Операция "Ананас" (СИ) - Ромов Дмитрий

— Это уж позволь нам самим решать, — нахмурился Миша.

— А всё-таки интересно, да? — покачал головой Виктор. — Как кино или даже театр.

— Ага, иммерсивная пьеса.

— Это что за зверь такой?

— Когда зрители становятся частью представления и могут вмешиваться. Ну, типа.

— Хм… Не слышал о таком, — нахмурился Виктор.

— Да, как известно, есть ещё много чудес, друг Горацио, неизвестных нашим мудрецам. Или как там у Вильяма?

Водитель подвёз меня к дому. Я вышел из машины и увидел на лавочке у подъезда Колобка.

— О, привет, — кивнул я. — Чего сидишь? Меня ждёшь?

— Ну, а кого ещё, — скривился он.

— А почему не дома? — кивнул я в сторону подъезда. — Бабушки нет что ли?

Я посмотрел на часы. По моим расчётам она должна была находиться дома.

— И здесь нормально.

— Ну, ладно, пойдём тогда или что?

— Или что, — поморщился он. — Давай дневник.

— Он дома, — пожал я плечами.

— Ну, вынеси.

Мне, конечно, было что ему ответить, но я задавил вспыхнувшее раздражение. Ладно, типа же друзья, не разлей вода, буквально. Хоть продлевать нашу дружбу я не планировал, но и расставаться со скандалом не имел ни малейшего желания.

Я поднялся домой, оставил вещи, взял Женин дневник и снова спустился к подъезду.

— Слушай, как-то ты не слишком правильно себя ведёшь, мне кажется, — сказал я. — Надо было позавчера дневник Жене отдать. Не хотел тебя компрометировать.

— Чё ты меня не хотел? — усмехнулся он.

— Не хотел плохо о тебе говорить. Говорил хорошо. Мы с ней встречались.

— Да знаю я, — насмешливо ответил Колобок. — Ещё раньше, чем вы встретились знал. Она мне рассказала.

— Ну, раз у вас секретов нет, надо было и про дневник рассказать тогда. Что же ты?

— Так я и рассказал, — ухмыльнулся он, выхватывая общую тетрадь из моих рук, — что это ты у неё дневник подрезал.

— Ну, ты и мудила, Игорёк.

— Серьёзно? — вмиг сделался он злым и резко поднялся с лавки. — А мне кажется, это ты мудила, Санёк. Такой, каких ещё поискать. Где сладко, там и ты да? В общем, не обессудь, я ведь и твоей девке сказал, что ты с Женей встречался позавчера…

22. Любовные вихри

Не надо так было делать, конечно, но мышцы сработали буквально сами, рефлекторно. Я даже подумать не успел, сообразить. Кулак сжался и рванул вперёд, как чугунное ядро, выстрелившее из жерла пушки. Бац! И Ален Делон мнгновенно стал не таким импозантным, не таким красивым и не таким пренебрежительно ироничным.

Дыщ! Прямо в солнечное сплетение. Хек! Колобок резко выдохнул и согнулся пополам. Я еле сдержался, чтобы не врубить ему по тыкве.

— Ну, ты и сволочь, — сказал я сквозь стиснутые зубы.

Он закашлялся и опустился на лавку. Сидел, обхватив колени и откашливался. Отплёвывался.

— Пошёл нахер, — прохрипел я. — Катись отсюда, Колобок. И больше не возвращайся. Урод.

Я мог его отделать под орех, что называется, мог смешать с грязью, мог выбить дух. И даже сначала именно этого и хотел. Вспыхнул и загорелся... Но теперь, глядя на него не испытывал ничего, кроме отвращения и презрения.

Он кое-как отдышался, отплевался, поднялся и неровной походкой отправился прочь. Козёл. Я вздохнул и покачал головой. Друг детства, бляха… Ладно, я его и не знал толком. Правда, похоже, и тот Жаров, что был до меня, его тоже толком не знал. Знает ли Женя — большой вопрос.

Вернувшись домой, я позвонил Кофманам. Вот честно, буквально заставил себя. Мне все эти разборки вообще были неинтересны. Прям максимально неинтересны. И неприятны. Объяснять, что не верблюд я не любил никогда.

— Алло, — ответила тёща.

— Ада Григорьевна, это Саша.

— Здравствуй, Сашенька. Ты вернулся?

— Здравствуйте. Да, вернулся уже. Как дела?

— Да… как сказать… По-разному…

Она вздохнула.

— А Элла как?

— Ну… — замялась она, — ничего вроде… Отошла, громы и молнии уже не мечет. Но на тебя всё ещё злится.

— Понятно. А можно с ней попробовать поговорить?

— Э-э-э… В принципе да… Только её же дома нет сейчас. Она с девочками в «Лиру» пошла. У Маши, однокурсницы, день рождения… Вот они и…

— Понятно…

— Она не хотела, я уговорила. Ну зачем дома в четырёх стенах сидеть, шизаться, правда?

— Правда, Ада Григорьевна. Чистая правда. Ладно, попробую её найти в «Лире».

— Смотри, не выходи в безвоздушное пространство без скафандра, — усмехнулась она.

— Ладно. Привет — Якову Михайловичу.

— Спасибо, передам.

Я повесил трубку. Блин. Мне это надо вообще? Ну честное слово.

— Саш, иди за стол, — позвала бабушка.

— Да я ещё не проголодался…

— Давай-давай, а то ускачешь сейчас куда-нибудь. Представь, целоваться надо, а в животе революция. Разве ж это дело?

— Революция, — усмехнулся я, — это вообще мрак.

— Вот, — удовлетворённо кивнула бабушка. — Взрослеешь, соображать начинаешь. Только не забывай, что и кому можно говорить, а кому нельзя.

— Не забываю. Но ты-то у меня вне подозрений.

— Ещё бы, — кивнула она. — Иди, руки мой, всё остывает уже.

У дверей в заведенье народу скопленье, топтанье и пар… Это как раз про «Лиру» спето, и, несмотря на предолимпиадные времена очередь оказалась на своём обычном месте. В принципе, закономерно, почему бы ей и не быть? Иностранцы по Москве стаями ходили, погружались в культурные слои, в том числе и морожено-коктейльные. А воздух был пропитан духом романтических ожиданий, свободы и небывалых приключений.

Тверская, ну… то есть не Тверская, конечно, но всё равно… выглядела нарядно, образцово даже. И Тверская, и Тверской бульвар, и Большая Бронная и Пушкинская площадь. Как наглядное доказательство преимуществ социалистического строя.

И, надо признать, социализм показывал гостям столицы своё человеческое лицо, которое оказывалось счастливыми лицами москвичей, цветущими в сером монументальном обрамлении асфальта и бетона. Под неусыпным надзором Александра Сергеевича, лучшего гаранта всего прекрасного и утончённого.

Дефицитных товаров в эти дни стало больше, а что ещё трудовому человеку для счастья надо? Цветы, например. Я планировал замириться с Эллой, прямо перед лицом её взыскательных подруг, а в том, что они взыскательные, я почему-то не сомневался. В общем, я метнулся вверх на угол с Тверской, то есть с улицей Горького и в цветочном киоске приобрёл охапку гвоздик.

Гвоздики были беленькие, причём, не чисто белые, а с бордовыми прожилочками. Красные всегда ассоциировались с Седьмым ноября, а эти можно было и с амурными делами ассоциироватьбь. Купив цветы, я вернулся к «Лире» и, не останавливаясь, двинул к двери. Появилось чувство, что иду в «Макдональдс». Именно он не в таком уж отдалённом будущем займёт все эти коммерческие площади.

— Молодой человек!

— Молодой человек!

— Не пускайте его там!

— Hey, mister!

— Эй! Куда!

— Товарищи, — уверенно ответил я на претензии желающих культурного отдыха масс, — у меня девушка там. Что же мне теперь в очереди стоять? Она уже внутри, за столиком сидит, ждёт и волнуется.

Сочувствия моя фраза не вызвала, но к дверям мне пробиться удалось. Непроницаемый швейцар, заинтересованный моим продвижением, вопросительно взглянул на меня через стеклянную дверь.

Но народа скопленье не имеет значенья — за дверями швейцар…

Показывать ему деньги и даже тереть большой и указательный пальцы возможности не было, поэтому я постарался сделать максимально понятный мимический посыл. И взгляд, конечно, постарался изобразить горящий и многообещающий.

Сигнал дошёл и швейцар приоткрыл дверь. Ровно настолько, чтобы я мог проскользнуть внутрь.

— Здрасьте. Сколько с меня? У меня тут…

— За мной проходи…

— …девушка…

Он отвёл меня от двери в сторону гардероба.