Владимир Шевелев - Все могло быть иначе: альтернативы в истории России
Литературовед С. Волков полагает, что Россия — логоцентристская страна, поэтому на авансцене ее культурной жизни естественно оказались писатели — Лев Толстой, Максим Горький, Александр Солженицын. Ни один из этих гигантов не сумел реализовать свою программу полностью, но все трое создали свои персональные политизированные мифы, и переоценить огромную роль этих мифов в общественной жизни России — невозможно[220].
В советской литературе господствовал официоз. История советской культуры, полагает историк М. Геллер, — это история ее национализации, история превращения всех видов культуры в оружие в руках власти. Почти сразу же после революции партия находит инструмент управления культурой — постановления ЦК партии. От первого постановления — в 1922 г. — о молодых писателях, до постановления 1984 г., ставящего очередные задачи кинематографии, сохраняется основное — только партия знает: что, как, когда.
Постановления — директивы партии базировались на убежденности в знании истины, на цензуре, введенной через десять дней после Октябрьского переворота, разросшейся на протяжении десятилетий до аппарата гигантских размеров, контролирующего всякое печатное и произнесенное слово — от романов до наклеек на спичечных коробках. Материальная база постановлений — национализация всех орудий производства, которыми пользуется художник. Второй, встречной линией, было желание деятелей культуры принять партию в соавторы.
Три основных мифа распространяла литература. Первый — Партия (в лице ее вождей) — отец народа, учитель, хозяин. Второй миф — Советская власть — это русская власть, революция и коммунистическая партия — естественный итог русской истории. Третий миф — хроническая нищета, вечный дефицит как средство воспитания солдат нового мира[221].
Тот, кто выбивался из официального русла, подлежал остракизму. И сами собратья по литературному цеху охотно расправлялись с «ослушниками».
Писатель и публицист Г. Свирский прослеживает эволюцию отношения властей к неугодным художникам. Сказать в 1922 г.: «Писатель принижен, ограблен в самом главном…» значило получить отповедь Луначарского, на которую можно было ответить язвительным пассажем в очередной статье; в 1928 г. на вас обрушились бы вожди РАППа, обвиняя в буржуазности и даже контрреволюционности, назвали бы прихвостнем и внутренним эмигрантом, вы же очередную книжку опубликовали бы в другом кооперативном издательстве; в 1934 г. вас бы причислили к подкулачникам и не приняли бы во вновь образованный Союз писателей; в 1938 г. вас пытали бы на Лубянке, требуя назвать сообщников, — потом и вас, и всех ваших единомышленников расстреляли бы как членов какого-нибудь «Право-левацкого троцкистского центра», клеветавших на советский строй; в 1949 г. вас бы долго прорабатывали на собраниях, отовсюду исключили бы и назвали безродным космополитом, беспаспортным бродягой, холуем американского империализма; в 1956–1961 гг. эту же фразу вполне доступно было опубликовать в «Литературной газете» или уж во всяком случае в «Новом мире», не говоря о безнаказанной возможности произнести ее на любом собрании в Союзе писателей и сойти с трибуны под шумное одобрение зала. Но в 1968 г. это опять страшная крамола: не сажают, но душат. Не убивают, но истребляют[222].
Власть всегда была полна решимости покончить с наиболее неприятным источником беспокойства — периодически появляющимися надеждами на либерализацию системы. Действовала она в этом направлении весьма напористо и успешно.
ОттепельСоветская официальная литература последних десятилетий своего существования не создала ни одного произведения, которое могло бы соперничать с «Доктором Живаго» Бориса Пастернака, «Мастером и Маргаритой» Михаила Булгакова, «В круге первом» Александра Солженицына или «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана. Однако все они и многие другие, не менее острые, честные и талантливые, увидели свет только в годы перестройки.
В 1950-е г. для многих образованных людей глотком живительного воздуха стала «оттепель». Именно тогда началось столь трудное и противоречивое выздоровление нашего общества. Это была еще не весна, но уже ее преддверие. Прежде всего, потепление происходило в духовной жизни, литературе, художественной культуре.
После смерти Сталина, пожалуй, именно писатели первыми стали задавать «трудные» вопросы и расставлять нравственные ориентиры.
Уже осенью 1953 г. в «Знамени» появилась статья знаменитого тогда Ильи Эренбурга «О работе писателя». Журнал зачитывали до дыр. «Каждое общество знает эпоху своего художественного расцвета, — писал Эренбург. — Такие периоды называются полуднем. Советское общество переживает сейчас раннее утро». Статья Владимира Померанцева в журнале «Новый мир» в декабре 1954 г. «Об искренности в литературе» стала первым публичным осуждением лжи, пронизавшей все клетки общества, и первым выражением потребности в искренности и правде.
Призыв к искренности воспринимался думающим читателем как призыв к борьбе со всем, что мешает духовному и нравственному выпрямлению общества и человека. «Вдруг поднялись ветры, странные ветры, — пишет Григорий Свирский, — впервые потянувшиеся, думаю, из восставших лагерей, которых вначале давили танками, а затем начали «расформировывать»… Лагеря требовали одного — правды. За всю Россию требовали — правды… Эти новые и суровые ветры-поветрия задували порой ревнителей сталинской выучки, помогая уцелеть первым и робким литературным протестам»[223].
Процесс духовного обновления в обществе начался с обсуждения ответственности «отцов» за отход от идеалов Октябрьской революции, которая тогда стала критерием измерения исторического прошлого страны, равно как и нравственной позиции отдельной личности. Впервые в истории советской культуры были поставлены вопросы: Какова роль советской интеллигенции в обществе? Каковы ее взаимоотношения с партией? Как следует оценивать прошлое СССР?
Попытка ответа на эти вопросы с разных историко-культурных позиций привела к расколу творческой интеллигенции на традиционалистов, сориентированных на традиционные ценности советской культуры, и неоавангардистов, придерживающихся антисоциалистической направленности художественного творчества с опорой на буржуазно-либеральные ценности постмодернизма.
В «антисталинский» 1956 г. критика «сверху» была подхвачена и усилена нарастающим критическим движением «снизу». Успела сказать свое слово и литература. Первой привлекла всеобщее внимание «Литературная Москва». Большой том, в который не вошла и треть подготовленного материала, «Литературная Москва», запрещенная после выхода второй книги, стала не только вехой в общественно-литературной жизни. Она была взлетом литературы, посвященной правде.
Именно тогда, в конце мая 1956 г., Пастернак передал в итальянское издательство рукопись своего романа «Доктор Живаго».
Ростки нового с трудом пробивали себе дорогу. Большую роль в закреплении идеологии «оттепели» сыграли пьесы Виктора Розова, книги Василия Аксенова и Анатолия Гладилина, стихи Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского.
Однако живые «классики» В. Кочетов, А. Сурков, Н. Грибачев, А. Корнейчук, воинствующие блюстители «идеологической чистоты», стояли насмерть. Выступая в июне 1953 г. на партсобрании московских писателей, Алексей Сурков подверг разносу появившиеся в печати статьи Владимира Померанцева, Федора Абрамова, Марка Щеглова, где прозвучал призыв писать честно и искренне. «Их статьи, — говорил Сурков, — систематическая атака на многолетний плодотворный творческий опыт советской литературы, это атака на основополагающие фундаментальные положения метода социалистического реализма».
Н. Хрущев сформулировал задачу и роль интеллигенции в общественной жизни: отражать возрастающее значение партии в коммунистическом строительстве и быть ее «автоматчиками». Контроль за деятельностью художественной интеллигенции осуществлялся посредством встреч руководителей страны с ведущими деятелями культуры. Сам Н. Хрущев, министр культуры Е. Фурцева, главный идеолог партии М. Суслов не всегда оказывались в состоянии вынести квалифицированное решение относительно художественной ценности критикуемых ими произведений. Это приводило к неоправданным выпадам против деятелей культуры. Хрущев резко высказывался по адресу поэта Вознесенского, чьи стихи отличались усложненной образностью и ритмичностью, кинорежиссеров Марлена Хуциева и Михаила Ромма.
В целом «оттепель» оказалась не только кратковременной, но и поверхностной, поскольку не создала гарантий против возврата назад, к сталинской практике. И все же в эти годы был сделан первый и решающий шаг в преодолении сталинизма, началось возвращение культурного наследия эмиграции, восстановление культурной преемственности и международного культурного обмена.
