Ева Ночь - Вверх тормашками в наоборот (СИ)
— Я… не совсем муйба. — отвечает она на вопрос. — Хотя, наверное, меня можно назвать так. Мы с Иранной — горошины из одного стручка. Только она муйба, а я отшельница. Из всех муйбиных забот досталось мне целительство. Лечу людей, когда… совсем худо.
Она говорит просто, хлопочет у стола, на Дару не смотрит. Мягкие руки снуют споро, легко. Рукам всё равно — еду по тарелкам накладывать или ловко извлекать из тела солнечные камни… Геллан не может оторвать глаз от крепких ладоней…
— Мойте руки — и за стол. Поди не завтракали оба.
Дара встаёт с трудом, идёт пошатываясь.
— Голова кружится, — жалуется она невольно.
— Это воздух. Скоро привыкнешь. В этой местности из-под земли выходит газ, шатает с непривычки.
— А тебя почему не шатает, Геллан?
— Шатает, но слабее: когда-то я прожил здесь почти год. Может, не берёт, а может, я просто больше.
— О, да-а-а! — Дара закатывает глаза. — Великий и могучий Геллан!
— Перестань, — шепчет он, но не может удержаться от улыбки. — В любом случае, мне легче.
— Ну и флаг тебе в руки!
— Огрызаешься — значит оживаешь.
Дара показывает ему язык. Мазь почти впиталась в ранки. Она слегка споласкивает ладони, осторожно вытирает их полотенцем и усаживается за стол.
— Ну и что ты делал в этой глуши целый год? — спрашивает с набитым ртом.
У девчонки — отличный аппетит, Геллан ковыряется в тарелке нехотя. Совсем как Мила.
— Умирал.
Дара перестаёт жевать и смотрит на него испуганно, хлопает глазами, переводит взгляд на Келлабуму. Та сидит, подперев щёку пухлой рукой.
— Келл спасла и выходила меня после встречи с твоим милым знакомцем. Я тогда был похож на сверкающую куклу. Точнее, на полкуклы… Драко сделал милость: поджарил солнечными камнями только с одной стороны. Обычно-то упаковывает в драгоценности полностью и навсегда..
Он говорит спокойно, но Дара чувствует горечь на языке от этих слов.
— Что-то мне перехотелось есть, — бормочет, отодвигая тарелку. — А где Сильвэй?
Встрепенулась, забеспокоилась, пошла красными пятнами.
— Не бойся, рядом.
Геллан уходит взглядом в себя и улыбается.
— Ты позволишь?.. — спрашивает у Келлабумы и берёт свою почти нетронутую тарелку с едой. — Он… отощал очень. Теперь отъедается.
Келлабума кивает и провожает его взглядом.
— Сорокош… кто бы мог подумать…
— Все удивляются. У тебя тоже нет кошки?
— Почему тоже?
Дара опять краснеет:
— Ну, у Иранны нет… — сбивчиво лопочет она, понимая, что брякнула лишнее.
Келлабума поправляет волосы, пытаясь разгладить кудряшки.
— Была когда-то. Мы теряем их при переходе, — говорит нехотя.
— При каком переходе? — Дара подаётся вперёд, ловя каждое слово.
Отшельница смотрит на неё пристально, чуть насмешливо.
— При таком. — отрезает коротко, давая понять, что больше ничего не скажет.
— Они погибают? — не успокаивается Дара.
Пушистые брови взлетают вверх, Келлабума смеётся:
— Нет, что ты. Они остаются там, получая свободу. А нам иногда достаётся, если повезёт, новая сорокоша. Или нечто другое. Смотри.
Она звонко щёлкает пальцами, откуда-то с полки с шорохом срывается маленькая рыжая молния. Яркая, как огненный лепесток.
— Ой… белочка…
Пушистый зверёк ныряет в большие ладони муйбы и прикрывается мягким хвостом. Смотрит на Дару блестящим глазом-бусинкой.
— Бельча — так их зовут здесь. Почти вымерли, скрываются в горных лесах от горе-охотников. Чока, — воркует знахарка и замирает, приложив палец ко лбу зверька.
Белочка стрекочет, кивает, срывается с ладоней и исчезает. Только хвост пушистый мелькнул.
— Отправила к Иранне, чтобы не беспокоились и не искали вас.
— Думаю, вряд ли нас хватятся до вечера, а к тому времени мы вернёмся.
Келлабума смотрит на Дару не мигая, задумчиво.
— Вы останетесь здесь дольше, чем до вечера, — сказала и вышла из жилища, ничего не объясняя.
— Оригинально, — бормочет Дара, разглядывая полутёмную избушку, — чем дальше в лес, тем толще партизаны.
А затем без сил опускается на лежанку. Утро, так сказать, удалось.
Глава 45
Марево и видения. Дара
Меня всё достало. Геллан, странная муйба, иносказания и недомолвки. Я пыталась что-то понять, но каждая фраза, любое слово — очередные дебри, из которых я рисковала никогда не вылезти.
Хотелось пить и спать. Голова тяжёлая, в горле сухо. Мягко говоря, чувствовала себя нехорошо, грубо говоря — хреново. Зачем мы здесь застряли — не понимала.
Вернулся Геллан. Смотрел, как наседка, трогал ладонью мой лоб, хмурился.
— Ты полежи. Попрошу Келл отвар сделать. Развезло тебя.
— Там Ушан, — сказала и испугалась: голос хриплый, чужой какой-то. — Я забыла о нём…
— Ты лежи, я заберу.
Он выходит. Я прикрываю глаза и проваливаюсь в мягкую полуобморочную темноту. Просыпаюсь от звука, что повторяется вновь и вновь, будто кто-то колотит молотком по наковальне. Звук бьётся в висках и раскалывает голову на части. Прижимая пальцы к вискам, сползаю на пол. Ноги ватные, не слушаются, но я встаю, выхожу из домика.
Лианы у входа пышнее, ярче, плотнее. Воздух тёплый. Продираюсь сквозь кусты — почти непролазные, густые, ощетинившиеся шипами, но иглы, цепляясь за одежду, скользят и не ранят. Ступаю осторожно, обхожу трещины, как делал это Геллан, когда шёл к домику муйбы.
Иду, словно плыву, раздвигая руками воздух, что колышется плотным прозрачным киселём. Сладко жужжат пчёлы, порхают яркие бабочки, бьются о листья растений радужными панцирями светляки… Откуда почти зимой?.. Удивляюсь, но слабо: кажется, здесь всё возможно. Сказочный обособленный мирок, где всё наоборот, шиворот-навыворот. Иду долго, сосредоточенно, двигаюсь по квадратам огромных классиков, которые начертил чёрным мелом трещин какой-то сумасшедший…
Впереди — острые скалы и пикообразные камни. Маленькие и большие, стайками и отдельными угрюмыми особями… Впереди маячит фигура — тонкая, гибкая, ловкая. Орудует мечом, обрубывая толстые плети, похожие на сытых удавов. Удар — металлический звон, разрывающий голову на части…
Вглядываюсь в человека, машущего мечом. Чудится что-то знакомое, но я пока не могу понять — что… Юноша оборачивается — и я удивлённо вскрикиваю: это Геллан… или кто-то очень похожий на него… Золотистые кудри — короче, чуть касаются плеч, фигура — тоньше, у̀же в плечах, а лицо — чистое, гладкое, как на иконе: тонкий ровный нос, синие глаза, мягкая линия губ… Уже не мальчик, но ещё не мужчина, которого знаю я…
— Геллан?.. — зову робко, неуверенно, тихо.
Юноша смотрит сквозь меня, прислушиваясь к чему-то. Лицо, освещённое солнцем, прорисовано чётко, как тонкой кистью… Совершенное в каждой чёрточке, в каждой линии… Юноша сжимает губы — и уже нет сомнений: это он, только моложе и ещё не обезображен. Мягко, почти невесомо, как будто в теле нет костей, скользит он средь камней, то теряясь, то выныривая из густых зарослей.
Примагниченная, иду вслед, уже не глядя под ноги, спотыкаясь, но боясь оторвать взгляд от Геллана. Кажется: отведёшь глаза — и потеряешь его, не найдёшь больше…
Он впереди, я безнадёжно сзади — неловкая, неуклюжая, чудом удерживающая равновесие… Ногам не больно, ладоням, что цепляются за острые каменные выступы, — тоже…
Вдали слышится топот копыт и почти неразборчивая пьяная брань… Геллан превращается в струну — опасную, режущую, натянутую. Пальцы сжимают меч. Он делает шаг назад, камни сыплются из-под ног — громко, звеняще, как гигантское драже, а эхом — свистяще-шипящий рёв…
Хочу крикнуть, но только раскрываю рот: ни звука, хоть я напрягаюсь и стараюсь протолкнуть воздух. Но Геллану не нужно моё предупреждение: он оборачивается быстро, как гибкая лоза, что пригнули к земле и отпустили на волю.
Шея, изогнутая знаком вопроса, блестит на солнце тусклой медью… Умная узкая морда с ушами, прижатыми по-кошачьи к голове, — страшна и не похожа на ту, что я знаю… Резкий кивок — и град сверкающих камней бьётся о скалы. Геллан уворачивается и поднимает меч, делает выпад, но Дирмарр уже справа и не ждёт, когда жертва развернётся… Геллан успевает — каким-то чудом… Кончик меча задевает шею, но без силы, по касательной — маленький шрамик на память, тонкий, как нить, изогнутый, как молодой месяц на небе… Я гладила его пальцем, когда мыла и чистила червлёную чешую белым песком…
Геллан лежит на камнях, будто спит. Не Геллан даже, а фигура юноши, укрытая блестящим покрывалом… Острым, твёрдым, переливающимся радужно на солнце — не отвести глаз, не сойти с места…
Драко шипит и, пятясь, скрывается за камнями…Что в его глазах? Сожаление?.. Страдание?.. Вина?.. Что угодно, только не торжество победителя…
Холодными пальцами хватаюсь за пылающие щёки и кричу, кричу, ору безмолвно, срывая связки и чувствуя боль в горле… Не пролитый звуком крик рвёт болью виски на осколки — и я падаю в темноту, глубоко-глубоко, на самое дно, где нет ничего, кроме тьмы…
