Евгений Токтаев - Орлы над пропастью
Гемиолия подошла совсем близко к "Птолемаиде" и можно было не драть глотки.
— Не знаем, мы видели их издалека, и сразу же повернули назад.
— Возвращайтесь к своим.
На гемиолии опустили весла на воду и она, лихо развернувшись, понеслась на левый фланг, к пиратам Леохара. Тимофей повернулся к Постумию и Мелеагру.
— Готовиться к бою. Передать приказ на все корабли, только без шума. Твои римляне, Постумий, своими трубами способны мертвого разбудить и уж точно предупредят врага, даже если он в двадцати стадиях. Спускаемся.
На палубе к Тимофею подошел Лукулл.
— Неоптолем?
Наварх кивнул.
— Что ты намерен предпринять?
— Разбить его, — наварх вытянул руки в стороны и один из матросов принялся обворачивать его плотной тканью льняного панциря.
Доспех наварха даже не был усилен металлическими пластинками, тогда как легат задолго до появления противника облачился в кованный нагрудник, воспроизводящий гераклову мускулатуру.
На башне пентеры подняли гоплитский щит, выкрашенный в красный цвет.
— Эоситей, — позвал наварх безусого худощавого юношу в доспехах, гораздо более дорогих, чем его собственные, — спеши к Дамагору, передай ему, пусть уходит ближе к берегу, там его будет хуже видно. В бой вступит только по звуку трубы.
Юноша метнулся на корму, перелез через борт и исчез. Посыльная весельная эпактида, которую "Птолемаида" тянула на буксире, отцепившись от флагмана, заскользила к отряду Дамагора.
— Он узнает звук? — спросил Лукулл.
— Да, все оговорено заранее.
— Ты ставишь его в засаду?
Тимофей кивнул.
— На фоне берега его триеры увидят не сразу, они не имеют башен и низко сидят. Мы не будем огибать мыс. Пусть это сделает Неоптолем.
Повинуясь условным знакам, поднимаемым на шестах (мачты на всех кораблях давно убраны), триеры и пентеры союзников сближались, сбиваясь в довольно плотное построение.
— Ложимся в дрейф, Мелеагр, — сказал триерарху Тимофей, — течение нам благоприятствует.
— Каким образом? — поинтересовался Лукулл.
— В Геллеспонте поверхностное течение направлено из Пропонтиды в Эгейское море. Нас будет сносить назад.
— А если было бы иначе?
— Потащило бы вперед и к берегу. Укрываться за мысом стало бы сложнее. Враг увидел бы нас загодя и подготовился, убрал мачты, перестроился.
Лукулл только покачал головой, дивясь познаниям наварха.
Примерно через час, согласно показаниям клепсидры[94], над мысом заметили тонкую струйку дыма.
— Что это? — спросил Гай Постумий.
— Я думаю, мы обнаружены, — ответил Мелеагр.
— Как?
— Неоптолем может себе позволить разведку конным разъездом по берегу. Даже странно, что нас заметили только сейчас.
— Значит, внезапный удар теперь невозможен?
— Выходит так. Дальнейшее ожидание бессмысленно.
— Так же, как и засада Дамагора, — сказал Лукулл.
— Ну уж нет, — возразил Тимофей, — легат, сейчас все зависит от твоего авторитета. Нужно, чтобы твой человек немедленно отправился к Леохару и передал приказ идти в атаку. Я хочу, чтобы Псы ввязались в бой, быстро его проиграли и обратились в бегство.
— Притворное отступление?
— Да. Это рискованное предприятие и боюсь, Волк может приказ из моих уст проигнорировать.
— Понятно. Публий Ацилий, ты слышал слова наварха?
— Да, мой легат, — откликнулся один из трибунов в свите Лукулла.
— Поручаю исполнение тебе. И пойдешь в бой на корабле Леохара, как гарантия, что его не бросят на произвол судьбы.
— Так точно.
— Заставь Неоптолема обогнуть мыс... — сказал Тимофей.
— ...и проси за это любую награду, — закончил за него Лукулл.
* * *— Распределить их по разным кораблям, легат?
— Зачем? Думаешь, они могут представлять угрозу?
— Я бы не исключал этого. Два десятка человек, настроенных враждебно, в пылу битвы могут ударить нам в спину.
— Допустим, они смогут захватить корабль. И куда потом денутся?
— Я предлагаю не рисковать.
— Хорошо. Раздели их.
Узнав о решении Лукулла, Север усмехнулся:
— Осторожность никогда не повредит, Луций Лициний?
Вопрос не достиг ушей адресата, ибо легат не удосужился посетить марианцев лично. Приняв решение и отдав команду подчиненным, он сразу же выкинул из головы пленного трибуна и его людей. Север поинтересовался у Постумия, что тот думает о решении легата, но наткнулся на непроницаемую маску вместо живого лица. Трибун Гай решения командующего обсуждать не собирался. Истинный солдат. Итак, план Фимбрии полностью провалился. Что же теперь делать? Смириться и отдаться на волю судьбы? Что-то в последнее время все, к чему он прикасается, рассыпается в труху. Север не смог совладать с потоком эмоций, хлеставших через край.
— Вы — стадо упрямых баранов!
— Ты слишком много говоришь, марианец, — холодно ответил Постумий.
— Я римлянин! Такой же, как и ты. Мы должны сражаться против общего врага, а не друг, против друга!
— Вы, марианцы, все такие восторженные идиоты? Залили улицы Города кровью и при этом имеете наглость утверждать, что вы такие же римляне? Вы убили моего брата. Будь моя воля, я изрубил бы тебя на мелкие куски.
— Что тебя останавливает? — мрачно спросил Север, не став заниматься очередным сравнением, кто больше зарезал римских граждан.
— Легат излишне великодушен.
— Что тебя останавливает? — повторил вопрос Квинт, — ты можешь убить меня и доложить, что я пытался бежать.
— Не провоцируй меня, марианец. Юпитер свидетель, у меня руки чешутся.
— Я не убивал твоего брата.
— Ты марианец.
Понятно. Дальнейшая дискуссия бессмысленна.
— Зачем разделять нас? Если мы безоружные узники, окруженные врагами, которые жаждут нашей крови сильнее, чем крови Митридата, разве мы в силах повредить вам?
— Потому что, как я уже сказал, легат излишне великодушен. Вам вернут оружие. Ты хотел сражаться с Митридатом? Лукулл дарует тебе такую возможность.
Квинт был вынужден признать, что происходящее с трудом поддается осмыслению. Похоже, единственно возможный выход — прекратить бороться с судьбой. Будь, что будет.
Его определили на египетскую пентеру "Три Хариты", которой командовал триерарх Нефер, судя по имени — чистокровный египтянин. Однако он прекрасно говорил на общегреческом языке, и всем своим внешним видом, манерами, одеждой, не отличался от эллина. Вот он — отголосок великого передела мира, смешения народов, задуманного Александром. Один народ, один царь, один бог.
Несбыточная мечта? Тогда, в жаркий день месяца таргелиона[95], когда в Вавилоне умер Великий Царь, говорили, что звезда Александра закатилась. Но он не был звездой, стремительно промчавшейся по ночному небосклону и сгоревшей без следа. Он был яркой молнией, сверкающей лишь краткий миг, но порождающей лесной пожар, длящийся многие дни и недели. Он был камнем, брошенным в воду. Камень давно уже на дне, а волны все еще бегут прочь, ровными кругами...
Еще Александр стал назначать на ключевые посты в своем царстве варваров, вызвав тихую ненависть македонян. Его наследники, диадохи, оказались вынуждены продолжить эту традицию. Десятилетия кровопролитных войн сильно проредили число ушедших в поход с Александром, но все же македоняне и эллины не растворились без следа посреди моря варваров. Наоборот, смешение двух стареющих культур породило нечто новое, весьма жизнеспособное. Один царь, один бог... Не суждено. Не возможно. Так ли? Вот он — египтянин, не отличимый от эллина. Кому придет в голову назвать его варваром? Значит, мечта осуществима? И все люди могут быть братьями, отбросив сковывающие путы ксенофобии? Красивые слова... Даже, когда волею богов стираются границы государств, люди все равно стремятся поделиться на "наших" и "не наших". Послушай, малыш, сказку про то, как поссорился дядя Гай с дядей Луцием, а несколько сот тысяч римлян зачем-то решили в этой ссоре принять деятельное участие.
Подобные мысли были в новинку для Севера. Он — отпрыск не слишком богатого семейства, к нему не приставляли в учителя образованных рабов, а большую часть времени Квинт проводил в компании Стакира. Скиф, при всех его талантах, высокими материями не увлекался. Впервые список жизнеописания Александра на каком-то выцветшем папирусе, в оригинале составленный, кажется, самим Птолемеем, попался Квинту во время службы под началом Дидия. В первую очередь юный трибун заинтересовался, конечно, описанием походов и битв, но было там еще кое-что. Что-то, заставившее задуматься.
Здесь, на Востоке, самым большим удивлением, даже потрясением, стало то, что он, римлянин, с детства обучившийся греческому языку, понимал всех. В городах Вифинии, в порту Фокеи, любой чужестранец, одетый необычно, говорил по-гречески. Это поистине всемирный язык. Квинт путешествовал на борту финикийского гаула, подвергся нападению киликийских пиратов, а теперь ступает на борт египетской пентеры с командой, состоящей из египтян. И все эти люди, как он мог убедиться, были весьма условными финикийцами, киликийцами и египтянами. При всей этой удивительной общности, деление на "наших" и "не наших" представало чем-то донельзя искусственным. А вот кто органично смотрелся по ту сторону границы "наших", так это римляне, отряды которых Лукулл разместил на всех египетских кораблях. Собственных людей у легата не больше трех сотен, а то бы он отрядил их и в команды родоссцев с критянами. Не доверяет союзникам Луций наш Лициний.
