освободить отца и его друзей из тюрьмы. Профессор Таками, занятый почти круглые сутки предвыборной антифашистской борьбой, каким-то чудом умел находить свободные минуты для посещения их домика и сообщать матери новости о положении дел. Новости эти, судя по его взгляду и голосу, были день ото дня все тревожнее, хотя в присутствии мальчика он и старался казаться веселым. Сакура упала духом. Чикара стал замечать, что она часто отвертывается от него, вытирая глаза. Иногда подолгу оцепенело стояла у окна, не сводя глаз с серою углового дома. В вечерние часы из-за этого дома нередко появлялся профессор Таками, чтобы сообщить обнадеживающий слух или принести для ребят гостинцев, а для нее денег.
Большая настоящая помощь, как это бывает, пришла, однако, совсем не с той стороны, откуда ее ждали.
Чикара возвращался из школы. Когда он поравнялся с домом Имады, то вдруг услышал знакомый девичий голос, напевавший под аккомпанемент сямисена элегию Исано Хироси. Пение доносилось сверху, из мезонина. Чикара остановился у садовой ограды, прислушался. Окна мезонина были закрыты, но музыка и слова долетали до слуха отчетливо:
У пруда Синовазу, в сухом камыше,
Снег окрашен вечерними красками.
Я гуляю… И что-то творится в душе,
И душа наполняется сказками…
Словно есть где-то женщина, прежде — жена,
Чьи глаза мне по-прежнему светятся.
Есть прекрасная женщина старого сна.,
И не можем мы, бедные, встретиться…
Певица на мгновение замолкла. Потом, сливая свой голос с музыкой сямисена, продолжала еще задумчивее и печальнее:
И глубокая грусть нарастает в душе,
Растревоженной чудными сказками…
И, как раньше, на солнце, в сухом камыше
Снег алеет вечерними красками.
Порыв ветра шевельнул полуоткрытую форточку. Мальчику показалось, что за оконным стеклом мелькнул силуэт Сумиэ. Он взволнованно крикнул:
— Сумико, что с вами?… Почему вы перестали гулять в саду? Опять заболели?
Силуэт обозначился резче. Теперь Чикара ее сомневался: это была действительно Сумиэ. Она подошла вплотную к окну и сделала приветственный и в то же время остерегающий жест — помахала рукавом кимоно и приложила два пальца к губам, давая понять, что громко кричать не следует.
От восторга Чикара подбросил фуросики с книгами высоко в воздух и, не сходя с места, ловко поймал их. Он уже сообразил, что здесь нужна осторожность, иначе Сумиэ не прятала бы письма в его задачник и не сидела в комнате, как в тюрьме.
Девушка сделала выразительное движение рукой, показывая ему, чтобы он подождал у садовой калитки, и, воспользовавшись отсутствием служанки-тюремщицы, которая готовила в это время в кухне обед, через минуту уже стояла около Чикары. День был холодный и ветреный, то она выбежала из комнаты в одном сатиновом кимоно и полотняных домашних туфлях.
— Не потерял мои письма?… Передал? — спросила она, запыхавшись.
— Что я, безглазый? — ответил мальчик с легкой обидой. — Ясно, не потерял! Как только открыл задачник, так и увидел.
— А кому отдал, папе?
— У папы был обыск. Его арестовала полиция и увезла в тюрьму, — нахмурился Чикара.
— А мои письма… тоже забрали при обыске? — испуганно вспыхнула девушка, встревоженная и смущенная тем, что ее интимную переписку могли прочитать посторонние.
— Нет, ваши письма я отдал Таками-сан. Он обещал сохранить их, пока папу не выпустят.
Сумиэ сделала растерянное, протестующее движение.
— Зачем же все три? — произнесла она жалобно. — Ведь два я писала не папе, а Эрне и…
— Знаю, — перебил мальчик. — Эрна и Наль сидят тоже в тюрьме, вместе с папой. Полиция говорит, что они собирались убить барона Окуру. Врут все, конечно! Ничего не было. Все этот злюка-фашист в больших очках выдумал. Таками-сан про них статью пишет.
Сумиэ задумалась. Обрывки туманных фраз, подслушанных через отводную телефонную трубку, стали теперь до конца понятны. Ее друзей обвиняют в покушении на убийство! Может ли это быть?… А почему нет?… Обвинить можно во всем. Она знает на собственном опыте.
С глаз девушки точно спала повязка. Ее имя хотели использовать для клеветы на сотрудников «Тоицу». В первую минуту ей захотелось сейчас же бежать из этого дома, от этих- подлых людей, один из которых назывался ее отцом, а другой — будущим мужем. Но тут же возникла другая мысль: бежать нельзя, рано… Надо бороться! Пока ее друзья находятся во власти полиции, она должна оставаться здесь, в этом доме. Отсюда она сумеет помочь им лучше.
Разговаривать долго с Чикарой было опасно: каждую минуту могла показаться мегера-служанка. Это могло расстроить все планы.
— Слушай, Читян, — сказала поспешно Сумиэ, показывая мальчику на небольшой плоский камень, лежавший около калитки. — Когда ты будешь ходить мимо нашего дома из школы, всегда смотри на мое окно. И если услышишь опять ту же песню, какую я пела сегодня, и увидишь, как я махну тебе рукавом, загляни незаметно под этот камень, я положу здесь письмо для Таками-сан… Отнеси его как можно скорее профессору! Только будь осторожен. За тобой могут следить. Помни, что, если это письмо у тебя отнимут, твоему папе и нашим друзьям будет хуже.
От гордости и волнения у мальчика заалели щеки. Он вырос в своем сознании сразу на целую голову. Он понимал, что ему доверяют действительно очень важное и секретное дело.
— Я… у меня никто не отнимет! Я убегу от всех! — сказал он уверенно.
Сумиэ предостерегающе перебила:
— Убежать трудно, Читян. Ты лучше постарайся взять письмо так, чтобы никто не заметил. Урони что-нибудь около калитки, наклонись и в этот момент приподними слегка камень. Сделаешь?
Чикара кивнул. Сумиэ, махнув ему рукавом кимоно, пошла по дорожке к дому. Мальчик деловито покосился на плоский камень около калитки и тоже заторопился домой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Первое время, пока Наля держали в тюрьме только за нарушение общественной морали, обращение с ним было довольно сносным. Обманутый его молодостью и внешней мягкостью, полицейский инспектор предложил ему даже поступить тайным агентом в сыскную полицию, обещая за это немедленное освобождение и хорошую плату.
— Для нас было бы очень важно получить кое-какие сведения о личности сидящего вместе с вами коммуниста Харады, — сказал дружеским тоном инспектор. — Вы, я знаю, попали сюда случайно, по любовному делу, но ведь… здесь затронута семейная честь таких влиятельных личностей, как депутат Каяхара и директор Имада, и вас могут продержать в заточении до седых волос. Без помощи полиции вам отсюда не вырваться… Нам же известно: вы эмигрант, обеспечены материально плохо, сильных друзей у вас нет… Если же вы сумеете оказать нам услугу — ваша свобода и будущность обеспечены. С вашим знанием иностранных языков вы можете сделать в Японии большую карьеру.
— Я очень мало честолюбив. Это мой недостаток, — ответил спокойно Наль.
Инспектор молодцевато расправил густые щетинистые усы.
— Да-а, но мы знаем., что в ваших жилах течет кровь древней расы Ямато, Вы должны любить родину вашей матери, как свою. Борьба с коммунизмом — . долг каждого патриота.
— У меня очень глупый характер, — возразил снова Наль, — я не умею бить ножом в спину.
— Зачем же ударять ножом в спину? — удивился инспектор.
— Предатель должен уметь это делать, если не сам, то через других, ну, хотя бы через таких вот, как вы! — тем же тоном произнес Наль.
В его лице и в серьезных продолговатых глазах полицейский инспектор подметил что-то похожее на гнев и презренье. И юноша вдруг показался ему на много лет старше и опытнее; чем выглядел за несколько минут раньше.
