Кир Булычев - Младенец Фрей
— Значит, вас надо пытать? — произнес Андрей. Это была неловкая шутка.
— Пускай попробуют. Вряд ли у них получится.
Бегишев шлепнул себя по карману халата. Андрей знал, что там лежит пистолет, который Бегишев, справедливо или нет, обозвал пукалкой.
Он обвел своих союзников острым взглядом маленьких свинячьих глазок, уютно лежавших на подушках красных щек, и заявил:
— За меня попрошу не беспокоиться. Корабль этот мой, и люди на нем мои. Больше накладок не повторится. Виноват я сам — забыл, что враги не дремлют. Сейчас ко мне на совещание прибудут руководители круиза.
Как бы в ответ на его слова дверь приоткрылась. Там стоял капитан. Уже при параде, как положено на приеме у морского начальства.
— Заходите, шкипер, — сказал Бегишев. — Сейчас мы с вами устроим небольшое совещание.
За капитаном вошел его помощник, а может, иной важный корабельный чин.
Указав жестом, где им садиться, Бегишев обратился к остальным:
— Прошу всех разойтись по каютам и спать, спать, спать! Чтобы к десяти утра были как огурчики. Прибываем на пиратский остров Готланд, где и проводим последнюю стадию операции. Всем ясно?
И он, довольный, рассмеялся.
Все послушно поднялись. Антонина хотела задержаться, но Бегишев и ее погнал к выходу.
— Отдыхай, — сказал он. — На этот раз в одиночестве.
— Меня тошнит, Оскар, — сказала Антонина. — Я не выношу качки.
— Не надо пить перед сном.
Бегишев сказал Андрею:
— Переведи для своей бабуси, чтобы они без моего приказа каюту не покидали. И запритесь получше. Я постучу вот так: та-та-та-та-спар-так.
Андрей выходил последним.
Перед дверью каюты в коридоре стояли два матроса, в робах, с резиновыми дубинками в руках. Интересно, это так положено на всех теплоходах? Морская полиция?
* * *Андрею так не хотелось возвращаться в каюту, что он пошел в салон. Но там веселье кончилось. Стюард мыл бокалы, в углу вяло пели норвежцы. Может, прикорнуть на диванчике?
— Спокойной ночи, товарищ писатель, — сказал Андрею бармен, который, видно, угадал, что тот вознамерился поспать в салоне.
Пришлось идти в каюту.
Каюта была не заперта, постель Алеши заправлена, его самого нет. Андрей почувствовал облегчение. Сейчас еще не хватало бы объясняться с ним. Андрей не сомневался в том, что Алеша участвовал в налете на каюты Бегишева и Парвус.
Наверняка у монархистов дефицит рядового состава.
Они же теперь знают, что шкатулка у Бегишева. Бегишев мог спрятать ее на борту — тут у него есть свои люди, он даже не позволит снова напасть на свою каюту — как бы монархисты ни собирали силы, официально они слабее магната и всеобщего спонсора.
Значит, они попытаются добыть шкатулку на Готланде.
Хотя у Бегишева есть возможность, пользуясь пограничными послаблениями, вызвать слесарей на борт. И только попробуй сунуться — у него матросы с дубинками!
Если монархисты понимают это, им надо изобрести какой-нибудь оригинальный способ заполучить ящик.
«Что бы я сделал на их месте?»
Андрей разделся, лег на койку. Качало мягко, но размашисто.
Хмель, столь явно туманивший голову, пока он сидел в салоне, и куда-то испарившийся в каюте Бегишева, вернулся в мозг из кровеносной системы и обволакивал мысли, приказывая спать.
И Андрей заснул мирно и глубоко.
Он не слышал, как в недрах корабля происходили какие-то события, да и не мог бы их услышать, так как лишь моряк смог бы сообразить, что характер качки «Симонова» изменился, словно теплоход изменил курс. Конечно, до него не мог донестись голос с капитанского мостика, и невозможно было догадаться во сне, что на борту теплохода произошла революция. Оказывается, монархисты придумали все же рискованный, почти невероятный, но имевший шансы на успех план: как заставить Бегишева вытащить из тайника шкатулку и оставить ее почти без охраны.
Андрей не знал о том, что в четыре часа двадцать минут, в самое темное и туманное время ночи, когда «Симонов» уже покинул стокгольмские воды и шел вдоль шхер, намереваясь повернуть к Готланду, два вооруженных человека, в одном из которых он мог бы угадать Алешу Гаврилина, поднялись на мостик и под дулами пистолетов связали рулевого и вахтенного штурмана. Затем спутник Гаврилина встал за штурвал, а Гаврилин остался рядом, охраняя его.
Стоявший за штурвалом человек средних лет, имя которого было известно Андрею, по своей первой профессии был штурманом и потому представлял, как надо себя вести на мостике теплохода.
Вскоре на мостик поднялась Татьяна, пришедшая на помощь Гаврилину. Похитители теплохода понимали, что именно мостик становится центром борьбы за власть.
Андрей не мог знать, что после совещания у Бегишева, где Оскар с капитаном решили, как обезопасить шкатулку на Готланде, капитан отправился к себе в каюту, потому что давно не спал и ему надо было выспаться — хоть часика три перехватить перед Готландом.
Его помощник по безопасности, который тоже был у Бегишева, задержался у Оскара — они когда-то вместе служили в Афганистане. Они не хотели много пить, но все же выпили. Так бывает со старыми друзьями.
И когда «Рубен Симонов» стал менять курс, первый помощник решил было, что изменился ветер. И даже сказал Бегишеву:
— Смотри, а ветер изменился, теперь в правую скулу бьет, видно, нам дольше придется до Готланда топать.
И они выпили по маленькой за то, чтобы поскорее добраться до Готланда. Помощник знал, что Оскару надо помочь. А в детали он не вдавался.
В четыре утра никто по доброй воле не выйдет на мостик. Так что все, кто не был на вахте, спали, доверившись приборам и опытным кормчим.
А «Рубен Симонов», сменив курс и сделав это осторожно — не явно и не резко, шел уже не к Готланду.
Рулевой отошел от штурвала — все равно приборы поддерживали заданный курс — и склонился над подсвеченной снизу картой, на которой зеленой точкой медленно двигался теплоход.
— Через пять минут, — сказал он, — можно будет начать побудку.
— Но еще не начало светать, — сказала Татьяна. — Может, нам подождать до света?
— И не мечтай. Пока туман и темень, нас никто не поймает. Мы увидим этот чертов ящик, я ручаюсь. Главное — следить за Бегишевым. А на Бегишеве и его бабе есть наши передатчики.
Прошло пять минут.
Ничего не изменилось. Ровно урчали двигатели теплохода.
* * *Морозный воздух врывался в щель иллюминатора. Сквозь сон Андрей подумал: «Встать бы, закрыть иллюминатор, а то можно простудиться».
Но тут же, не додумав, заснул.
Именно тогда рулевой указал ногтем на точку на подсвеченной карте и сказал:
— Татьяна, посмотри на показания лота.
— А где они?
— Господи, сухопутные крысы! — Рулевой подошел к прибору.
— Ну и что? — спросила Татьяна.
— Вы бы все оделись получше, — сказал рулевой. — В море брызги, в море холодно.
— Мне идти? — спросила Татьяна.
— Иди, мы с Гаврилиным управимся.
Если бы осветить мостик да приглядеться к рулевому, Андрей бы узнал в нем Мишу Глинку, авантюриста и монархиста. Но члена Союза писателей. На его долю выпала ответственная работа. К счастью для захватчиков корабля, он с отличием окончил мореходку и имел профессию «штурман».
Показания лота Глинку порадовали: все получилось точно как рассчитывали.
Впереди была банка, за ней промоина глубиной в тридцать метров, затем изрезанные берега прибрежных островов.
Но главное — банка. Судя по всему, она была длинной и широкой — не обогнешь. Ее обозначали бакены, но кто их увидит в такую туманную темень. Увидел их только штурман Глинка. И убедился в том, что правильно ведет теплоход с писателями и прочей отдыхающей публикой.
— В любую минуту, — сказал он Татьяне. — В любую минуту будет удар. Держись как следует.
Он велел машине сбросить ход до малого.
И все равно удар был силен.
И даже страшен.
Потому что большим теплоходам не положено ползать по земле, а тем более по камням.
Самым страшным был скрежет.
Это рвалось днище «Симонова», это прогибался стальной корпус, это изгибались переборки.
Миша Глинка поморщился. Ему бы не хотелось, чтобы кто-нибудь пострадал. Он не был бандитом.
И хоть крушение «Рубена Симонова» придумал именно он и даже выбрал для этого место и время, мысль о том, что он кому-нибудь причинит боль, была ему отвратительна.
Но, к счастью, скорость теплохода была невелика, банка полога и достаточно далека от поверхности, и теплоход влез на нее, накренился и замер, не развалившись, не опрокинувшись — лишь потерпев настоящее крушение.
Глинка мог радоваться — своими руками он совершил кораблекрушение. Это мало кому удавалось сделать.
Постепенно стихал скрежет и грохот погибающего корабля. И чем тише становились стоны «Симонова», тем громче были крики разбуженных и смертельно перепуганных людей.
