Андрей Валентинов - Ола
Скользнула рука к даге, сжали пальцы рукоять…Осеклась, губы искусанные поджала.
– Все-таки резать пришел, мачо? Режь, да знай: вся сила твоя пропадет. Тонкий это заговор, от крови рассыпаться может. Убьешь Валенсийку – удачу свою убьешь. Так что не я в твоих руках, ты в моих, Начо! Я – твоя удача, а ты – мое счастье, здорово, да?
Встал я, отвернулся от глаз ее бешеных – и вроде как успокоился. И вправду – не отстанет. Спятила дура от злобы смертной, от того, что эскудо ей не достались, от плетей алывазиловых, вот и мелет языком своим поганым, словно помелом метет. Может, и заговорила меня лобастая, да только ее заговор – не мертвецкий, правильный. И спасибо ей за это.
А насчет мертвяка – да как можно цыганке верить? От злобы и от бессилия еще и не то могла бы брякнуть.
Огляделся я, зацепился взглядом за горшок, что на соломе стоял. Вот откуда вонища!
– Еще разок дернешься, дрянь, скажу Живопыре. Он тебя не в ножи поставит – шкуру твою поганую сдерет, подстилка грязная!
Подцепил башмаком горшок – да перевернул. Прямо ей на ноги.
– А вот тебе и золото твое цыганское!
Ни слова не сказала. Видать, поняла – кончились шутки. Совсем кончились. Так и молчала, пока я дверь снаружи не закрыл. Только взглядом жгла – аж сквозь рубаху лопатки горели.
А я, дурак, чуть ли не мириться приходил!
Надо же! Врагом разжился,
Будто мало их скопилось!
Альгвазилы, Эрмандада,
Вездесущие корчете —
Всем есть дело до пикаро!
А еще – маркиз Кордова,
А в придачу – и маркиза,
Что светила белой кожей
Между черных сальных свечек.
А страшнее всех маркизов
Архидьякон де Фонсека,
Вездесущий архидьявол.
Вот компания собралась!
Только все враги за что-то.
Наступил им на мозоли —
Вот они и озлобились.
Лишь Костанса Валенсийка,
Пио, грязная подстилка,
Ненавидит меня – просто,
Бескорыстно, словно любит.
Видно, вправду Начо Бланко
Для цыганки этой – счастье,
А она – удача мне.
– А не повернуть ли нам назад, рыцарь? – молвил я, по сторонам оглядываясь.
Спросил и понял – поздно. Слишком далеко заехали. Прямо посреди Квартала Герцога мы, вон и храм, откуда я падре лысого доставал, а впереди уже и площадь виднеется – та, на которой особняк его светлости де Сидония стоит.
Видать, и рыцарь мой о том же подумал. Нахмурился, шлем свой поправил:
– Нельзя, Начо! Ведаешь ты, что ждут нас сеньоры благородные, а посему не приехать – чести нашей во вред.
Сказанул, называется.
Ох, и отговаривал я его! Да без толку, понятно. Я уж и юлить не стал, прямо в лоб врезал: мол, гоже ли вашей милости в шутах состоять? Не понял Дон Саладо, удивился только.
Всего-то добился, чтобы пугалом рыцарь мой не выглядел. Свистнул я парням с площади, сбегали они к тетке, что барахлишком всяким приторговывает, приволокли они тряпья всякого (теплое еще, не иначе этой ночью с рабов божьих сняли). Хоть и брыкался дядька, а нарядили его в платье флорентийское темного сукна с «крыльями» на плечах, да в туфли остроносые с пряжками, да пояс подобрали, серебром шитый.
…А со шляпой не вышло. Так в шлеме-саладе и поехал.
Я тоже приоделся, но только не в темное, а в самое яркое. Сукно красное, полосы желтые, «крылья» до самых ушей, шапочка с пером синим. Это уже не Флоренция – Падуя. Из Падуи сейчас самый писк везут. В общем, знай наших!
Да что толку? Все равно на смех подымут, для того и званы. Зря идальго мой калечный две ночи с бакалавром-пропойцей бумагу марал. Как откроет рот, как сказанет про василиска…
Поглядел я на Дона Саладо – хоть бы хны рыцарю моему. Важный такой, серьезный. Взгляд мой уловил, приосанился:
– Не стоит смущаться, Начо. Ибо тебе, рыцарю будущему, надлежит без страха с особами знатными речи вести. Ибо не в родословии честь – в славе!
Только вздохнул я, такое услыхав. Вздохнул – да решил твердо: замечу, как рожа чья-нибудь благородная засмеется, схвачу Дона Саладо в охапку…
И хорошо, что решил. Потому как – приехали.
Помянул я Деву Святую…
Вначале, впрочем, все чинно пошло. Слуги лошадей наших приняли, поклонились – серьезно, без ухмылок. Не нас одних – полно народу на площади. Благородные все – страх. На конях сбруя золотом сверкает, носилки, те, что для дам, бархатом да атласом обшиты. А уж наряды! Тут уж золота мало – каменьями блещут.
Гранды, язви их!
И тоже – здороваются. Чинно так кивают. Да только стоит повернуться, а за спиною вроде как хмыкают. Негромко, зато со значением.
…В мурашках спина. Словно вот-вот ножом меж лопаток ткнут.
Думал, в дом пойдем, а иначе вышло. В патио всех позвали, во дворик внутренний. Красивый, почти как у его сиятельства де Кордова. Правда, без львов, зато фонтанов целых два, и арки вокруг в резьбе мавританской, и апельсины-лимоны повсюду. Ну, и слуги с подносами, а на подносах – кубки серебряные. Не удержался – взял один, отхлебнул…
Ого! Всякое пивать доводилось, но чтобы такое! Да еще подогретое, с пряностями.
Не бедствует его светлость!
А народу все больше, от каменьев и золота глазам больно, и у всех носы кверху, щеки чуть не лопаются от важности. Взял я Дона Саладо под локоть, хотел в уголок отвести, с глаз подальше…
Не успел.
– Его светлость дон Аугусто, герцог Медина де Сидония, гранд Кастилии, и ее светлость донна Констансия, герцогиня де Сидония!
Проорал слуга – и замерли все, в столбы превратились.
Вошел!
А я и отвернулся, в сторонку поглядел – прямо на фонтан мраморный. Герцогов не видел, что ли? Тем более на сеньора де Сидония и смотреть никакого удовольствия – маленький, пузатенький, бороденка козлиная, щеки висят…
А вокруг снова – шум. Видать, гости здороваться подходят. Или сам герцог парад принимает – без разницы мне!
– Сеньор Алонсо Торибио-и-Ампуэро-и-Кихада? Рады вас видеть!
Только и вздохнул я – не спрятались. А Дон Саладо руку его светлости пожимает, с достоинством так – и ко мне поворачивается: эскудеро своего верного представить.
…Лезут глаза его светлости на лоб.
Помнит, видать, не забыл, чего на Табладо случилось!
Однако же и мне руку сунул, не два пальца – всю. Пожал даже.
Год мыть не буду!
Изобразил я поклон повежливее – и дух перевел.
Ушли!
А я снова по сторонам гляжу – спрятаться бы. Вон, арка темнеет! Нырнуть, рыцаря моего прихватить…
– …А посему рад вам представить, дорогие сеньоры и сеньорины, моего дорогого гостя – отважного идальго Алонсо Торибио-и-Ампуэро-и-Кихада, прославившего нашу Кастилию под именем…
Поздно!
– … Дона Саладо!
Зашумело вокруг, точно в водоворот мы попали. Кто расступился, кто ближе подошел, и глядь, вроде как посередине мы оказались. Будто конокрады, когда их возле конюшни прищучат. Слева каменья сверкают, справа сверкают. А уж рожи!
И герцог тут же – рядом. Серьезный такой, важный.
– Ведаете вы, дорогие гости, что Дон Саладо – последний странствующий рыцарь во всей Испании, великий боец с великанами, драконами и василисками. А посему пригласил я его, дабы послушать нам рассказ о его подвигах славных…
Гигикнул кто-то – рядом совсем. Мерзко так, словно его пером пощекотали. Аж дернуло меня!
– …Попросим, попросим его, сеньоры!
Теперь уже не один – десяток целый заржал. Ну точно жеребцы перед случкой! А все остальные в ладоши ударили – дружно так, радостно.
Понял я – не уйти. Словно стена вокруг.
– Просим! Просим! Эх, дядька, дядька!
А Дон Саладо вперед выступает, поклон отдает, шлем поправляет.
А сзади шепоток, мелкий такой, гадкий:
– Сеньоры, да он же кастрюлю надел. Ей-ей, кастрюлю!
Не слышит мой Дон Саладо. Окуляры на нос надевает, свиток из-за пояса достает. Разворачивает… А по толпе уже хохоток – мелкой рябью.
– Достославные сеньоры и сеньорины!…
Стихло все. Только где-то в углу вроде как взвизгнул кто-то.
– Немало смущался я, в столь славный дом собираясь. А потому прошу простить меня за рассказ бесхитростный…
– Про великанов! – хмыкнуло под ухом.
– …По примеру давних сказаний составленный… Прокашлялся рыцарь, свиток к окулярам поднес:
– Полны чудес… Да, полны чудес…
Полны чудес преданья давно минувших дней,
Про давние деянья великих королей.
Ушли они навеки, не встретишь с давних пор
Таких, как храбрый Ланчелот и Сид Компеадор.
Однако же и ныне встречаются порой
Отважные идальго, что смело рвутся в бой.
Дабы врагов Христовых рукой своей сломить
И чудищ омерзительных без счету поразить.
Ущипнул я себя за ухо – не помогло. Выходит, и вправду не чудится мне. Вон, у соседа челюсть отвисла, а у другого вообще – глаза на лоб лезут.
Дорогами Кастильи, моей родной страны,
Последние герои, обычаям верны,
Спешат к сраженьям храбро под знаменем Христа,
И рыцарская клятва их доселе не пуста.
В Эстремадуре славной идальго некий жил,
Богатством не кичился, но честно он служил
И королю Хуану, и нашей Изабелле,
И видели его не раз в горячем ратном деле.
Когда же рыцарь этот отвоевал сполна
И служба его стала державе не нужна,
Надел он шлем-салад свой, мечом опоясался
И в дальний путь за славою без страха он собрался.
Назвался Дон Саладо из скромности понятной,
Как и велит обычай, идальго всем приятный:
Не имя красит подвиг, а слава дарит честь.
Пускай узнают все враги, кто Дон Саладо есть!
Вот, значит, чего рыцарь мой с бакалавром вместе строчили!
